В общем, мы, нарядное семейство, отправились жениться, и это было прекрасно. Стоял солнечный осенний день, как уже упоминалось, и, проезжая деревни по пути к Маркет-Харбороу, я признала, что наша округа ничуть не уступает Новой Англии по части буйства осенней листвы. Не то чтобы я там бывала.
Мама хотела, чтобы Джек повел ее к алтарю, но наша свадьба была регистрационная, так что она просто вошла в зал и встала рядом с мистером Холтом, и они кивнули друг другу, как будто случайно встретились около скобяной лавки. Регистраторша уныло бубнила, и было ужасно скучно, пока брачующиеся не повернулись друг к другу и не начали повторять вслед за регистраторшей слова, которые положено произносить при вступлении в брак. Мама перепутала и захихикала, поправилась, опять сбилась и опять засмеялась. А мистер Холт, когда настала его очередь, произнес все правильно, но чересчур обстоятельно, – в общем, в сумме получилось как надо. И вот тут я очень обрадовалась по поводу мистера Холта. Ну моя мама есть моя мама, тут уж ничего не поделаешь, но все же мы сумели заполучить этого мужчину, необычного мужчину, который никогда не произнесет неверного слова. Который все будет делать медленно, но зато абсолютно точно. Мужчина-антидот.
В «Райский уголок» мы вернулись чуть позже, чем рассчитывали, потому что не учли, что нужно перекусить, что Дэнни уснет и что нужно захватить собачку Сью, которой сегодня еще выпрыгивать в окно.
А когда мы добрались до места, день открытых дверей уже шел полным ходом, и отлично шел.
Мы пропустили Гордона Бэнкса с воздушными шарами. Но мистер Симмонс как раз играл на губной гармошке жалостную мелодию. Французские окна распахнуты, чтобы зрители видели сцену, как и планировалось, и раскрыт большой зонт, и повсюду расставлены кувшины с напитками. И хотя на дворе октябрь и прошло всего несколько дней с годовщины самого трагического дня нашей жизни, все было идеально – если не считать истории с Майком, отсутствия Матроны и того, что леди Бриггс умерла и больше не споет «Мне снилось, что я жила в мраморных залах». За исключением всего упомянутого, остальное было прекрасно.
Сестра Салим блистала в ослепительно желтом костюме, а Эйлин надела светло-зеленую форму (которая в тот день была необязательна). Карла Б – в клетчатых брюках капри и коротком топе, а в чем была Салли-Энн, я не помню, помню только, что она выглядела угрюмой и я ее ненавидела.
Я надеялась, что мы проскользнем незамеченными, но сестра Салим воскликнула:
– Свадебный пир!
И персонал, и пациенты тотчас выстроились в парадную арку для нашего торжественного прохода и улюлюкали, как будто мы явились на праздник в одном исподнем. Официальные свадебные гости – либеральная пара, мисс Келлогг, шофер Дино и Кэрри Фрост – уже были на месте. Джефф и Бетти из «Подснежника» заскочили на минутку и уехали и уже, наверное, проводили осеннюю инвентаризацию на складе.
Хозяин прелестно сыграл на пианино в честь нашего прибытия, но в конце все испортил, вскричав:
– Эти сраные Аттенборо явились наконец?
Крошка Джек официально приветствовал мистера Холта в качестве члена нашей семьи, как обычно поступают отцы семейства, приветствующие жениха, мистер Холт торжественно кивнул и поблагодарил его. Мама сказала, что собиралась прочесть стихи Джона Китса, но теперь хочет вместо этого сказать пару слов о моей сестре. Она начала с того, как сестра сдала в прошлом году выпускные экзамены (по-моему, бестактно), а потом сказала, как отважно она решила – несмотря на пережитое потрясение, перевернувшее ее жизнь, – записаться на курсы в Королевскую больницу. И что мы все должны заботиться о себе, своих чувствах и душах точно так же, как и о теле. Речь продолжалась минуты две. Большинство присутствующих так и не поняли, о чем это она. А когда официальные выступления закончились, Миранда Лонглейди выступила с танцем под «На небесах, должно быть, потеряли ангела». Моя сестра явно пребывала в ужасе, но держала себя в руках.
Откровенно говоря, остаток дня был отчасти испорчен тем сумбуром, что творился у меня в душе и голове. Я чувствовала себя счастливой, готовясь к свадьбе, потому что была занята делом. Но сейчас, на дне открытых дверей, и Майк рядом, а леди Бриггс нет, я пыталась нащупать истину – но что есть истина? И как ее отыскать?
Должна ли я была догадаться, что леди Бриггс – мать Хозяина? И какое имеет значение, что я не догадалась?
Если бы леди Бриггс не вмешалась, может, я сейчас разминалась бы, чтобы выступить с кунг-фу номером вместе с Майком? Почему Майк предположил, что сестричка, которая в него влюблена, – это Салли-Энн, когда совершенно очевидно, что это я?
И, в самом общем смысле, почему что-то считается или не считается истиной? И как проверить истинность истины? Короче, меня мучили те же самые вопросы, которыми моя сестра была одержима до катастрофы с кемпингом. В какой-то момент я подошла к ней и попыталась заговорить об этом.
– Что тебя беспокоит? – уточнила моя сестра. – Майк Ю или леди Бриггс?
– И то и другое – разрушенные иллюзии заставляют сомневаться в себе, – ответила я. – Я в смятении.
Я рассказала, что не только утратила чувство реальности, но еще погрязла в поисках скрытых смыслов, таящихся в событиях прошлого. И что каждый незначительный намек, который виделся прямым указанием на грядущий роман (Майк) или сенильную деменцию (леди Бриггс), оказался на деле ключом совсем к иной правде – правде, в которой моя роль ничтожна. Очень трудное и удручающее осознание.
Сестра проявила минимум интереса и любопытства, ее формальный бездушный ответ напоминал проповедь ленивого викария.
– Мир наступит с принятием, Лиззи. Мы знаем лишь то, что знаем, а все прочее – предположения.
А потом спросила, понравились ли мне изящные бутоньерки, которые она смастерила из побегов папоротника и мелких осенних маргариток.
Я не хотела, чтобы мир наступил с каким-то принятием, я хотела непрерывной хронической радости, которая сопутствует невежеству и фантазиям, я бы предпочла не знать про Майка и Салли-Энн и продолжать думать, что леди Бриггс была просто безумной затворницей.
В заботах легче забыться, сновать в толпе, напоминая, кому вот-вот «пора на сцену», или предлагать вновь прибывшим трехэтажные сэндвичи, подливать чай, водить в туалет мисс Бриксем или поправлять ей сползающие чулки.
Викарий, не обращая ни на кого внимания, уселся со стаканчиком хереса читать объявления в «Лестерском Меркурии». Он искал, как сообщил моей маме, подержанный сервировочный столик на колесах, поскольку из кухни в столовую в его доме ведет очень уж длинный коридор.
– Я сыт по горло остывшим бешамелем на холодных тарелках, – возмущался он.
– О, чистая Барбара Пим![61] – усмехнулась мама.
Мистер Холт похлопал меня по плечу и сказал, что уезжает, ему надо закончить с документами по инвентаризации.
– Но вы не увидите, как Сью выпрыгивает из окна, – огорчилась я.
– Я уже видел ее трюк раньше и, убежден, увижу еще не раз, – заверил он, и это правда, потому что Сью теперь наша общая собака, у него будет немало шансов видеть ее.
– Поздравляю со свадьбой, – сказала я и похлопала его по руке.
– Спасибо за все, дорогая, – ответил он.
Прибыла миссис Лонглейди с тортом «Чокка-Чокка» по секретному фамильному рецепту; к моему удивлению, она украсила его фигурками жениха и невесты, а сверху написала глазурью витиеватыми буквами «Мистер и Миссис», как будто это НАСТОЯЩИЙ свадебный торт, хотя так не планировалось (моя сестра соорудила сердечко из четырех кексов). Мама выразила соответствующую благодарность, и миссис Лонглейди, перехватив инициативу, предложила ей разрезать торт и загадать желание на будущее.
– Где жених? – проорала миссис Лонглейди, как будто была близкой подругой жениха и невесты. – Ему пора разрезать торт и загадывать совместные желания.
– Он сбежал на склад, – сообщила моя сестра.
– Сбежал, – возмутилась миссис Лонглейди, – от своей молодой жены, не разрезав свадебный торт? Это же самая важная церемония.
– Ага, – согласилась моя сестра. – Но ваш торт – не официальный свадебный, так что не переживайте.
Мама оказала честь торту миссис Лонглейди и разрезала его вместе с Крошкой Джеком – который этому очень обрадовался, раз уж его лишили возможности провести маму к алтарю, – и мама загадала желания от своего имени и от имени мистера Холта, но все тут же испортила, выпалив желания вслух, так что они вряд ли теперь сбудутся, потому что их нужно хранить в тайне, в глубине сердца – ну, вероятно.
– Я бы хотела гармонии, – сказала мама.
Я покосилась в сторону Майка Ю, ведь «Гармонией» называлась лодка, которой мы любовались во время романтической прогулки вдоль канала, и даже размечталась, как мы плывем к Фокстонским шлюзам и фотографируем друг друга, как мы справляемся с тяжелым механизмом. Майк Ю на меня не косился. Гармония ничего не означала для него.
Я помогла миссис Лонглейди разрезать «Чокка-Чокка» на маленькие ломтики и положить каждый на салфетку, чтобы раздать гостям. И хотя это наглость – подавать ее торт в качестве официального свадебного торта, когда на столе красовалось сердечко, сооруженное моей сестрой из готового кекса «Баттенберг», в окружении жалких капкейков Салли-Энн, – все равно было чудесно, что даже такие противные персонажи повели себя мило и серьезно отнеслись к маминой свадьбе, а кексовое сердечко мы заберем домой и съедим сами.
А еще пришла Мелоди и, к моему огромному облегчению, была такой же милой, как и прежде. И даже в собачьем ошейнике, который купила в зоомагазине около «Одеона», она прекрасно выглядела – с подведенными глазами и черными губами. Мелоди купила для моей мамы чудесный свадебный подарок – книжку любовных стихов какого-то чилийского политика. Она сказала маме, что помнит ее первую встречу с мистером Холтом, и наговорила еще много разумного и возвышенного, а в конце добавила, что всегда восхищалась моей мамой. Я гордилась, что у меня есть такая подруга, как Мелоди, и дала себе слово как можно скорее возродить наши отношения.