Первым уроком был сдвоенный французский, но мадам Перри отправила меня на урок европейских исследований – альтернатива для получающих общеобразовательный аттестат.
– Quoi?[50] – переспросила я.
– Tu es dans la classe inférieure[51], – виновато ответила мадам Перри.
Я отправилась к мисс Питт.
– Меня, как вижу, перевели в класс недостаточно успевающих, – сказала я.
– Да, совершенно верно, – согласилась она. – Ты можешь попасть в группу уровня «О», если я смогу еще раз встретиться с моим отчимом. – Так и заявила, напрямую.
– Но я уже устроила встречу, и я не виновата, что молочник привез его обратно в «Райский уголок».
– Ага! – щелкнула она пальцами. – То есть это был молочник?
– Ну, точно не знаю, но слышала, что так, – сказала я, мысленно кусая локти.
– Устрой мне встречу – в церкви, на концерте, в чайной, неважно. Просто сделай это – и сразу попадешь в другую группу, поняла, Лиззи?
– Да, – ответила я. – Попробую.
На шестнадцатилетие Майк подарил Миранде кассету с записью, где он поет «Глупые песни о любви» Пола Маккартни. В жизни не слышала ничего прекраснее, романтичнее, задушевнее, это было даже печальнее, чем Пёрселл. Миранда поставила кассету на своем «панасонике» во время перерыва на кофе. Но, по-моему, ей следовало сохранить это в тайне.
Я подарила ей открытку и бамбуковую чесалку для спины, которую купила в «Вери Базаар» на Сильвер- стрит. Каждый попробовал ею почесаться. По общему мнению, это настоящее блаженство, и всем захотелось такую же.
Сестра Салим подарила ей книжку «Дневник Анны Франк», которую, по ее словам, должен прочитать каждый подросток в мире и обдумать, как ему повезло в жизни. (Если, конечно, он не живет под оккупацией и не попал в заложники.) Миранда была очень взволнована, получив «Дневник Анны Франк». И все вертела и вертела книгу в руках.
Уверена, она никогда не слышала об Анне Франк, потому что сказала:
– Ужасно хочется поскорее прочитать о приключениях Анны. – А поймав несколько недоуменных взглядов, сразу же отвлекла всех, воскликнув: – Черт побери, Анна Франк – вылитая копия Лиззи.
И все сразу бросились рассматривать фотографию Анны Франк, а потом меня, а потом опять Анну Франк. Было ужасно неловко, потому что никто не хотел признавать – из-за ее трагической судьбы никому не хотелось выглядеть пошлым, обсуждая внешность Анны Франк, – но сходство было несомненным.
Я пожалела, что подарила Миранде чесалку для спины, лучше бы обошлась одной открыткой.
Салли-Энн отыскала меня в прачечной, я складывала женские платья. Она сказала, что Матрона срочно зовет меня в комнату номер 9 – комнату мистера Годрика. Я потрусила наверх, искренне надеясь, что мне намерены сообщить, что все трое – Матрона, мистер Годрик и Рик – собираются сбежать все вместе, как только он поправится. Но когда я вошла, Матрона, вся в слезах, складывала со звяканьем какие-то чудовищные инструменты и лотки. Ей нужна моя помощь, чтобы обмыть мистера Годрика, сказала она. Я не поняла, что она имеет в виду.
– В каком смысле обмыть его? – спросила я.
– В том смысле, что он умер, скончался и, мать его, мертв, – сказала она, указывая на кровать. – Сама посмотри.
И – да, он лежал там, мертвый.
– Так что нужно обмыть его.
– Не думаю, что вам следует проводить эту процедуру в вашем расстроенном состоянии, – твердо сказала я. Да и сама я не хотела этого делать. Я никогда прежде не обмывала мертвое тело (и даже не знала, что это такое) и правда не хотела никак в этом участвовать – даже при нормальных обстоятельствах.
Потом Матрона сидела на кровати – подвинув покойного – и рассказывала мне, как они с мистером Годриком планировали уехать в его дом в Стоунигейте, где она стала бы его компаньонкой-горничной-кухаркой-собачьей нянькой. И дело было на мази, и они готовились со дня на день посвятить в свои планы сестру Салим и Хозяина и вручить им заявление, как вдруг ей позвонила сестра Карла Б и сказала, что мистер Годрик выглядит как-то странно, и она рванула наверх и обнаружила его мертвым, а его маленький дорожный чемодан упакован, а йоркширский терьер Рик пытается оживить его тявканьем и яростно роется в простынях. Она выпалила все это на одном длинном дыхании и рухнула бок о бок с мертвым мужчиной.
– Он умер, Лиззи, – глухо пробормотала она.
Рик сидел на подушке на подоконнике, навострив свои маленькие мохнатые ушки.
– Я понимаю, – сказала я. Ну конечно, я все понимала. Честно говоря, я переживала за Рика, но считала, что об этом лучше помолчать.
– И сейчас я должна его обмыть, – проговорила она.
Штука в том, что Матроне нравилось обмывать умерших. Это все знали. Не то чтобы в этом было что-то нездоровое (откровенно), но Матрона считала это одним из важных жизненных ритуалов, данью уважения и одной из тех традиций, которым люди придавали встарь большое значение. Персонал называл ее за спиной «миссис Гэмп»[52]. Сначала я думала, что это из-за зонтика, который она вечно таскала с собой, даже в сухую погоду, но потом узнала, что это из-за ее страсти к обмыванию покойников, как у отвратительной сиделки из романа «Мартин Чезлвит». Однако какой бы данью уважения и привилегией ни было обмывание покойника при нормальных обстоятельствах, в данном конкретном случае Матрона была слишком огорчена и едва ли могла сохранять самообладание. Она все равно принялась за дело, но плохо владела собой. Лучше я не буду вдаваться в детали, скажу только, что рот у мистера Годрика никак не закрывался, Матрону это очень злило, она бранила его и в конце концов подхватила челюсть повязкой вокруг головы и завязала большой узел под подбородком.
– Мы были вот так близки, он и я, – сказала она, соединяя два пальца.
Матрона продолжала нести вздор про то, какая это все подстава, про ее надежды на достойную старость – про их разговоры насчет круиза вокруг Малой Азии.
Это оказалось не так ужасно, как я представляла, – само обмывание – скорее подготовка, чем подлинная церемония прощания. Но все равно на меня это действовало гнетуще, и я воображала, что тут могла быть моя бабушка, мама или я сама могла вот так лежать намазанная кремом, а вокруг суетилась бы маленькая пухлая Матрона, звякая инструментами, чертыхаясь и вставляя ватные тампоны мне в физиологические отверстия.
Наконец она швырнула инструменты в лоток, велела мне прикрыть глаза и пробормотала молитву. В наступившей тишине мы услышали голос Брюса Форсайта – или это был Вэл Дуникан? – доносившийся из телевизора, который всегда включен на полную громкость из-за глухоты пациентов, и Матрона заторопилась, выпалила «аминь» и смылась, чтобы успеть захватить финал того, что показывали по телику. Оставшись наедине с мистером Годриком, я попыталась ощутить важность пребывания наедине с умершим человеком, без всяких глупостей, но желание посмотреть, что там по телевизору, пересилило и меня. Я подхватила Рика и тоже сбежала.
В тот же день, попозже, Матрона – в очень грустном настроении – рассказала нам о событии, изменившем ее жизнь. Это произошло в начале 1960-х, когда она выздоравливала от болезни, которая «причиняла невыносимые страдания», и ее родители – пожилые и немощные – взяли все деньги, что у них были, и купили ей телевизор. Один из первых телевизоров в их деревне (дело было так давно, что они, наверное, и слова-то «телевизор» тогда не знали). И подключили его, и установили антенну, чтобы Матрона могла смотреть телевизор, не вставая с кровати, хотя смотреть было особенно нечего, кроме новостей и дурацких мультиков. И вот однажды она совсем ненадолго ушла из дома на прием к врачу – потому что это было гораздо дешевле, чем вызывать врача на дом, – и, вернувшись, натягивала уже ночную рубашку, когда вдруг обнаружила, что телевизор украли.
Утрата телевизора сама по себе трагична, но трагедией всей ее жизни стало то, что грабители просто выбросили телевизор в речку. Они его украли не для себя – они просто не хотели, чтоб у нее был телевизор.
– Какой ужас, – сказали мы, и совершенно искренне.
Я подумала, что это очень хорошая история, заставляющая о многом задуматься, и гораздо значительнее ее обычных выдумок и фантазий.
Потом Матроне полегчало, и мы болтали в кухне.
– Что вы намерены делать сейчас, перед лицом необходимости оставить планы на компаньона-с-проживанием? – поинтересовалась я.
– О, я просматриваю журнал «Леди» и держу руку на пульсе, – сообщила она. – И если уж непременно хочешь знать, у меня планы на мистера Симмонса, – добавила она.
– НЕТ! – воскликнула я. – Только не это. У него чудовищная падчерица, вы никогда не получите наследства, вдобавок она превратит вашу жизнь в ад.
Я не хотела, чтобы Матрона путалась с мистером Симмонсом, пока я не обеспечила себе место в группе уровня «О». Я мучилась над «Скотным двором», а теперь Матрона вознамерилась сманить мистера Симмонса, мешая мне сманить его. Это не могло закончиться добром – ни то ни другое.
Матрона потерянно взглянула на меня.
– Простите, – попыталась оправдаться я. – Просто она мой завуч в школе, и она законченная сука.
Пришлось выразиться жестко, Матрону иначе не пронять.
– Но мне отчаянно нужна, Лиззи, работа, нужен дом. Это место катится в тартарары, Салим мне не доверяет, и что со мной будет? – простонала она. – Мне шестьдесят пять.
– Шестьдесят пять? – изумилась я. – Надо же, я думала, вам по меньшей мере семьдесят пять.
Это все из-за нового соломенного цвета волос, с ним она выглядела старухой.
– Я все же попытаю счастья с мистером Симмонсом, – сказала она. – У меня нет выхода, только он один остался.
Рано утром мы с мистером Симмонсом поехали на кладбище на его «ровере». Он этого очень хотел – день рождения его бывшей жены, – а остальным было лень составить ему компанию. А я подумала, что это неплохой способ сачкануть. Обычно пациента высаживали у сторожки смотрителя кладбища и дожидались в машине его возвращения. Я могла бы сообщить мисс Питт о предстоящей прогулке, даже, наверное, обязана была, согласно нашему договору, это сделать, но у меня просто не хватило духу.