Мать, обморочно-бледная, молча показала отцу на раскрытую форточку, безмолвно шевельнулись губы:
– Выкинь!..
Семен Еврей усмехнулся:
– Фира, сердце мое, ты думаешь, что там не стоит взвод вайзосов?
– В унитаз, – шепнула Фира под грохот ударов в дверь.
– На это у них шариков хватит – посмотреть, чем мы какаем, – пожал плечами Семен. – Нет, кажется, на этот раз я попал…
– «…И за грех, который мы совершили пред Тобою неправедным судом;
За грех, который мы совершили пред Тобою злым умыслом против ближнего;
И за грех, который мы совершили пред Тобою беспричинной ненавистью;
И за грех, который мы совершили пред Тобою упрямством;
За грех, который мы совершили пред Тобою, спеша творить зло;
За грех, который мы совершили пред Тобою ложной клятвой;
За грех, который мы совершили пред тобою присвоением чужого;
И за грех, который мы совершили пред Тобою смятением сердечным.
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
…Полуодетый Монька, собиравшийся в школу, вскочил с дивана, на котором все это время сидел парализованно, схватил со стола кулек с брюликами и стал ссыпать их в свои детские школьные ботинки, потом натянул башмаки рывком, с мукой завязал шнурки и скомандовал матери:
– Отпирай мусорам…
Шесть часов шел обыск. Монька сидел на своем незастеленном диване, по команде ментов вставал, переходил в другую комнату, усаживался за стол, его снова сгоняли куда-нибудь, он канючил гугниво:
– Я школу из-за вас прогуливаю… Обыщите и отпустите… Конец четверти – меня по немецкому не аттестуют…
Немолодой, серо-небритый мусор сказал, покачав головой:
– На кой тебе, сынок, школа… У тебя дома, считай, академия…
Мент с пыльным от усталости лицом обшарил его карманы, заглянул в портфель, помял пальто пальцами, подтолкнул легонько в спину:
– Ступай…
Моньке в ту пору было одиннадцать лет, но он уже хорошо знал, что такое «наружка», и, опасаясь «хвоста» за собой, пошел, хромая, в школу, и каждое движение причиняло страшную боль. Просидел два урока в школе, пока приятель Перчик не сказал:
– Слушай, у тебя же из ботинка кровь капает…
Как в бреду, в полубезумии ехал на одиннадцатом трамвае на Ланжерон, где жил старый отцовский друган Ларик Клигач. Дошел до его дома, ввалился в квартиру и упал без сознания.
Ступни ног превратились в месиво, и врачам починить их совсем так никогда и не удалось. Ходил хромая, неуверенно, раскачиваясь с боку на бок, как пожилая утка. Потом к нему пришла большая воровская слава и общий авторитет, но пока не получил в двадцать три года воровской венец и имя Моньки Веселого, звали его кое-где колченогим. Правда, всегда за спиной и очень потихоньку.
– «…И за грехи, за которые мы подлежим побиению за непокорность;
И за грехи, за которые мы подлежим истреблению и бездетности;
И за грехи, за которые мы подлежим умерщвлению от руки Небес;
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
Монька неспешно сошел с гранитных ступеней парадного входа в синагогу, задумавшись, остановился на тротуаре. Толпа евреев с молитвенниками и златоткаными сумочками для талеса почтительно обтекала его, поздравляла с праздником, благодарила, желала счастья в новом году, заглядывала в глаза и приятно улыбалась добродею и благотворителю – в прошлом месяце Монька пожертвовал в общину миллион шиллингов. Но пожать руку или обнять не довелось никому – четверо телохранителей высекали в плотной людской толчее квадрат неприступности и простора для Моньки, а для себя охраняли свободную дистанцию для рывка, если бы кому-то пришла в голову дурацкая мысль опасно пошалить.
Помощник Паша Васенко, распахнув дверь долгого, как пульмановский вагон, «мерседеса», сделал приглашающее движение ладошкой:
– Поехали, босс, поехали… Делу время, а молитве час…
Монька откинулся на просторном прохладном сиденье, коротко ойкнул – не то вздохнул, не то застонал: покалеченные ступни протяжно и пронзительно выли от боли.
– Поздравляю вас, Эммануил Семеныч, – с большой душевностью, теплотой и искренностью сказал Васенко. – Со светлым и грозным праздником всего прогрессивного иудейства поздравляю вас, дорогой босс! От всего своего необъятного православного сердца, можно сказать…
– Я и не знал, что ты такой религиозный парень, – усмехнулся Монька.
– А то! – возмущенно пожал плечами Васенко. – Сегодня день большой! Прошлепал нам Господь своей небесной печаткой судьбу – приговорчик, так сказать, на будущий год. Все там про наши успехи и промахи уже определено…
– Это только евреев касается, – заметил Монька. – Это нам Господь утвердил судьбу на год – погибать или радоваться…
Пашка дурашливо выпучил глаза и сказал тихо, будто секрет доверил:
– Я вам, Эммануил Семеныч, так скажу: давным-давно, на заре человечества, все люди были евреями. Потом многие оставили это занятие. Остались только упертые…
– Слава богу! – засмеялся Монька. – Ты можешь представить себе этот ужас – мир населен одними евреями?
Васенко осторожно заметил:
– Ну, ужас не ужас, но ситуация, конечно, стала бы критической. Пришлось бы вызывать инопланетян – антисемитов.
– Ладно, обойдемся наличными силами. Докладывай, что происходит на территории.
– Есть проблема. Требуется ваше решение в принципе, – сразу посерьезнел Васенко.
У него была гибкая пластика настоящего шпиона – лицедея по профессии и призванию, и он трансформировался в разговоре мгновенно, как вода, занимающая предложенную в этом объеме любую форму. Наверное, он и был хорошим шпионом, раньше, когда служил старшим офицером венской резидентуры Разведупра. А вот гляди ж ты, домой, на родину возвращаться не захотел, при Моньке оказалось служить теплее и сытнее.
– По договоренности с епископом Витбергом мы разместили деньги католической курии Милана в финансирование четырех веселых домов – два в Вене, в Граце и в Инсбруке. Бардаки в оздоровительных комплексах. Телки – наши, привозные из отчизны…
– Зачем ты мне это все мусолишь? – спросил, как сплюнул, Монька. – Я что, не знаю этого?
– Естественно, Эммануил Семеныч! Я для объемной стереоскопичности вопроса… – поднырнул Васенко. – У нас там серьезные потери…
– Как это? – вздыбился Монька.
– Большой наезд. Поляки-бандиты блокируют, варшавская бригада. Их здешняя полиция отмазывает, нашли ходы эти ляхи сраные к нашим бескорыстным колбасникам.
– Не понимаю, – зло мотнул тяжелой башкой Монька. – Ты, ты! Ты не можешь разобраться с шайкой варшавских босяков? Ты говорил с ними?
«Мерседес» с мягким рокочущим гулом шел по брусчатке набережной Дуная. Васенко оглянулся, посмотрел в заднее стекло, оценил, не отстает ли от них машина сопровождения с охраной, потом медленно сказал:
– Нет, конечно, Эммануил Семеныч… С ними говорить нельзя. Они отморозки. Я не хотел, чтобы они знали, кому принадлежат веселые дома. Мы не можем допустить разборки, скандала, газетных воплей – у нас на руках миллионы шиллингов миланских католиков. И они нам еще понадобятся…
– Предложение?
– Их гасить надо. И срочно.
Монька тяжело задышал:
– А разборки? Скандалы? Газетные вопли?
– Мы к этому отношения иметь не будем, – быстро посунулся к нему Васенко. – Чистота – залог здоровья! Из Москвы бригаду вызовем. Четыре человека, чистые документы, транзитные визы, прозрачный багаж – все нужное дадим на месте.
– А ты думаешь, у меня в Москве бюро добрых услуг есть?
– Думаю! – лучисто улыбнулся Васенко. – «Пи Эм Джангиров, Инкорпорейтед». Вы ему только звякните, и он сразу все сделает. У него ведь тоже интерес в этих домах серьезный. А нашему здоровому коллективу в эту историю лучше не встревать…
– Вы не коллектив, а толпа потных пиджаков, – скинул через губу Монька. – Вот времена настали – чтобы угомонить нескольких польских хулиганов, надо через три границы возить капеллу мокрушников.
– А чего удивляться? Капитализм! Рынок! То, что я предлагаю, – безопаснее, значит дешевле. По цене рисков, я имею в виду.
– Хорошо, я подумаю, – кивнул Монька. – Надо найти какое-то другое решение. Я крови не люблю…
– Вам виднее, Эммануил Семеныч, – согласился сразу Васенко. – Вы, Эммануил Семеныч, сидите высоко, глядите далеко.
– Не подначивай…
– Да боже упаси! Вы же смотрящий по Центральной Европе! Резидент, можно сказать! Считай, генерал-лейтенант по-старому! Какие подначки, Эммануил Семеныч? Сплошная субординация! Не велите мочить ляхов – будем думать, как их упрессовать…
– Думай, голова, полковничью папаху куплю. Что еще?
– Позвонил Хэнк Андерсон. Он в Вене.
– Когда приехал? Где он?
– Ничего не говорит, – развел руками Васенко. – Просил передать вам, что он готов к взаимодействию.
– К взаимодействию? – переспросил Монька.
– Именно так. Он ждет вас в десять вечера в отеле «Цум кёниг». В баре.
– Значит, привез все-таки…
23. Нью-Йорк. Стивен Полк. Много неясного…
– Нет, нет, дорогой мистер Лаксман! Обстановка в полицейском управлении не располагает к доверительным разговорам… – сказал Стивен Полк.
– А вы, простите, кто будете? – вежливо поинтересовался Сенька Дрист.
Полк с любопытством рассматривал Дриста – маленькая меховая голова с круглыми черными глазами, воспаленные веки, оттопыренные прозрачные уши, смазанный подбородок в мохнатой плесени небритости. Вылитый детеныш шимпанзе.
– Кем я буду – пока не знаю. А сейчас меня зовут Стивен Полк, я руковожу подразделением С-24 Нью-Йоркского отделения ФБР…
– Елки-моталки! – выпучил красные глаза Сенька. – Это еще что такое?
– Я занимаюсь русской организованной преступностью, – эпически поведал Полк. – Конечно, я мог бы взять вас для беседы к себе в офис на Федерал-плаза. Но боюсь, и там у нас не выйдет душевного разговора…