лобы и каверзы той, которую ты только что отодрал. И лучше бы толстяку бросить свои закидоны и договориться с профессионалкой, ласковой и похожей на эту мадам, которая была бы не прочь лишить его невинности за скромное вознаграждение. Но нет – жирный придурок не хотел никого, кроме сеньоры Мариан де Мароньо, и своим умом додумался до того, что взять ее он должен силой и успеть до конца каникул, когда старики отправят его в Пуэблу, в военное училище, так сказать, на перековку.
Сейчас они снова сидели на развалинах особняка, на ступеньках парадной лестницы, и на этот раз по недостатку средств накачивались тростниковым спиртом, наливая его в бумажные стаканчики с апельсиновым соком. Поло, как всегда, глядел в подвал, где кусты и вьюнки устроили прямо-таки мини-сельву, где густо мелькали светлячки и слышалось то, что можно было принять за пронзительный стрекот цикад. От тростникового пойла тяжелела голова, ярче горели огоньки насекомых, и сверкающие пятнышки, заполнявшие поле зрения, то и дело ослепляли его и заставляли сердце биться часто и суматошно. Он наперед знал, что никого в этих развалинах нет, ничего такого, что может причинять настоящий вред, но замечал, как от остатков давней былой энергии пробивает его обильная испарина, дрожат ноги, и он вздрагивал каждый раз, как слышал отдаленные раскаты грома, хоть и делал вид, будто слушает идиотские россказни Франко, взахлеб повествовавшего о своем последнем проникновении в дом Мароньо. А знает ли Поло, что в глубине одного ящика комода сеньора прячет свои игрушки – игрушки для секса, понимает ли он, о чем речь, вопрошал он, блуждая слабоумной улыбкой, утирая ладонью слюни, а Поло меж тем спрашивал себя, какого хрена он здесь забыл и почему бы ему не встать да не отвалить, неважно куда – какая, на хрен, разница, если весь мир против тебя, а дальше все пойдет только хуже и хуже, и даже в пол-литре тростникового не утопишь своих печальных мыслей о том существе, что плавает сейчас в желтоватой мути, заполняющей смрадную утробу Сорайды. А что будет, когда через несколько месяцев существо это появится на свет? Что делать Поло, если эта сучка решит обвинить в своем несчастье его, сказать, что ребеночка он сделал, хотя отцом назвать можно бы любого в городке? Как будет он объяснять матери, что виновата целиком она, потому что приняла, хотя Поло был против, в дом эту шлюху, эту девку-задериподол, эту хищную паучиху, она и, уж конечно, сама Сорайда, которая бесстыже липла к нему, когда оставалась с ним наедине, гнусно заигрывала, дразнила, заводила своими распутными штучками. Валить надо было, валить оттуда сразу, не дожидаясь этой передряги, но на какие шиши и куда? Если бы он мог, как оболтус Франко, проникнуть в дом Мароньо, уж он не стал бы тратить время, разглядывая ее трусы и девичьи фоточки, больно надо! Он бы выгреб все колечки-часики, побрякушки-безделушки – и рванул бы к Мильтону. Мало того – умей он водить, как этот слюнявый толстяк, угнал бы вдобавок и белый джип «Гранд-Чероки» и двинул бы прямиком на авторазборку, которая раньше принадлежала шурину его двоюродного брата, а теперь – тем, и отдал бы им машину за так, в залог того, что ему можно доверять, в доказательство, что хочет работать с ними и на них, что готов и мордобой устроить, и вообще делать, что скажут, а Мильтон бы подтвердил, что он правильный, четкий парнишка, и даже эта тетка, ну, адвокатша, которая ими командует, прониклась бы к нему и дала бы ему шанс проявить себя в деле, и тогда никогда бы уж не пришлось возвращаться ни домой, ни вообще в Прогресо.
Улыбнувшись этой мысли, он поднял глаза в тот самый миг, когда толстяк, произнеся какую-то свою очередную мутную хрень, которую Поло толком и не расслышал, но тут нечто такое, чему он и сам бы не сумел найти названия, нечто, подобное какому-то подземному потоку, нечто трепещущее и живое, хоть и безымянное, внезапно связало их, слило воедино под этим темным куполом переплетенных ветвей. «Ты бы что сделал? – спросил Франко хрустальным и пронзительным девчоночьим голоском. – Ты бы что сделал, чтобы улестить ее?» Поло вспомнил бедра Сорайды, округлые и смуглые бедра двоюродной сестрицы, раскинутые перед ним, пока он, как ему казалось, насиловал ее, и пожал плечами. Просто так, удовольствия ради, она никогда не даст тебе, она крепко держит тебя за яйца, потому что ты – ее добыча. «То есть дело не в том, как улестить? – спросил толстяк, немного подумав. – Дело в том, как принудить ее?» Ага, а потом загреметь в тюрягу, где насиловать будут уже тебя самого, всем скопом. Разве не знаешь, как поступают с насильниками в камере? Око за око, очко за очко. Да я же несовершеннолетний, а папа у меня адвокат, он не допустит, чтобы меня посадили, он всегда говорит – это для всякой мрази. Да каким бы влиянием ни обладал твой папаша и сколько бы хрустов ни роздал, Мароньо ему не перешибить, а тот – большая шишка, из телевизора не вылезает. Неужто будет сидеть сложа руки, пока ты будешь дрючить его законную половину? А как он узнает, высказался толстяк, и Поло чуть не обделался со смеху. Да ты спятил, придурок, сказал он, потонув в облаке табачного дыма, что за чушь ты несешь – тебя ж ни с кем не спутаешь: толстый, белобрысый, с писклявым голосом. Франко молчал, скаля крупные, квадратные, белые зубы в похабной улыбочке, которая в темноте, едва разбавленной дрожащим светом фонаря, казалась улыбкой волшебного свирепого кота – Поло видал такого однажды в каком-то мультике. А если после этого я ее убью, некому будет меня обвинять и не в чем, добавил Франко вполголоса. Все равно загребут, покачал головой Поло. Полиция прискачет, начнутся расспросы. Думаешь, муж и сыновья не замечают, как ты на нее смотришь – как кот на сметану? Думаешь, муж не скажет: уверен, что это дело рук того жирного дрочилы, что живет тут по соседству с нами? Тогда я его убью к чертовой матери, сказал на это толстяк, и за все время знакомства Поло впервые услышал в его голосе такую ярость. Убью их всех, и пусть думают, что это была драка. Налет! Или отомстить решили! А-а, нет, знаю – мы разрежем их на куски, чтоб все решили, что это наркоманы.
Сначала Поло решил, что это полная ерунда, но после этого вечера – одного из многих, когда наливались тростниковым спиртом так, что их выворачивало на каменные ступени крыльца, он стал понимать, что Франко говорит серьезно – так серьезно, что и его стал считать своим сообщником, не спрашивая, согласен ли тот или нет. Почему он так доверял ему? Зачем рассказывал все это? В самом деле считал его другом? А не было ли это ловушкой, которую он подстраивал, чтобы потом обвинить его, подбросив нож Уркисы? Что за мысли роились в белобрысой головке этого маменькиного сынка, этого баловня, ни в чем никогда не нуждавшегося, всегда всеми защищенного? Он не работал, он не учился, он и пальцем не шевелил ради своего будущего, потому что знал – рано или поздно, так или эдак дедушка с бабушкой все ему устроят, все купят и за ценой не постоят. И почему же такой вот неженка все готов послать к известной матери, лишь бы только засадить этой сучке и признаться ей в любви? Наверняка он сбрендил, форменным образом спятил, но, выходит, и Поло тоже, раз не послал его подальше раз и навсегда, а столько часов кряду слушает его и лицемерно посмеивается над его бреднями, лишь бы пожрать задарма, а главное – не видеть рожу – и брюхо – сучки Сорайды и не слышать мамашино гавканье. Да, скажет он, это была ошибка, он в очередной раз, мать его, ошибся, когда, решив, что все это пустяки, полная ерунда, не предупредил сеньору Мариан, чтоб ей пусто было, и продолжал видеться с толстяком, даже когда тот раздобыл пистолет.
Пистолет, разумеется, принадлежал деду – черный, массивный «Глок 19», здоровенная дура. Старик обожал оружие: у него имелся еще и револьвер, однако лично он предпочитал «глок», который и весил меньше, и бил точнее. Ну-ка дай глянуть, сказал Поло, когда толстяк вытянул из кармана эту пластмассовую, матовую штуку, похожую на игрушку, – ясно же было, что толстяк прикалывается, и если нажать на спуск, из дула вылетит пламя зажигалки или струйка воды. Однако толстяк придурился, будто не слышит, и не дал Поло как следует разглядеть пистолет, смутно черневший в его маленьких пухлых ручках, потому что на ступенях было темно. Помимо этого, этот придурок попытался покрутить его на указательном пальце, как ковбой в вестерне, но ни хрена у него не вышло – пистолет выскользнул и брякнулся на каменные ступени. «Эй, поаккуратней!» – завопил Поло, вскакивая. Толстяк расхохотался: «Не ссы, он не заряжен», – и наклонился поднять. «Болван, раз в год бывает, и палка стреляет», – ответил Поло, отскочив метра на два. «Да успокойся, он не заряжен», – объяснил Франко и в доказательство защелкал затвором, несколько раз оттянув и отпустив его. Оттуда, где стоял Поло, ничего было не разглядеть. «Стырю у деда патронов – и мы с тобой опробуем его. Дед научил меня стрелять. Увел на берег, где никого не было, и мы с ним долго садили по бутылкам. Издали он попадает, а если вблизи – то ни черта не видит», – Франко нервно прокашлялся и вытер слюни той же рукой, в которой держал оружие.
Поло с опаской подошел поближе. Он все еще подозревал, что все это – шуточки, что пистолет ненастоящий и толстяк его дурачит. Невозможно было представить себе, как дед Франко – глубокий старец, сгорбленный и иссохший, с седыми реденькими волосиками, зачесанными поперек голого черепа, – палит из пистолета. Это же чистый цирк. Ему бы старинные монеты собирать или бабочек на булавки накалывать – да что угодно делать, только не пистолетом махать. «Дай глянуть», – снова попросил Поло, протягивая руку. Толстяк улыбнулся и навел на него оружие. «Не смей целиться в меня, полудурок!» – крикнул Поло. «А-а, боишься?» – заржал тот. «Боюсь твоей глупости», – пробормотал Поло, не опуская вскинутые руки. Франко наконец сдался и встал со ступени, взял пистолет за ствол и протянул Поло. Пистолет оказался легким. В темноте, где заполошно заливался хор всяких тварей из мангровой рощи, Поло захотелось устроить представление – он ухватил пистолет двумя руками, как полицейские в кино, прицелился толстяку в живот и нажал на спуск, крикнув «Бах!», но тот даже не шевельнулся. «Не дури, давай по-настоящему. Он громко бьет?» – спросил Поло. Франко пожал плечами, или ему так показалось в темноте: «Придумаем что-нибудь». «Что? Не мямли, говори толком». «Можем подушку на ствол надеть как глушитель или резиновую перчатку, знаешь, хозяйственную, я в интернете читал». «Чушь какая, – ответил Поло и снова нажал на спуск, – бах! Получай, гад, подыхай, тварь поганая!» «Ну, ладно, ладно, давай сюда, – сказал толстяк, – а то ты больно раздухарился». «В заднице у тебя больно», – отвечал Поло, расплывшись в широченной довольной улыбке, но пистолет вернул. Он не обратил внимания, что руки у него тряслись, когда он подносил ко рту бумажный стаканчик с тростниковым пойлом. Потом закурил и, чтобы скрыть свое возбуждение, стал стряхивать еще не наросший пепел. Толстяк заботливо опустил предохранитель, прежде чем сунуть пистолет за туго натянутый пояс бермудов. «Совсем иначе себя чувствуешь, когда вооружен», – сказал он со вздохом. «Хоть бы ты себе яйца отстрелил», – ответил Поло и от хохота согнулся вдвое. Впервые он говор