Я стою, смотрю на нее и удивляюсь: при чем тут мое белье, мое образование довольно далеко от косточки бюстгальтера. И тут мне доктор говорит: «Если хотите, я дам вам направление к хирургу, чтобы вы успокоились».
К хирургу в этот день попасть на прием не получилось, и уже дома я подумала, что, действительно, чего я так нервничаю. Но все же на следующий день волнение вернулось, и я решила сходить на прием к доктору, который нащупал у меня три шарика и сделал предположение, что это, скорее всего, воспаление, но все же назначил мне ультразвуковое исследование.
На следующий день мне делают это исследование и сообщают, что надо срочно обратиться к онкологу. Я расплакалась, вышла вся в слезах, у меня случилась истерика, потому что никогда раньше не сталкивалась с онкологами. Мой муж был в шоке, но успокоил меня: «Все будет хорошо». То же самое мне сказала и моя мама. В этот момент я была в какой-то прострации. Когда я пришла в онкологическое отделение, то подумала, что это какой-то кошмарный сон. Мне было очень страшно. Сейчас все говорят, что я такая позитивная, но тогда мне было очень плохо.
При осмотре онколог сказала, что ничем меня успокоить не может, потому что есть подозрение, что образование злокачественное, и надо делать биопсию*. Я не могла поверить в происходящее. Просто не могла поверить, потому что этого не может быть. Ну и снова начала плакать. Врач меня старалась успокоить, сказав, что это всего лишь подозрение на рак.
Я задаю ей вопрос: «А что, если это рак, что будет с моим ребенком?» И слышу в ответ, что это будет решать консилиум. Я в шоке, потому что не могу понять, как это за меня может что-то решать консилиум. И, конечно, больше всего я переживала за жизнь своего будущего малыша.
Когда я пришла на биопсию*, доктор, который ее выполнял, сказал, что по ультразвуковому исследованию и так очевидно, что это рак. После этой процедуры я сидела в коридоре, прижимая пакет со льдом к груди и рыдая во весь голос. Вокруг меня были только взрослые люди, которые пытались меня успокоить, но никто мне не сказал, что все будет хорошо.
Я всегда считала эту тему слишком мрачной и пугающей. Мне казалось, что рак – болезнь несчастных и одиноких людей, а счастливым он не грозит. Поэтому я никогда не интересовалась этим. Когда я села в машину к мужу, я не могла произнести слово «рак». Вместо этого я говорила: «ЭТО». Я чувствовала, что проваливаюсь куда-то вниз, в то время как все вокруг оставалось на своих местах. Только что мне сообщили: «Мы не можем подвергать риску мать трехлетней дочери еще не рожденным ребенком». А я уже видела его ручки и ножки на УЗИ, которое делала на двенадцатой неделе своей беременности. Я не могла понять, как можно убить здорового ребенка.
Ожидание диагноза было самым ужасным моментом в моей жизни. Я сама с собой вела торг: если у меня все будет хорошо, то все свои средства пожертвую на борьбу с раком.
Спустя неделю мне позвонили, спокойным голосом поприветствовали и сообщили, что онкологический диагноз подтвердился и меня ожидают на медицинском консилиуме. Я упала на диван и начала безудержно рыдать. Мой муж, который также был дома, был в шоковом состоянии и не знал, что делать. Он просто стоял рядом. Я позвонила своей близкой подруге, и она тоже заплакала. Она дала мне контакт психолога, который помог мне взять себя в руки. Я испытывала сильную душевную боль из-за моего будущего совершенно здорового ребенка. Я не могла смириться с мыслью о том, что должна лишить его жизни. Мне было очень тяжело. На тот момент моей беременности было семнадцать недель.
Близкие предлагали мне обратиться к израильской медицине. Но я решила, что сначала пойду на медицинский консилиум. И мое решение будет зависеть от того, что мне там скажут. Если мне не позволят оставить ребенка, то обращусь в израильскую клинику. Если разрешат, я буду делать все, как они говорят. Не искать никаких других мнений. Ну мне это даже в голову не приходило.
Когда я пришла на консилиум, это был первый день, когда я не плакала. Я была готова к этому морально. Войдя в комнату, где собрались семь врачей, я была настроена бороться за своего ребенка до конца. И тут я слышу вопрос: «Вы хотите оставить ребенка?» Я сразу же ответила: «Да, я хочу оставить своего ребенка». И услышала в ответ, что они не видят препятствий. Мне объяснили, что на моем сроке беременности ребенка от последствий химиотерапии защищает плацента. Это звучало обнадеживающе.
Кроме того, я услышала, что у меня агрессивный рак. Эти слова заставили меня задуматься о том, что ждет меня в будущем. Но несмотря на все это, я решила сосредоточиться на главном – здоровье моего ребенка, и решила, что не буду думать о будущем, а буду жить здесь и сейчас.
Я начала свой путь к выздоровлению с операции. Поскольку я не желала контактировать с другими людьми, я предпочла отдельную палату в больнице. На двадцать второй неделе беременности мне удалили грудь полностью. В связи с беременностью мне было противопоказано проводить облучение и биопсию сигнальных лимфоузлов (БСЛУ)*, поэтому мне сделали мастэктомию*. А при органосохранной* операции обязательно назначается лучевая терапия.
После удаления груди я не слишком беспокоилась, поскольку было обещано провести последующую реконструкцию. Однако в течение двух месяцев я старательно избегала смотреть на шрам.
На двадцать шестой неделе у меня началась химиотерапия. Я очень волновалась, но врачи были уверены в успехе.
Я прочитала, что при прохождении моего курса химиотерапии лишь у двух процентов пациентов сохраняются волосы, и я питала надежду оказаться в числе этих счастливчиков. У меня были длинные и густые волосы. Мне довелось участвовать в фотосессиях, а также иметь небольшой опыт в качестве модели. Я всегда слышала похвалы в адрес своих волос, бровей и груди. Однако на шестнадцатый день мои волосы все же начали покидать меня. Я плакала, когда мыла голову и обнаружила в ванной целое море выпавших волос. Затем я научилась относиться ко всему с юмором. Когда меня везли на операцию, я представляла, что участвую в съемках «Доктора Хауса», что это всего лишь постановка, что это не по-настоящему. Это помогало мне легче воспринимать происходящее.
После первой капельницы буквально сразу мы с мужем приняли решение о проведении фотосессии. Во время моей второй беременности я хотела запечатлеть себя на фотографиях в ожидании малыша и с роскошными волосами.
Своей маленькой дочери я сказала, что у меня болезнь, из-за которой выпадают волосы, и поэтому мне придется принимать специальные лекарства. Мой брат сбрил мне волосы, и когда я подошла к дочке и спросила, боится ли она, услышала такой ответ: «Нет, ты похожа на яичко».
У меня в социальной сети был блог о красоте, где я делилась своими знаниями, что позволяло мне не говорить о своей болезни. И я ее скрывала, но не потому, что хотела кого-то обмануть. Просто мне было сложно принять тот факт, что я больна. В блоге я делилась своими мыслями и опытом использования косметики. Там я писала, что нахожусь в больнице, но не уточняла, что именно со мной происходит. Некоторые люди думали, что у меня токсикоз. Я продолжала делать видео, где показывала свои массажи с дренажами, а также публиковала видеоистории, чтобы отвлечься. Конечно, я плакала, но старалась держать себя в руках ради своих подписчиков.
Я отказывалась принимать свою болезнь. Мне казалось, что это не может произойти со мной. Моя коллега предложила обратиться за поддержкой к равным консультантам или посетить встречи для онкопациентов. Она говорила, что они могут помочь и поддержать меня. Но я не хотела общаться с ними. Я ощущала себя некомфортно и не желала обсуждать эту тему.
Когда я узнала про свой диагноз, я просто хотела кричать об этом всему миру, но я не смогла это сделать. Я планировала рассказать о диагнозе в своем блоге уже из палаты, но опять не смогла. И никто не догадывался о моей болезни, даже когда я стала носить парик. Только три моих подписчицы мне написали, что цвет волос какой-то необычный, похож на парик.
О раке практически не говорят, это не принято, потому что считается, что раком болеть стыдно. Я не могла даже представить, что почувствую, когда наконец-то расскажу о своем диагнозе. Но когда я решилась на это, то ощутила невероятную свободу и облегчение. Я получила мощную поддержку и множество писем с благодарностью. Это был момент моего внутреннего принятия. Этим я хотела продемонстрировать, что в социальных сетях можно создавать совершенные изображения беззаботной жизни, но за ними может скрываться бездна. Когда я заболела, я понимала, что рак – это болезнь, от которой умирают. Я и жену мужу подыскивала. Мне на тот момент больше всего было жалко дочку, у которой может появиться мачеха.
На 41-й неделе у меня родился абсолютно здоровыймалыш.
Сейчас у меня профилактическая эндокринотерапия*. Не могу сказать, что мне она дается легко. Я остро реагирую на все, что происходит вокруг, и это добавляет мне стресса. Иногда я страдаю от бессонницы, а мои суставы периодически болят. Но я стараюсь справляться со всеми трудностями и продолжаю жить своей жизнью.
Семья стала для меня источником силы и закалки. Когда возникали трудности, родные всегда были рядом. Благодаря поддержке близких я смогла преодолеть все испытания.
Рак молочный железы – самый распространенный среди женщин. И мои пожелания женщинам – обязательно хотя бы раз в месяц проводите самообследование груди и подмышечных лимфоузлов. Наше здоровье – в наших руках.
Справка: Согласно российскому законодательству, постановка диагноза злокачественного новообразования в первом триместре беременности является показанием к ее прерыванию. После четырнадцати недель, когда процессы органогенеза завершены, возможно проведение химиотерапии без риска для плода. Последний курс химиотерапии должен быть завершен не позднее, чем за три недели до родов.