– Зачем тебе Таня, когда все сначала?
От такого кощунственного ответа – притом, что отец Непифодий отлично понимал, что это он сам же себе и ответил, – белоснежная перина вдруг словно бы сдвинулась с места и вся поплыла, как корабль. А он закачался на ней, вроде лебедя.
– Господи. Господи. Господи, – забормотал он. – Скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь, вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие, Он придет и спасет вас…
Он замер, прислушиваясь. Слова пророка Исайи, загоревшиеся в нем, сделали свое дело – на кухне замолкла проклятая матушка.
– Тогда откроются глаза слепых и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь, ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки…
И сердце его благодарно забилось:
– И превратится призрак вод в озеро и жаждущая земля – в источники вод. В жилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша. И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым, нечистый не будет ходить по нему, но он будет для них одних, идущие этим путем, даже и неопытные, не заблудятся.
Глава пятнадцатаяВстреча двух ангелов
Дождавшись того, чтобы муж ее Саша скрылся за углом соседнего дома, и проводив глазами его широкие плечи и красивый затылок – Саша все молодился, шапку даже в морозы не носил, – Лиза глубоко вздохнула и сняла телефонную трубку. Этот номер она знала наизусть, и даже когда в клинике для излечения душевных недугов давали снотворное сильными дозами, она этот номер отнюдь не забыла. Расчет, что в это время дома у них, в Леонтьевском переулке, не будет никого, кроме Зои, был прост. Мальчик уйдет в школу, дочка – на работу, зять – на репетицию, а Зоя останется. У нее, правда, могут оказаться ученики, но всего не угадаешь, и Лиза торопливо набрала памятный номер.
Ну, вот. Подошла. И голос все тот же.
– Здравствуй, – сказала Лиза.
В трубке была тишина. Потом этот голос спросил:
– Лиза, ты?
– Конечно, – ответила Лиза.
Опять тишина.
– Зачем позвонила? У вас все в порядке?
Она испугалась за Сашу. Вот глупость. Как будто бы Лиза ей стала звонить, случись с ним, не дай Бог – не дай Бог! – случись с ним…
– У нас все в порядке, – ответила Лиза. – Мне поговорить бы с тобой…
– Да о чем? – воскликнула Зоя. – Ты, может быть, ищешь его у меня? Так ты ошибаешься. Нет его здесь.
– Я знаю, что нет. Но он мне и не нужен. Сейчас мне не нужен, а ты…
– Я нужна? – Вопрос прозвучал ядовито.
– Да, очень. Мне можно приехать?
– Куда?
– К тебе.
– Ко мне совершенно нельзя. Но я могу выйти.
– На улицу?
– Мне все равно. Могу и на улицу. Лучше во двор.
– Давай во дворе.
– Ну, давай. Через сколько?
– Минут через тридцать.
И одновременно повесили трубки.
Лиза сначала думала: пойду, как есть. Потом почувствовала внутри как будто какую-то колкую змейку, которая ей прошипела беззвучно: «Подкрасься немного, оденься нормально». Она послушно подошла к зеркалу, подвела глаза и причесалась, как раньше: прямой пробор и низкий пучок на затылке. Надела пальто и взяла в руки варежки. Но даже такие простейшие вещи, как вот причесаться, одеться, подкраситься, ее утомили своею ненужностью.
Доехала до Леонтьевского на троллейбусе. И тут же пошел этот легкий снежок. Тот самый снежок, который заметил и муж ее Саша, покинув обитель отца Непифодия, и няньки, грызущие семечки в сквере, и тучный Крылов со своими зверятами.
Под этим снежком, в серебристом сверкании, она и увидела Зою на той же, единственной в тихом дворе, старой лавочке. А Зоя увидела Лизу, как будто в жасминовых всю лепестках, но сутулую, с лицом почти старым, печальным и светлым, и встала навстречу.
Приблизились две ангелицы друг к другу и обе слегка потемнели.
– Ну, здравствуй, – сказала ей Лиза.
– Привет, – ответила Зоя. – Что скажешь?
Стояли, смотрели друг другу в глаза.
– Давай лучше сядем, – сказала ей Лиза.
– Снег выпал, намокнем, – ответила Зоя.
Но Лиза уже опустилась на лавочку.
– Мы сколько не виделись?
– Сколько? Лет двадцать.
– Ну, двадцать – не двадцать, а около этого.
– Ты долго болела?
– А я не болела.
– Так что ты там делала? В клинике этой?
– Послушай, ведь я не за этим пришла.
– Не знаю, зачем ты пришла.
– Скажи, а зачем он тебе был так нужен? Полно мужиков… Ну, ведь были возможности. И замуж, и так…
– Тебе это Саша успел сообщить? Что были возможности замуж и так?
– Саша ни разу в моем присутствии имени твоего не упомянул. Не веришь – спроси у него самого.
– Нет, верю. Он и твоего не вспомнил ни разу, когда был со мной.
И вдруг замолчали и та и другая.
– Я тебе вот что скажу. Пока ты каталась по разным курортам, мы с ним были вместе. Мы ездили вместе в Тарусу. Раз восемь. И я по ночам просыпалась от счастья. Почти забывала, что я – не жена.
– Я не по курортам каталась. Ребенка хотела. Лечилась, где можно. И ты это знаешь.
Опять передернулись обе.
– Ребенка хотела! Он что, с тобой спал?
– Да, спал. Иначе зачем я лечилась?
– А мне говорил, что не спит.
– Значит, врал.
– Но ты же ведь знала, что я существую!
– Сначала не знала. Он вел себя так, словно этого нет.
– Тебе хорошо было с ним?
– Я Сашу любила всегда, он мой муж.
– Не бойся, я помню. В Тарусе все было иначе…
– В Тарусе он был не женат или как?
– Он там заболел. Один раз. Мы снимали там дом. Простой, деревенский, но очень хороший. Он заболел, у него была температура. И я за ним ухаживала. Я поила его с ложечки. Он горел. Я вставала ночью и кипятила молоко, отпаивала его. Он принимал таблетки из моих рук. Все по часам. Когда он засыпал, я ложилась рядом и согревала его собой, если у него был озноб. Читала ему вслух. Через три дня ему стало лучше, мы взяли лодку, и я села на весла. Выплыли на середину реки. Я посмотрела на него. Он был бледный после болезни, ни кровинки. И я подумала: «Боже мой, как же сильно я тебя люблю».
Лиза огненно покраснела.
– Мне, Зоя, подробности вашей идиллии…
– Не хочешь ты этого слышать. Понятно.
– Я, может быть, и не хочу. Не могу. Но ты все равно ведь сейчас не утерпишь.
– Да, не утерплю. Ты пришла, теперь ты и слушай. В Тарусе он был мне родным, понимаешь? И нежность, как будто бы он – мой ребенок. Тебе это трудно, конечно, понять.
– Умеешь ты, Зоя, ударить. Умеешь. Конечно же, мне не понять. Ведь я не рожала, я не человек.
– Ты, Лиза, сама захотела подробностей. Мы были одни, нам никто не мешал. Никто не был нужен, о нас все забыли. Как в раковине. Тишина, темнота… Там был очень маленький, крохотный рынок. Я вставала чуть свет, бежала на этот рынок, покупала молока, яиц, еще теплых, ягод. Прибегала, он просыпался. Ему хотелось, чтобы я сразу легла рядом. Я сваливала на столе все эти ягоды, ныряла к нему в кровать, он меня обнимал…
– Ну, хватит.
– А разве же ты не за этим пришла?
И снова повисла тяжелая пауза.
– Нет, я не за этим пришла. Но если ты хочешь все начистоту, давай. Можно так. Лет двадцать не виделись, что уж теперь? Вы там, в этой вашей чудесной Тарусе, не каждый ведь день отдыхали, наверное. А я с ним жила каждый день. Я знала, что он съел на завтрак, на ужин. Какую рубашку надел на работу, куда мы пойдем в воскресенье. И даже тогда, когда ты появилась, он был моим мужем. Моим. Если мы приходили в незнакомую компанию, я всегда старалась подчеркнуть, что это – мой муж, часть меня. Встревала, когда он разговаривал с кем-то, брала его под руку…
– Это я помню! Мы встречали Новый год у Величанских. Я шесть платьев перемерила, пока купила черное, с вырезом на спине. Очень дорогое. Пришла туда с дочкой. Я знала, что вы тоже приглашены. Мы были с ним вместе за два дня до этого. Он сказал: «Раз ты так переживаешь, давай я не пойду. Скажу, что голова болит. Не пойду, и все!» Но я как раз и хотела, чтобы вы пришли. Во-первых, понять, что у вас происходит. И чтобы он видел меня в этом платье.
– Ты думала, он из-за платья со мной разведется?
– А я и не думала вовсе. Я просто сходила с ума. Мы пришли первыми, и в половине двенадцатого появились, наконец, вы с Сашей. Ты была в коричневом шелковом балахоне, тебе очень шло…
– Да помню! В шкафу вон висит…
– Я чуть не умерла, когда вы вошли. Какая ты была красивая, оживленная, наглая. Как крепко держала его за рукав. У меня в глазах почернело. Пошла в ванную, смотрю в зеркало, ничего не вижу. Накрасила губы на ощупь. Выхожу. Дочка оглядывается, ищет меня. Пробило двенадцать. Все начали чокаться, пошли поцелуи. И я увидела, как вы поцеловались, и он так ласково, сдержанно – знаешь, как он умеет? – погладил тебя по плечу. Даю тебе слово, меня тогда инсульт не разбил только потому, что мы были на двадцать лет моложе! Сейчас бы, наверное, разбил. А потом он подошел ко мне – все ведь ходили по кругу – и мы с ним тоже поцеловались. Я закрыла глаза и положила ладонь на его затылок. Чтобы он не сразу отошел. И, главное, чтобы он вспомнил, как мы целовались на чужой нетопленной даче два дня назад. Он вспомнил, конечно.
– Я, Зоя, могу и продолжить. Мы пришли с этого Нового года в четыре утра. Он был слегка пьян, возбужден. И спать нам обоим совсем не хотелось. И он мне сказал: «А давай еще выпьем. Шампанского. Только вдвоем – ты и я». Мне плакать хотелось от счастья.
– Ну, что теперь плакать! Тебе сейчас сколько?
– Мне? Ты же ведь знаешь.
– А мне шестьдесят.
– Да кто тебе даст шестьдесят?
– А ты на год младше. Но ты изменилась там, в клинике.
Тут Лиза и вспомнила звездное небо. И вспомнила то, что хотела сказать. Но хлынули новые, дикие речи.
– Я попала в клинику из-за тебя.
– Ты? Из-за меня?
– Я знала про все. Не сразу, конечно.