Да, это очень банально, но удивительно то, что я стала радоваться каждому дню. Оказывается, мне нужна была эта болезнь.
Мой образ жизни после диагноза изменился. У меня сейчас средиземноморское питание. Я каждое утро, в шесть утра, когда тепло, иду на море на тренировку. В холодное время года в восемь утра. Иногда тренировка заключается просто в ходьбе, или это могут быть тренажеры. Я также практикую цигун.
Сейчас я реже веду свой проект «Онкоистория», потому что он стал требовать идеальной картинки, но мне не хочется уходить от искренности, а найти баланс между картинкой и искренностью пока не получается. Поэтому я себе позволила ограничить свое присутствие в социальной сети, но люди все равно меня находят. Если у людей какие-то серьезные проблемы, я никогда мимо не пройду, потому что это моя миссия – помогать. Но я не беру на себя больше, чем могу унести, что не по силам. И это очень важно, потому что, если я буду это делать в ущерб себе, только красивая картинка и останется.
Самое важное – не предавать себя, оставаться верным себе и своим убеждениям.
Глава 6История Натальи Гречушкиной
В жизни Натальи Гречушкиной дважды прозвучал диагноз «рак молочной железы» с разницей в три года. Читая такие истории, узнаешь, что самая достоверная верификация рака – это послеоперационная гистология. И, конечно, рак боится не счастливых, а квалифицированных специалистов и верно подобранного лечения. На момент постановки первого диагноза в 2013 году ей было 42 года, стадия 2А, трижды негативный рак молочной железы, Ростов-на-Дону.
В тот год, когда мир праздновал наступление 2013-го, моей матери поставили диагноз «рак яичников». Она прошла через операцию и курс химиотерапии. Ухаживая за матерью, я была рядом с ней в палате. Я сама не ела и не спала, потому что ее восстановление после операции проходило очень тяжело.
И теперь, оглядываясь назад, я осознаю, что мы обе медленно угасали. Несмотря на уговоры моих близких, которые настаивали на том, чтобы я заботилась о себе, я была глуха к их словам. Мне казалось, что весь мир остановился и я должна была исполнить любое желание моей матери. Например, когда ей хотелось, скажем, зефира после химиотерапии или чего-то еще, для меня не существовало преград – ни днем, ни ночью. Я была готова сделать все, что бы мама ни пожелала.
Спустя несколько месяцев после значительного снижения веса, принимая душ, я обнаружила небольшой шарик в своей левой груди. Не теряя времени, я обратилась в онкологический институт для тщательного обследования. После проведения ультразвукового исследования врач сказал, что это была киста, и провел игольную пункцию*, которая подтвердила диагноз. Мне был назначен курс лечения.
Через три месяца, при следующем визите к врачу, я обратила внимание на то, что врач проводит пальпацию моих лимфатических узлов. Это вызвало у меня беспокойство, поскольку мой профессиональный опыт врача подсказывал, что это может быть признаком чего-то серьезного.
Моя тревога усиливалась, но доктор настаивал на том, что причин для беспокойства нет. В очередной раз он взял у меня образец ткани с помощью тонкой иглы.
В памяти всплывают воспоминания о том, как я сижу в парке института и осознаю, что у меня рак. Цитологическое исследование* подтвердило, что опухоль злокачественная.
Я приняла решение лечиться в институте и параллельно в Израиле. Мне казалось, что операция должна быть проведена именно там, и все мои близкие были уверены, что ее можно сделать только в этой стране.
Начинается новый этап в моей жизни – борьба с болезнью. Мои лимфатические узлы, которые ранее лишь пальпировались, теперь ощущались даже тогда, когда рука была опущена. Ультразвуковое исследование подтвердило значительное увеличение размеров. Я еду на консультацию в Израиль, где мне рекомендуют срочное оперативное вмешательство, но наши специалисты считают, что в моем текущем состоянии операция невозможна. Я возвращаюсь домой, обдумывая полученную информацию. Прихожу к своим врачам и сообщаю о негативных последствиях предыдущего лечения. Это были не дешевые аналоги, а оригинальные препараты. После тщательного анализа всех данных было принято решение изменить тактику лечения.
Кстати, новая линия химиотерапии была очень дешевой по стоимости. Проходит три дня после первого вливания, и я понимаю, что под рукой у меня ничего нет. Я в очень сильном удивлении иду на ультразвуковое исследование, и врач говорит мне, что это лимфаденит, то есть воспаление. И все же я решила, что все равно буду оперироваться в Израиле.
Мой супруг, юрист по образованию, ознакомившись с обширной медицинской литературой о раке молочной железы, заявил, что я могу пройти лечение в любом уголке земного шара. И что понимает, насколько важно для меня сохранить грудь – символ женственности и привлекательности. Однако он выдвинул одно условие: мне предстояла радикальная мастэктомия*. Я была вынуждена согласиться.
После успешной операции и возвращения в родной Ростов-на-Дону я продолжила курс адъювантной* (профилактической) химиотерапии, который привел к долгожданной ремиссии. Однако вскоре я узнала о рецидиве болезни у моей мамы. Онкологические маркеры начали расти, и ей была назначена опять химиотерапия.
Прошло три года, и я, стоя под душем, вновь ощутила уплотнение в другой груди. Я обратилась к своему врачу, который подтвердил мои опасения, отметив наличие новообразования. Он порекомендовал провести цитологическое исследование*, чтобы определить характер опухоли. В то же время были проведены дополнительные обследования – компьютерная томография, маммография, которые дали противоречивые результаты. А по цитологии* это были клетки с высокой пролиферактивностью (показатель способности опухолевых клеток к неограниченному делению).
В этот раз я приняла решение, что никуда больше не поеду. Я не хотела снова оказаться в одиночестве в чужой стране, несмотря на то, что ко мне приезжали друзья и моя семья. Однако их визиты были непродолжительными – всего на несколько дней. Это было ужасно – находиться так далеко от своей семьи, от своих детей, в месте, где нет знакомых лиц и где общение происходит лишь по видеосвязи. Я помню, как старалась занять свое время, чтобы отвлечься от гнетущего чувства одиночества. Поэтому в этот раз я решила, что останусь в России и буду лечиться здесь, в Ростове.
Мой хирург предложил сделать мне секторальную резекцию*, и, если во время операции подтвердится диагноз «рак», мне снова сделают радикальную мастэктомию*. Очнувшись от наркоза, я задала вопрос о том, какая операция была проведена, и услышала в ответ «секторалка». Срочная операционная гистология* показала, что это была киста. А через два дня меня пригласили к заведующему отделением, который сообщил, что послеоперационная гистология выявила рак, причем очень агрессивный. Мне предложили два варианта: либо сначала восстановиться, либо немедленно оперироваться. Я без колебаний выбрала второй вариант.
Реконструкцию груди решила не делать, и моя семья полностью поддержала меня в этом решении.
И как сказала моя подруга, мы теперь знаем, как и с чем бороться. Увы, в те дни не существовало стольких объединений, которые оказывали бы поддержку людям, страдающим от онкологических заболеваний. Но рядом со мной были все мои друзья-врачи, которые помогали мне и окружали меня заботой, вниманием и любовью. Помню, когда поставили первый диагноз, я шла по институту, и мне звонили друзья, родители друзей. Предлагали любую помощь, говорили, что будут приезжать и готовить еду. Моя подруга предложила: «Давай мы все возьмем по кусочку от тебя – и растащим твою болезнь». Я иду, улыбаюсь и думаю, что я счастливый человек.
Когда это произошло во второй раз, я уже имела опыт борьбы с последствиями химиотерапии. Я знала, как справляться с этим, но тяжесть ситуации заключалась в том, что неделями приходилось чередоваться: то мама проходила курс химиотерапии, и я ухаживала за ней, то я сама подвергалась этому лечению, и мама заботилась обо мне. Мои подруги помогали мне в эти трудные дни.
Дочь и сын, которым на тот момент было соответственно тринадцать и одиннадцать лет, оказались под опекой матерей их школьных друзей. Они старались вытащить их из мрачной атмосферы, вызванной моей болезнью и болезнью бабушки. Я заранее предупредила всех в школе о нашей сложной ситуации и попросила быть более снисходительными к моим детям. Как это часто случается в школах, дети могли получить замечание за то, что пришли в неподходящей одежде или завязали неправильно банты.
Вторая химиотерапия стала для меня настоящим испытанием. Едва добравшись до дома, я уже испытывала приступы рвоты. Помню, как дома стою над тазиком и говорю, что я больше никуда не пойду, я больше не хочу, я так устала, мне так тяжело. Но мои близкие на меня ополчились, сказали, чтобы я быстро взяла себя в руки и даже не думала о том, чтобы пропустить следующую процедуру.
Мама же продолжала бороться со своей болезнью, но я видела, как ее силы постепенно иссякают. Она уже не хотела ничего, и я понимала, что скоро все закончится.
Вот такая у меня история, но хочется сказать, что даже речь не о том, что было тяжело, а о том, что все, кто был рядом, оказывали помощь – медсестры, врачи, мое близкое окружение. Поддержка была просто невероятная, и, наверное, действительно близкие растащили эту болезнь по кусочкам. И, конечно, это мои дети, которые в этом возрасте погрузились в недетские проблемы, в весь этот ужас болезни – моей и бабушки. Я думаю, что это украло у них детство.
Когда мамы не стало, в наш город приехала Ирина Валерьевна Боровова, президент Ассоциации онкологических пациентов «Здравствуй!». Я встретилась с ней и осознала, как тяжело приходится тем родственникам и пациентам, которые не обладают теми знаниями, которыми обладаю я, и согласилась стать региональным руководителем Ассоциации «Здравствуй!» в своем городе.
Уже восемь лет я помогаю людям, и ни на миг не пожалела об этом. Наверное, это призвание. Как говорит моя дочь, это моя самореализация, ведь я не смогла найти себя в медицине.