Маршалл нахмурился.
— С ним всё в порядке?
— Да, но…
— В какой палате Хилари Фоулкс? — осведомился молодой человек с торчащими зубами.
— Вы из прессы? — повторила девушка.
— А то как же, детка? — Молодой человек помахал карточкой.
— Идите прямо наверх. Третий этаж. Там на стойке вас направят.
Маршалл вздохнул.
— Послушайте-ка! — попенял он. — Вы заставляете полицию ждать, а этого щенка посылаете…
— Простите, сэр. Мистер Фоулкс распорядился пропускать только прессу. Если вы подождёте…
Но Маршалл был уже в лифте. На стойке третьего этажа он не озаботился быть вежливым. Он показал значок и голосом бандита из вестернов проговорил:
— Фоулкс?
В комнате Хилари было пятеро человек, все с карандашами и блокнотами. Была живо двигавшаяся медсестра, ловко расставлявшая цветы. И был Хилари, сидевший в кровати, наклонившийся вперёд, демонстрируя рану на спине, но в остальном как новенький.
— Д-е-р, — говорил он, — р-и-н, д-ж-е-р. О, лейтенант, рад вас видеть. Очень рад. Только представьте, некоторые из этих юнцов не читали рассказов о докторе Дерринджере, как вам?
— Развращённое поколение, — отметил Маршалл. — Как только огни рампы притомят ваши глаза, мистер Фоулкс, я бы хотел обсудить с вами несколько вопросов.
— Лейтенант, — повторил один из репортёров. — Эй! Вы не из отдела убийств, а?
— Почётное звание швейцарского флота, — сказал Маршалл и стал рассеянно наблюдать за медсестрой, в то время как Хилари следил за тем, чтобы каждая значимая подробность карьеры его отца перекочевала в записные книжки репортёров. На прикроватном столике лежали две книги, предположительно, привезённые по такому случаю из дома: “Жизнь и доктор Дерринджер: Автобиография” Фаулера Фоулкса и “Фоулкс Великолепный” Даррела Уимпола. Но Хилари не было нужды сверяться с ними. Он знал свою тему так же хорошо, как актёр в “Табачной дороге”[49] должен знать свои реплики в конце представления, или, что куда уместнее, как священник знает слова ежедневно служимой мессы. Ритуальным словам соответствуют ритуальные жесты. Вместо грызения репы или крестного знамения здесь было подёргивание мочки. И этими манипуляциями с ухом, словно эхо, Хилари словно обретал толику властного достоинства, столь характерную для рекламных фотографий его отца.
— К тому времени, — проговорил Маршалл, когда удалились последние журналисты, — когда всё это станет достоянием международных агентств, будет продано несколько тысяч экземпляров книг Фоулкса.
— Вы имеете в виду?.. — Хилари рассмеялся. — Что ж, лейтенант, я верю, что вы считаете меня способным разыграть всё это просто для увеличения гонораров. Боже мой, я потрясён подобной идеей. Потрясён. Просто я столь многим обязан моему отцу. Можно сказать, всем.
— Разумеется.
— Так что, естественно, я чувствую, что обязан хранить память о нём. Я не мог пройти мимо столь приятного аспекта этого удивительнейшего происшествия.
— Вы в порядке, мистер Фоулкс?
— Я жив, — просто сказал Хилари. — Жив. И это само по себе столь чистое и прекрасное облегчение, что мне даже не хочется думать, как близок я был к смерти.
— Не принесёте пива или чего-то в этом роде? — повернулся к медсестре Маршалл. — Боюсь, это совещание по конфиденциальному деловому вопросу.
Медсестра перевела взгляд со значка лейтенанта на лицо.
— Мне больше нравится челюсть Дика Трейси[50], — сказала она, но удалилась.
Хилари ещё больше подался вперёд.
— Скажите, лейтенант, вы его арестовали?
Маршалл чуть не выдохнул от облегчения.
— Так вы видели, кто это был. И, полагаю, пресса узнала раньше меня. Ну, давайте. Ордер выпишем сразу.
— О нет, лейтенант. Вы неправильно меня понимаете. Я думал, вы уже знаете.
Маршалл выругался.
— Я не только не знаю, Кто, но и не имею ни малейшего представления, Как. Но давайте начнём; возможно, ваш рассказ даст мне какую-то зацепку.
— Я говорил с вами, — медленно проговорил Хилари. — Помните? Вы спрашивали меня об Остине Картере… — Вдруг он замолчал. — Это сделал он? В смысле, Остин Картер?
— Естественно, — кисло сказал Маршалл. — Он сознался. Сделал это с помощью своего маленького устройства.
— Не понимаю.
— А я? Но продолжайте. Вернёмся к мистеру Картеру позже.
— Очень хорошо. Как я уже сказал, я говорил с вами, когда внезапно услышал позади себя лёгкие шаги. Я начал разворачиваться, но не успел, почувствовав между лопатками ужасную боль. Ужасную боль. Она сопровождалась ударом такой силы, что меня швырнуло на стол. Я попытался подняться, но потерял равновесие и упал на пол. И это последнее, что я помню, прежде чем оказался в клинике скорой помощи.
— Вы ничего не видели, а слышали только “лёгкие шаги”?
— Верно, лейтенант.
— Вы можете что-нибудь определить по этим шагам? Мужские или женские? Широкие или коротенькие?
— Боюсь, нет. У меня не было времени внимательно слушать.
— Они удивили вас?
— Очень.
— Тогда это, возможно, указывает, что они были мужскими и широкими? Если бы этот звук мог значить вполне нормальное появление вашей жены или горничной, то вы, возможно, так не удивились бы.
— Красиво, лейтенант, красиво, — просиял Хилари. — Я убеждён, что вы быстро поймаете этого злодея. Очень быстро.
— А теперь скажите: когда вы вошли в кабинет, на двери в холл была цепочка?
— Не знаю. Точно не знаю. Обычно так и есть.
— А окна были открыты или закрыты?
— Закрыты.
— Все?
— Я открываю одно окно, когда захожу, чтобы заняться утренним просмотром отчётов по управлению авторскими правами. Но сегодня утром я подошёл к телефону прямо от стола, где завтракал.
Маршалл хмыкнул.
— Геккон, — проговорил он.
Хилари с любопытством уставился на него.
— Да, лейтенант?
— Чёрт, надо было вам сказать. Даже если бы окно было Бог знает зачем открыто, никто не мог бы через него ни войти, ни выйти.
— Нет. Конечно, нет.
— Ваша жена и две гостьи-монахини наблюдали за дверью в гостиную. Никто не появлялся между телефонным звонком и моментом, когда я нашёл вас. А на двери в холл была цепочка.
— Бог мой!.. — благоговейно промолвил Хилари. — Бог мой!..
— Короче говоря, если бы не медицинское свидетельство о характере вашей раны, я бы заподозрил вас в постановке ради той пресс-конференции, что вы только что провели, — исключительно ради того, чтобы сберечь память о вашем отце, конечно.
— Лейтенант! Тогда это… Но это же запертая комната! О небо, да я счастливчик!
— Счастливчик?
— Ведь дело ведёте вы. То дело Харригана тоже было запертой комнатой, и посмотрите, как вы его аккуратно разобрали. Так аккуратно. Ведь вы для этого идеальный человек. А это для вас идеальное дело.
— Мило.
— И должен быть какой-то способ сказать, кто там был и напал на меня. Отпечатки пальцев? — предположил он со слепой уверенностью непрофессионала.
— Только ваши и горничной. Даже на кинжале только ваши, местами смазанные, что, несомненно, частично произошло при извлечении его из вашего тела. Раз уж мы об этом… — Он полез в нагрудны карман и извлёк убийственно прекрасный образец персидской чеканки. — Знаете это?
— Конечно же! Это мой нож для разрезания бумаг. Был отцовским. Земиндар из Кота-Гути подарил его ему, прочитав “Пурпурный свет”. Очень многие думают, что это была лучшая книга моего отца, хотя сам он всегда предпочитал “Миссии в сумраке”. А вы что думаете, лейтенант?
— О вопросах эстетики позже, мистер Фоулкс. Побожсь, что ничего я так не люблю, как обсуждать доктора Дерринджера; но прямо сейчас я хотел бы знать, был ли этот нож для разрезания бумаг на вашем столе сегодня утром?
— Честное слово, лейтенант, не знаю. Честное слово. Я торопился ответить на звонок. Не смотрел на стол.
— Вряд ли убийца потянулся через ваше плечо, чтобы схватить оружие. Вероятно, это было сделано раньше, что указывает на… Он был там вчера?
— Вчера? Да. Да, я уверен. Вскрывал им почту.
— Во сколько?
— Около трёх.
— Тогда в некое время между тремя часами вчерашнего дня и половиной одиннадцатого сегодняшнего утра этот нож был украден. И даже если убийца каким-то образом стащил его у вас под носом, это всё равно указывает на знакомсво с вашим кабинетом. — Маршалл провёл большим пальцем вдоль лезвия. — Видите, какой он короткий? Именно это, вероятно, спасло вам жизнь. То же оружие с лезвием подлиннее могло бы стать смертельным.
— Но, лейтенант… — Круглое лицо Хилари выразило недоумение.
— Да?
— С моим кабинетом никто не знаком. О, конечно, Рон, Дженни и Алиса не в счёт. Но все те остальные, о ком мы говорили, люди, кого я мог задеть как душеприказчик, — это всё было по почте.
— Так. А ваш шурин?
— Вэнс? Но я даже не знаю, где он, и, в любом случае…
Маршалл встал.
— Тем не менее, я хотел бы иметь полный список всех ваших потенциальных деловых врагов.
— Думаю, Дженни сделать это куда легче, чем мне. То есть мисс Грин. Знаете, она иногда выполняет обязанности моего секретаря. Понимает всё в таких делах.
— Поговорю с ней. И хотел бы, чтобы вы, для вашего же спокойствия, мистер Фоулкс, знали, что здесь в коридоре до вашего отъезда дежурит полицейский, а другой будет у вас дома. И я советовал бы вам не принимать никаких газетчиков, кроме как группой, и даже тогда проверять их удостоверения. Я бы посоветовал вам вообще с ними не видеться, но мне хватит решения одной невозможной проблемы.
— Спасибо, лейтенант. Спасибо. И вы дадите знать, когда поймаете моего убийцу, да?
Последняя просьба была столь трогательно детской, что заставила Маршалла взглянуть на дело с нового угла. Возможно, это и был ключ к Хилари: его бесконечное ребячество. Он, как ребёнок, жадно копил свои сокровища, как ребёнок, восхищался совершенством чудесного отца, как ребёнок… Маршалл задумался о перезревшей плотью Веронике Фоулкс. Каково это — быть замужем за ребёнком?