[53]). Но сестра объяснила ему, что причина в другом. Мы с сестрой сообразили, что речь идет об обычных женских делах и что если они происходят с собакой или морской свинкой, то типа все в порядке, а вот если с человеком, то это очень стыдно и нужно скрывать и заметать следы в сумерках. Мы вовсе не смущались, нам было страшно.
Короче, пришло время распродавать последние ценности, чтобы оплатить счета, по поводу которых мама была не до конца честна с мистером Холтом. Она почистила некоторые драгоценности и отполировала кое-какую мебель. От кого-то из родственников со стороны матери ей достался по наследству туалетный столик. Прелестная вещица орехового дерева – если вам нравятся такие штуки – с трехстворчатым зеркалом. Она поместила объявление о продаже в «Лонгстонском рекламном приложении» и надеялась, что ее невестка не заметит (все-таки фамильная ценность). Мама рассчитывала выручить за столик около тридцати пяти фунтов (даже близко не настоящая цена, но шанс быстро получить наличные). Но пишу я здесь об этом вот по какой причине: человеком, отозвавшимся на объявление, была мисс Питт, и, увидев ее на пороге нашего дома в спортивных штанах в мелкую клеточку и под ручку с дружком, жирным доктором, я запаниковала.
– О черт, не открывай дверь, нет, умоляю, скажи, что уже продано.
Но мама возразила:
– Погоди, Лиззи, это идеальный случай.
Мама впустила мисс Питт, усадила за туалетный столик и, как ведущая «Распродажи века»[54], принялась демонстрировать его достоинства. Выдвинула длинный узкий ящичек прямо на колени мисс Питт, чтобы та оценила удобные отделения для теней, помады, пудры и прочего. Разложила все три части зеркала, чтобы мисс Питт смогла рассмотреть свою физиономию под любым углом и даже собственный затылок, показала, как можно убрать в специальное потайное место маленькую табуретку, когда та уже не нужна. И, убедившись, что мисс Питт жить не сможет без этого столика, назвала цену – шестьдесят фунтов. А когда толстый доктор поволок покупку в багажник своего «ленд-ровера», а мисс Питт отсчитала банкноты и вручила их маме, мама, сунув их в задний карман, сказала:
– И кстати, если Лиззи немедленно не восстановят в группе уровня «О», я сообщу в департамент образования о должностном преступлении.
На следующий же день я явилась в школьную канцелярию, и, как по волшебству, мистер Мэйн вручил мне приказ, гласивший, что мне надлежит учиться в группе уровня «О» по всем предметам. Он был очень доволен.
– Теперь только смотри не отставай, – сказал он.
Сестра Салим очень хотела знать, как там у Миранды обстоят дела с «Дневником Анны Франк», и время от времени спрашивала ее. На что Миранда неизменно отвечала: «Я еще не начинала».
А потом однажды заявила:
– Да, я читаю, но с трудом, не самое увлекательное чтение, особенно после «Мир полон женатых мужчин» Джеки Коллинз.
Как-то раз она сказала, что Анна Франк «прямо как маленькая госпожа», и сестра Салим вздрогнула.
Миранда читала медленно. Бесконечно долго. День за днем вы могли бы заставать ее в перерыве за чтением одной и той же книги. В то время как я за день проглотила «Девушку из предместья» и сейчас заканчивала «Скотный двор» Джорджа Оруэлла, хотя он состоит из сплошных аллегорий. Я вскользь упомянула об этом, на что Миранда возразила: «Попробовала бы ты читать “Дневник Анны Франк” и при этом иметь полноценные отношения с парнем и в придачу репетиции ко дню открытых дверей».
Однажды Миранда сидела за столом с «Дневником Анны Франк» и горько рыдала.
Сестра Салим участливо спросила:
– С тобой все в порядке?
Миранда захлопнула книгу и уткнулась лицом в ладони. Все вокруг прервали свои дела, это был очень торжественный момент. «Наконец-то, – подумали мы, – смысл этой книги дошел до нее».
– Я так внимательно следила за жизнью этой девушки, день за днем, день за днем, – скорбно проговорила Миранда. – А она взяла и напрочь забыла про мой день рождения. Вот у нее про 22-е бла-бла-бла, 23-е бла-бла-бла, 24-го бла-бла-бла, а потом сразу 26-е. Она пропустила 25-е!
Сестра Салим остолбенела.
У Майка Ю была тайна. Он посвятил в нее Миранду и заставил поклясться, что она не проболтается, потому что его родители не должны ничего узнать. Но Миранде ему пришлось рассказать, потому что она – часть его плана. Он намеревался переехать в США. У него имелась такая возможность, потому что ребенком он там жил или, может, родился там, и это давало ему право вернуться на любой срок.
А Миранда, разумеется, проболталась мне, иначе откуда бы я знала. Идея полностью захватила ее, она ни о чем больше говорить не могла. Миранда побывала в Америке в 1972-м, когда всей семьей они осенью ездили в Бостон, и это стало каникулами всей жизни. Я отлично помню их путешествие, потому что ее сестра Мелоди делала потом доклад в классе, и это звучало чудовищно.
– Удивительно, – восторженно вздыхала Миранда, – у меня там было такое чувство, будто это и есть мой дом.
– А что, удобно, – буркнула я.
– Майк говорит, что он планирует уехать в 1980-м, когда получит диплом и когда его родители расплатятся по закладной. Он хочет, чтобы я поехала с ним. – Она фальшиво улыбнулась и цапнула меня за руку.
Я и так накурилась на голодный желудок, а от этой отвратительной новости меня совсем затошнило.
– Невероятно, – сказала я.
И хотя это было большой тайной, но тема Америки и переезда туда, американская мечта и все такое стали всплывать во всех разговорах и в разных вариантах.
Мистер Симмонс заявил, что мы, как нация, завидуем американцам. Это началось во Вторую мировую. А в 1950-е стало еще острее, потому что здесь дела шли неважно, все казалось унылым, а там, наоборот, заманчивым, у них дела шли в гору. И скатавшиеся в Америку люди возвращались под большим впечатлением. Вон как Лонглейди – побывали в Бостоне осенью и вернулись, взахлеб рассказывая, как листья желтеют и опадают, будто в жизни такого не видели, и сколько они всего там сожрали.
Мистер Симмонс тоже бывал в Америке, и эта страна произвела на него неизгладимое впечатление – мироощущение, дерзновенность, мысль о том, что люди могут ужиться друг с другом. У них получилось, сказал он, потому что там существует равенство, которого никогда не достичь здесь, и привел в пример Миранду и меня. А сестра Салим рассмеялась. Она тоже там бывала. Чернокожая женщина. И мистер Симмонс извинился за свое заявление и взял его обратно.
– А Майку там будет спокойно? – спросила я потом Миранду, наедине.
– А почему нет? – удивилась она.
Миранду не волновало равенство для Майка, она хотела лишь захватывающего приключения, а еще – переплюнуть свою мамашу. Майк был для нее транспортным средством.
Хозяин все оплакивал свой брак и, хотя усыновил Рика, йоркширского терьера, скучал по Лазарю, ретриверу, которого забрала с собой жена. И еще он тосковал по детям, которых мог бы иметь, но не имел, потому что его бывшая жена впадала в отчаяние от несовершенства мира. И хотя они вроде пришли к соглашению по данному вопросу, он начал беспокоиться, а не заведет ли она сейчас ребенка, с новым любовником, потому что мир, возможно, выглядит теперь чуть менее несовершенным. Не потому что он и вправду стал лучше, а потому что она влюбилась, а влюбленность искажает восприятие.
– Кто бы пожелал ввести дитя в этот страшный мир, где тебя может бросить жена и забрать у тебя любимую собаку, не говоря уже об ограблениях в темных переулках, бомбежках и бедной Венеции с толпами туристов? – вопрошал хозяин. А кухарка поддакивала – она приходила поболтать с ним и выпить стаканчик, но не работала, потому что ей задолжали жалованье.
Я, разумеется, думала о Дэнни и всех детях, которых планировала завести со временем, и надеялась, что мир станет лучше, но чувствовала себя несколько обескураженной. А потом вылезла Матрона с очередным заунывным вздором про то, насколько мир сейчас лучше, чем в прежние времена, и что если вообще может существовать эпоха для надежды, и детей, и женщин, то она наступила именно сейчас, и мы можем благодарить за это Пола Маккартни. Я хотела было поинтересоваться, не означает ли это, что прекрасный мир Матроны – это также и кошмарный мир Хозяина, но решила, что, наверное, это не слишком прилично.
У кухарки, хотя и полностью соглашавшейся с Хозяином по поводу катастрофического состояния мира (она, как и он, происходила из благородной семьи, переживающей трудные времена), все же был ребенок, уже двадцати с чем-то лет от роду. И кухарка защищала свое решение принести Энтони в этот мир.
– Я никогда не скрывала, как чертовски ужасен наш пропащий мир, – говорила она. – И он циник, мне под стать.
– Приятно слышать, – сказал Хозяин.
– Он обличает элиту в сатирических художественных работах, – продолжала кухарка, – и сменил имя, его теперь зовут Синева.
– Браво, – отозвался Хозяин.
Радикальные перемены, происходившие с леди Бриггс, порой вызывали тревогу. Во-первых, она перестала есть все подряд костяной десертной ложечкой, начала пользоваться ножом и вилкой и даже досадовала, что у вилки только три зубчика, а не четыре.
Она стала общительной. Она вышла из затвора и вернулась к жизни, в считаные дни сделавшись душой компании. Я опасалась, что это похоже на то, как умирающий от голода человек накидывается на громадный кусок торта, – изменения происходили слишком быстро, и, если не притормозить, ей угрожает передозировка (метафорического торта).
Леди Бриггс была определенно более мобильна, чем мы предполагали, она заполучила одну из рекламных листовок «Райского уголка» (и свято верила печатному слову) – а это означало, что нам придется реализовать каждый из перечисленных там пунктов, включая тай-робику, бинго и наблюдение за птицами, а сестра Эйлин должна будет проводить беседы, которые подавались практически, как пример пастырского попечения («Запор: причины, лечение и полезные советы»). Также, поскольку буклет рекламировал «занимательные экскурсии», – обычно помечтать об экскурсиях людям нравится, но немногие желают воплотить эти мечты в реальность – леди Бриггс взбаламутила общественность и вместе с несколькими чуть более крепкими дамами и джентльменами создала экскурсионный комитет. Вследствие чего была запланирована экскурсия на ферму в близлежащей деревне.