ся машины и неожиданно ощутил какую-то пустоту внутри. Потом раздались их голоса и смех, он натянул чистые шорты и рубашку и вышел, не зная, что его ждет.
Все трое молча выпили по коктейлю и пообедали. Обед был вкусный, но легкий, и они запивали еду тавельским, а когда подали сыр и фрукты, Кэтрин спросила:
– Сказать ему?
– Как хочешь, – сказала девушка. Она взяла свой стакан и сделала глоток.
– Я забыла, что нужно сказать, – сказала Кэтрин. – Мы так долго собирались.
– Может быть, вспомнишь! – сказала девушка.
– Нет. Я все забыла, а жаль, это было замечательно. Дэвид налил себе еще тавельского.
– Нельзя ли по существу? – спросил он.
– Можно по существу, – сказала Кэтрин. – Вчера ты провел сиесту со мной, а потом отправился к Марите, а сегодня ты можешь сразу пойти к ней. Но я сама все испортила, и, может быть, нам провести сиесту всем вместе.
– Это уже будет не сиеста, – буркнул Дэвид.
– Да, наверное, – сказала Кэтрин. – Я сама не знаю, что говорю, но сдерживаться не умею.
В комнате он сказал Кэтрин:
– Ну ее к черту.
– Нет, Дэвид. Она хотела сделать лишь то, о чем я ее попросила.
– А ну ее…
– Это твое дело, – сказала она. – Пойди поговори с ней и, если хочешь, можешь с ней переспать, сделай одолжение.
– Нельзя ли без грубостей?
– Ты сам начал. Я просто вернула подачу, как в теннисе.
– Ну хорошо, – сказал Дэвид. – Что она должна сказать мне?
– То, что хотела сказать я, но забыла. Ну, не злись, а то я тебя не отпущу. Ты необыкновенно хорош в гневе. Иди, пока она тоже не передумала.
– К черту тебя.
– Так-то лучше. Легкомысленным ты мне нравишься больше. Поцелуй меня на прощание. Тебе пора, а то она вправду все позабудет. Видишь, какая я рассудительная и добрая.
– Ты не добрая и не рассудительная.
– Но я тебе нравлюсь.
– Да.
– Хочешь, открою один секрет?
– Что-нибудь новенькое?
– Старенькое.
– Давай.
– Тебя ничего не стоит совратить, и смотреть на это ужасно забавно.
– Тебе виднее.
– Я пошутила. Никто никого не совращает. Мы просто развлекаемся. Иди, и пусть она скажет все, пока не забыла. Иди и будь умницей, Дэвид.
Лежа на постели в комнате Мариты, в дальнем конце гостиницы, Дэвид спросил:
– Что, собственно, она хочет?
– Только то, о чем говорила вчера вечером, – сказала девушка. – У нее просто навязчивая идея.
– Ты рассказала ей, что мы были вместе?
– Нет.
– Она все знает.
– На нее подействовало?
– Ей все равно.
– Выпей вина, Дэвид, и отдохни. Мне не все равно, сказала она. – Надеюсь, ты понимаешь.
– Мне тоже, – сказал Дэвид.
Их губы встретились, он ощутил прикосновение ее тела, груди, ее раскрытых губ, и дыхание стало частым…
Глава восемнадцатая
Они лежали на пляже, и Дэвид смотрел на плывущие по небу облака и старался ни о чем не думать. Размышления до добра не доводят, и если бы он поменьше рассуждал, то, возможно, все плохое ушло бы само собой. Девушки о чем-то болтали, но он не прислушивался. Он продолжал смотреть в сентябрьское небо, а когда девушки замолчали, не поворачиваясь к ним, спросил Мариту:
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем, – ответила она.
– Спроси меня, – сказала Кэтрин.
– Я догадываюсь, о чем ты думаешь.
– Нет, не догадываешься. Я думала о музее «Прадо».
– Ты была там? – спросил Дэвид Мариту.
– Нет еще.
– Сходим, – сказала Кэтрин. – Когда мы сможем выехать, Дэвид?
– Когда угодно, – сказал Дэвид. – Я только закончу рассказ.
– А ты бы приналег на работу.
– Я так и делаю. Скорее не получается.
– Я не имела в виду скорее.
– А я и не стану торопиться, – сказал он. – Если вам стало скучно, можете ехать вдвоем, а я присоединюсь к вам попозже.
– Я так не хочу, – сказала Марита.
– Не будь глупенькой, – сказала Кэтрин. – Он всего лишь играет в благородство.
– Нет. Вы можете ехать.
– Без тебя нам неинтересно, – сказала Кэтрин. – Сам знаешь. Мы вдвоем в Испании? Не смешно.
– Но ведь он работает, Кэтрин, – заметила Марита.
– Он может писать и в Испании, – ответила Кэтрин. – Мало ли испанских писателей работали в Испании. Будь я писателем, уверена, и мне бы писалось там легко.
– Я могу писать и в Испании, – сказал Дэвид. Когда ты хочешь ехать?
– Черт возьми, Кэтрин, – сказала Марита. – У него же работа в самом разгаре.
– Он уже пишет этот рассказ целых шесть недель, сказала Кэтрин. – Почему бы нам не переехать в Мадрид?
– Я же сказал, мы можем ехать.
– Не смей этого делать, – сказала Марита Кэтрин. – Даже не думай. У тебя совесть есть?
– Кто бы говорил о совести, – сказала Кэтрин.
– Иногда я поступаю по совести.
– Рада за тебя. А теперь постарайся быть вежливой и не вмешивайся, если кто-то хочет сделать лучше для всех.
– Я иду плавать, – сказал Дэвид.
Девушка поднялась и пошла за ним, и, когда они заплыли за камни, Марита сказала:
– Она не в себе.
– Значит, и винить ее не в чем.
– И что же ты собираешься делать? – спросила Марита.
– Закончу рассказ и начну новый.
– А что тогда делать нам?
– Только то, что можно.
Он закончил рассказ за четыре дня. Ему удалось передать то напряжение, которое он испытывал, пока писал, и тем не менее он, как всегда, сомневался: может быть, рассказ не так хорош, как ему кажется? Но холодный рассудок подсказывал, что рассказ получился.
– Как сегодня работалось? – спросила Марита.
– Я закончил.
– Можно прочитать?
– Если хочешь.
– Ты правда не против?
– Возьми две тетради в чемоданчике.
Он протянул ей ключ, а потом пошел в бар, выпил виски с содовой и просмотрел утреннюю газету. Она вернулась, села неподалеку на высокий стул и стала читать.
Дочитав до конца, она принялась читать снова, а он налил себе еще виски и наблюдал за ней. Когда она прочла рассказ второй раз, он спросил:
– Тебе понравилось?
– Это не может нравиться или не нравиться, – сказала она. – Ведь это о твоем отце.
– Да.
– Ты уже не любил его тогда?
– Нет. Я всегда любил его. Просто тогда я наконец узнал его.
– Страшный рассказ и прекрасный.
– Рад, что он тебе понравился, – сказал он.
– Я отнесу тетради, – предложила она. – Люблю ходить к тебе, когда дверь заперта.
– Она заперта.
Когда они вернулись с пляжа, Кэтрин была в саду.
– Итак, вы вернулись, – сказала она.
– Да, – ответил Дэвид, – мы отлично поплавали. Жаль, тебя не было.
– Жаль, если ты успел это заметить.
– Где ты была? – спросил Дэвид.
– Ездила в Канны по делу. Вы оба опоздали к обеду.
– Извини, – сказал Дэвид. – Хочешь что-нибудь выпить перед обедом?
– Извини, Кэтрин, – сказала Марита. – Я буду через минуту.
– Ты по-прежнему пьешь до обеда? – спросила Кэтрин Дэвида.
– Да, – ответил он. – Думаю, это не страшно, если много двигаешься.
– Когда я пошла, на стойке стоял пустой стакан из-под виски.
– Да, – сказал Дэвид. – По правде говоря, я выпил пару стаканчиков.
– «По правде говоря», – передразнила его Кэтрин. – Каков аристократ!
– Аристократ? Что-то я не ощущаю себя аристократом. Скорее, туземцем-простофилей.
– Меня раздражает твоя манера говорить, – сказала она. – Твои словечки.
– Понятно, – сказал он. – Не хочешь ли махнуть, пока не принесли жратву?
– Не паясничай.
– Лучшие из клоунов обходятся без слов, – сказал он.
– А кто сказал, что ты лучший? Да, я хотела бы выпить, если тебе не трудно поухаживать за мной.
Он приготовил три мартини, отмерив равные порции в кувшин со льдом.
– Кому третий мартини?
– Марите.
– Твоей потаскухе?
– Кому-кому?
– Потаскухе.
– Наконец-то, – сказал Дэвид. – Никогда не слышал этого слова и думал, так и умру, не узнав, что это такое. Ты великолепна.
– Самое заурядное слово.
– Так-то оно так, – сказал Дэвид. – Но какое же нужно мужество, чтобы произнести его так вот запросто. Ну, дьяволенок, будь умницей. Почему бы не сказать «твоей смуглолицей любовнице»?
Кэтрин взяла стакан и отвернулась.
– И этот шут мне когда-то нравился, – сказала она.
– Попробуем держаться в рамках? – спросил Дэвид. – И ты, и я.
– Нет, – ответила она. – Вот идет твоя – не знаю уж, как назвать, а на вид, как всегда, мила и невинна. Дорогая, скажи мне, Дэвид работал сегодня, перед тем как приложиться к виски?
– Ты работал, Дэвид?
– Я закончил рассказ, – сказал Дэвид.
– Полагаю, Марита его уже прочла?
– Да, прочла.
– А вот я никогда не читала рассказов Дэвида. Не люблю мешать. Я лишь старалась обеспечить ему экономическую возможность писать как можно лучше.
Дэвид сделал глоток и взглянул на нее. Кэтрин была все так же очаровательна, смугла и красива, и светлая, цвета слоновой кости, полоска волос, точно шрам, пересекла лоб. Только глаза стали другими, да еще губы произносили чужие для нее слова.
– По-моему, это очень хороший рассказ, – сказала Марита. – Необычный и, как бы это сказать, pastorale.[33] A под конец делается жутко. Мне трудно объяснить. Он по казался мне manifique[34].
– Что ж, – сказала Кэтрин, – поговорим по-французски. По-французски можно выразить столько необыкновенных чувств.
– Рассказ меня очень взволновал, – сказала Марита.
– Потому что его написал Дэвид или рассказ действительно первоклассный?
– И то и другое, – ответила девушка.
– Что ж, – сказала Кэтрин, – почему бы и мне не прочесть это великое произведение? В конце концов, я его субсидировала.
– Что ты сделала? – спросил Дэвид.
– Возможно, я не точно выразилась. Женившись на мне, ты получил полторы тысячи долларов, да еще твоя книга о сумасшедших летчиках разошлась, не так ли? Правда, ты не сказал мне, сколько заработал. Но и я немало потратилась. Признайся, ты жил поприличнее, чем до женитьбы.