– Пусть она уйдет.
– Мне действительно лучше уйти, – сказала Марита.
– Вот и хорошо, – сказала Кэтрин. – Ты здесь ни при чем, наследница.
Дэвид сел на высокий табурет напротив Кэтрин. Она следила в зеркало, пока Марита не вышла.
– Где ты сожгла их? – повторил Дэвид. – Теперь можешь сказать.
– Она бы не поняла, – сказала Кэтрин. – Поэтому я попросила ее уйти.
– Знаю, – сказал Дэвид. – Где ты их сожгла?
– В железном ящике с дырочками, в котором мадам сжигает мусор, – сказала Кэтрин.
– Все сгорело?
– Да. Я подлила немного керосина из бидона, который взяла в сарае. Вспыхнуло высокое пламя, и все сгорело. Я сделала это ради тебя, Дэвид, ради всех нас.
– Не сомневаюсь, – сказал Дэвид. – Значит, все сгорело?
– О да. Можно пойти взглянуть, если хочешь, но нет нужды. Бумага прогорела до золы, и я перемешала ее палкой.
– Пойду посмотрю, – сказал Дэвид.
– Но ты вернешься? – спросила Кэтрин.
– Конечно.
Она сожгла их в ящике для мусора, сделанном из старой цилиндрической канистры для бензина, продырявленной в нескольких местах. Золу она перемешала ручкой от метлы, которой и раньше пользовались для этой цели. Бидон с керосином действительно стоял в каменном сарае. В ящике Дэвид нашел несколько обуглившихся кусочков знакомой зеленой обложки от тетрадей, клочки обгоревших газетных вырезок и два почерневших куска розовой бумаги, оставшихся от бланка службы по рассылке вырезок «Ромейке». На одном из них он мог разобрать строчку «Провиденс, Род-Айленд». Золу тщательно перемешали, но если бы у него хватило терпения внимательно перебрать обгоревшие тетради, то наверняка нашлись бы еще уцелевшие клочки. Он разорвал на мелкие кусочки розовую бумажку с надписью «Провиденс, Род-Айленд» и бросил их назад в железный ящик, который поставил вертикально на землю. Дэвид подумал, что никогда не был в Провиденс на Род-Айленд. Он поставил палку на место в каменный сарай, где стоял и его гоночный велосипед, которому надо было бы подкачать шины, прошел через пустую кухню и вернулся в бар к Кэтрин.
– Убедился, что все так, как я сказала? – спросила Кэтрин.
– Да, – сказал Дэвид. Он облокотился на стойку.
– Наверное, достаточно было сжечь только газетные вырезки, – сказала Кэтрин. – Но я решила уничтожить все подчистую.
– Да, ты постаралась, – сказал Дэвид.
– Теперь ты можешь спокойно работать над повестью о нашем путешествии, и тебе ничто не помешает.
– Конечно, – сказал Дэвид.
– Хорошо, что ты рассуждаешь здраво, – сказала Кэтрин. – Ты даже не представляешь себе, какие они были плохие. Я должна была доказать тебе.
– Разве нельзя было сохранить хотя бы рассказ про Кибо? Он же тебе нравился.
– Я же сказала, что пыталась найти рассказ. Но если хочешь написать заново, я могу повторить его слово в слово.
– Любопытно получится.
– Действительно любопытно. Увидишь. Могу пересказать тебе его прямо сейчас. Начнем, если хочешь.
– Нет, – сказал Дэвид. – Не сейчас. Может быть, ты его запишешь?
– На бумаге у меня ничего не получается. Ты же знаешь. А пересказать могу в любой момент. Ведь другие рассказы тебе ни к чему? Они были совсем никудышные.
– Все-таки зачем ты это сделала?
– Чтобы помочь тебе. Ты поедешь в Африку и напишешь все заново. Теперь ты стал взрослым и сумеешь во всем разобраться. Природа не могла сильно измениться. Впрочем, лучше бы ты написал что-нибудь об Испании. Ты говорил, что природа там напоминает Африку, но зато в Испании говорят на нормальном языке.
Дэвид налил себе виски, отыскал бутылку минеральной воды и долил немного в стакан. Он вспомнил тот день и то место в долине по дороге в Ле-Гро-дю-Руа, когда они набрали в бутылки такой же минеральной воды и как…
– Давай не будем говорить о писательстве, – сказал он Кэтрин.
– Но я хочу, – сказала Кэтрин. – Только о настоящей, нужной работе. У тебя так хорошо получалось, пока ты не начал писать эти рассказы. Отвратительнее всего было читать о грязи, о мухах, о жестокости и зверствах. Ты, похоже, просто погряз в них. А эта ужасная сцена бойни в кратере и бессердечность твоего отца?
– Можно сейчас не говорить об этом? – спросил Дэвид.
– Нет, я буду говорить, – сказала Кэтрин. – Я хочу, чтобы ты понял, почему я должна была их сжечь!
– Напиши все, что хочешь сказать, – сказал Дэвид. Я бы предпочел тебя не слышать.
– На бумаге у меня ничего не получится, Дэвид.
– Получится.
– Нет. Но я могу пересказать их кому-нибудь, кто сможет записать, – сказала Кэтрин. – Если бы ты относился ко мне получше, ты бы сам записал. Если бы ты любил меня, то был бы рад помочь.
– У меня только одно желание – убить тебя, – сказал Дэвид. – И я не делаю этого только потому, что ты – сумасшедшая.
– Ты не смеешь так говорить со мной, Дэвид.
– Неужели?
– Нет. Не смеешь. Не смеешь. Слышишь?
– Слышу.
– Тогда запомни, ты не смеешь говорить мне такое. Не смеешь говорить такие гадости.
– Слышу, слышу, – сказал Дэвид.
– Не смеешь. Я не потерплю. Я разведусь с тобой.
– Буду только рад.
– Тогда я останусь и не дам тебе развода.
– Тоже неплохо.
– Я сделаю с тобой все, что захочу.
– Уже сделала.
– Я убью тебя.
– Наплевать, – сказал Дэвид.
– Даже в такую минуту ты не способен выражаться как джентльмен.
– Интересно, что сказал бы джентльмен в такую минуту?
– Что он сожалеет.
– Ладно, – сказал Дэвид. – Я сожалею… Я сожалею, что встретил тебя. Я сожалею, что женился на тебе.
– Я тоже.
– Заткнись, будь добра. Расскажи это кому-нибудь другому, кто сможет изложить все на бумаге. Я сожалею, что твоя мать встретила твоего отца и они зачали тебя. Я сожалею, что ты родилась и выросла. Я сожалею обо всем, что мы делали вместе, – и плохом, и хорошем…
– Неправда.
– Ладно, – сказал он. – Заткнусь я. Я не собираюсь произносить речей.
– Тебе просто жаль самого себя.
– Возможно, – сказал Дэвид. – Но, черт возьми, дьяволенок, зачем тебе понадобилось их сжигать? Мои рассказы?
– Я должна была, Дэвид, – сказала она. – Жаль, если ты не понимаешь.
На самом деле он все понял еще раньше, и его вопрос, теперь это было ясно, был чисто риторическим. Он не любил пустых фраз, не доверял фразерам, и ему стало стыдно за свою слабость. Он неторопливо пил виски с содовой, думая о том, как ошибаемся мы, считая, что, поняв, можно все простить, и постарался внутренне собраться, как в былые времена, когда вместе с механиком и каптенармусом проверял перед вылетом самолет, его мотор и вооружение. Тогда в этом не было необходимости, потому что они и так превосходно делали свое дело, но для него это был способ не думать о предстоящем и, как ни сентиментально это звучит, хоть как-то утешало. Сейчас это было необходимо, потому что он искренне был готов убить Кэтрин. Ему было стыдно за последовавшую за этими словами тираду. Но все сказанное было правдой, и теперь нужно было взять себя в руки на случай, если он вдруг начнет терять контроль над собой. Он налил еще виски, добавил минеральной воды и стал смотреть, как поднимаются и лопаются крошечные пузырьки воздуха. «Чтоб ее черти взяли», – подумал он, но вслух сказал:
– Извини, я погорячился. Конечно же, я понимаю.
– Очень рада, Дэвид, – сказала она. – Утром я уезжаю.
– Далеко?
– В Андай, а оттуда в Париж, чтобы найти художников для книги.
– Вот как?
– Да. По-моему, надо ехать. Мы и так потеряли много времени, а сегодня мне столько удалось сделать, что не хочется сбавлять темп.
– Как ты поедешь?
– На «бугатти».
– Не стоит ехать одной.
– Но я хочу.
– Не стоит, дьяволенок, поверь мне. Я не отпущу тебя.
– А поездом можно? Есть поезд прямо до Байонна. А там или в Биаррице я могу взять напрокат машину.
– Давай поговорим об этом утром.
– Но я хочу сейчас.
– Тебе не следует ехать, дьяволенок.
– Я поеду, – сказала она. – И ты меня не остановишь.
– Я только думаю о том, как тебе лучше добраться.
– Нет. Неправда. Ты не хочешь, чтобы я ехала.
– Если подождешь немного, мы можем поехать вместе.
– Я не хочу ехать вместе. Я хочу поехать завтра на машине. Если ты против, я поеду поездом. Ты не можешь помешать мне уехать на поезде. Я уже достаточно взрослая, а быть твоей женой еще не значит быть твоей рабой или твоей собственностью. Я еду, и ты меня не остановишь.
– Ты вернешься?
– Думаю, да.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно, но это не важно. План очень разумный и правильный. Из него уже ничего не выбросишь…
– В мусорную корзину, – подсказал Дэвид, но тут же вспомнил о самообладании и сделал глоток виски. – Хочешь в Париже посоветоваться со своими адвокатами? – спросил он.
– Если понадобится. Обычно я с ними советуюсь. Раз у тебя нет адвокатов, это еще не значит, что другим возбраняется их иметь. Или ты хочешь обратиться к моим?
– Нет, – сказал Дэвид. – К черту твоих адвокатов.
– Как у тебя с деньгами?
– С деньгами все в порядке.
– Нет, правда, Дэвид? Рассказы, должно быть, немало стоили. Мне это не давало покоя, но я свои обязательства помню. Я все выясню и сделаю что положено.
– Что-что?
– Сделаю все, что положено.
– И что же положено?
– Я оценю их стоимость и перечислю на твой счет в два раза больше.
– Вот это щедрость, – сказал Дэвид. – Ты всегда была бессребреницей.
– Я хочу быть справедливой, Дэвид, и рассказы, возможно, стоят намного больше, чем их могут оценить.
– И кто же назначит цену?
– Найдется кто-нибудь. Есть же люди, знающие цену всему.
– Кто же?
– Ну, не знаю, Дэвид. Наверное, такие, как редактор журнала «Атлантик мансли», или «Харперз», или «Нувель ревю франсэз».
– Пойду-ка пройдусь немного, – сказал Дэвид. – С тобой все в порядке?
– Все, если не считать того, что меня гложет вина за причиненное тебе зло, и я должна это как-то компенсировать, – сказала Кэтрин. – Мне надо в Париж еще и поэтому. Не хотелось говорить тебе.