Хилари выглядел обиженным.
— Но, моя дорогая сестра, я ей не отказывал. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы слепые наслаждались произведениями моего отца. Во всех смыслах. Она может транскрибировать эти рассказы, сколько пожелает. Я просто просил обычную плату за перепечатку.
— Но это добровольный, некоммерческий труд. Книгу будут читать первыми некоторые из слепых, о которых мы печёмся. Затем она поступит в библиотеку штата, а оттуда её распространят среди всех слепых Калифорнии. И никто не заплатит за неё ни цента.
— Книги свободно распространяются общественными библиотеками, моя дорогая честра, но библиотеки платят за книги издателям, а тем самым, хоть и не напрямую, авторам. Это необходимый знак уважения литературной профессии. Я в память своего отца обязан собирать все пожертвования, какие могу. И, кроме того, человеку надо на что-то жить.
Сестра Урсула оглядела скромно дорогую комнату.
— Вы находите хлеб удовлетворительной диетой, мистер Фоулкс?
— Не понимаю, что вы имеете в виду под этими словами, сестра. Но должен ясно дать вам понять, — Хилари наклонился вперёд, выразительно потянув мочку уха, — что ни при каких условиях, ни по какой, даже самой достойной, причине я не одобрю возмутительное нелегальное переиздание произведений моего отца.
— Не думаю, что ваше отношение к этому вопросу изменится, если я замечу, что всякий автор и издатель, к которым прежде обращалась сестра Пациенция, всегда бесплатно разрешал переиздания Брайлем как само собой разумеющееся?
— Что автор делает со своим произведением в момент каприза, меня не касается. Но это не мои произведения. Я храню их как священное наследство отца, и должен быть хорошим его управителем.
— Есть одна притча об управителе, — заметила сестра Урсула. — Быть может, её суть в большей степени… Но, пожалуйста, простите меня. Это была немилосердная мысль. Даже, пожалуй, неточная. Пожалуйста, не поймите меня неправильно.
Хилари встал. Теперь его ноги держались вполне устойчиво.
— Никоим образом, сестра. Никоим образом. И я уверен, что вы найдёте щедрого покровителя, который сможет внести эту пустяковую плату. Я сам с радостью отказался бы от неё, если бы это не был мой долг перед отцом.
В этот момент открылась и вновь закрылась дверь в холл. В комнату просунулось узкое бледное лицо.
— Эй, Хилари! О, простите. Компания? Рон тебя испортила? Тоже ищешь духовного утешения?
Хилари поманил зятя в комнату. За ним последовала Дженни Грин (в высшей степени улыбчивая, счастливая и преданная Дженни Грин).
— Сестра Урсула, могу я представить вам моего зятя, Вэнса Уимпола? И мою кузину, мисс Грин? Или вы видели её, когда я…
— Видела, но рада новой встрече. Как и мистеру Уимполу.
— Рад познакомиться с монахиней, сестра. Разнообразие. И, кстати, — Уимпол ткнул пальцем во вторую монахиню, — что это за седьмая во Эфесе спящая[81]?
— Моя соратница, сестра Фелицитас.
— Дайте мне её адрес. Одолжу её на время, когда Хорошей Девочке понадобится компаньонка.
— Вэнс! — запротестовала Дженни Грин.
— Вы выглядите очень жизнерадостным для семьи, над которой уже несколько недель витает Смерть, — улыбнулась сестра Урсула.
— Почему бы нет? — вопросил Уимпол. — Парня, который всё это делал, поймали несущественной ценой жизни одного фаната. Конечно, ни один писатель не любит терять даже одного своего поклоннка, но ради Хилари я готов обойтись без Рансибла.
— Вэнс! Нельзя так говорить.
— Видите, сестра? Я уже подкаблучник. Надо выпить. Хилари! Может, вдарим по бутылочке с утреца? Или милым сёстрам надо шнапс?
— Не обращайте на него внимания, — успокоила монахиню Дженни. — Он хам, и ему это нравится. Но, может быть, вы… вы могли бы… в смысле, вам можно?..
— Могу выпить рюмочку портвейна, если у вас есть, — сказала сестра Урсула.
Присутствие монахинь, по-видимому, удерживало Хилари от столь нетипичного для него пьянства. Изъявление терпимости со стороны сестры Урсулы немедленно вернуло его к бутылке. Вэнс Уимпол в изумлении уставился на него.
— Что толку, дражайший мой зять, в том, что тебя вырвали из рук убийцы, если ты собираешься погрузить себя в могилу пропойцы? Мерзкая штука, — добавил он, отнимая бутылку.
— Думаю, что могу это понять, — рискнула сестра Урсула. — Жуткое облегчение от осознания того, что всё кончено, что ты можешь дышать, не задумываясь, не последний ли это твой вздох. И, полагаю, вы уверены, что причиной всего этого был тот арестованный молодой человек?
— Сомнения быть не может, — громогласно сообщил Уимпол. — Чёрт возьми… прошу прощения, сестра… свидетели видели, как он это делал. Он даже сам признался. Кто-то его толкнул, как же! Какое жюри в это поверит?
— Если так, то, полагаю, теперь он будет ненавидеть вас ещё больше, мистер Фоулкс. Теперь, когда вы его арестовали и опозорили. Если бы его выпустили под залог, если бы он был вновь на свободе…
Стакан Хилари выпал из трясущейся руки.
— Эй, сестра! Вы имеете в виду, что этот дьявол попытается вновь?
— Звучит правдоподобно, не так ли? Когда убийца убивает не того человека, то, думаю, его страстное желание убить того человека лишь возрастает. Конечно, было бы странно, если бы смерть этого бедного фаната, да упокоится его душа с миром, положила конец нападениям на вас.
Хилари взял стакан и вновь наполнил его, пробормотав, ни к кому, по-видимому, конкретно не обращаясь:
— Спасибо.
— Вы знали убитого, мистер Фоулкс? Тогда вам ещё больнее.
— Нет. Ни разу его не встречал до того вечера. Ни разу.
— А тогда вы вообще с ним познакомились? Естественно, любопытно, кем была несчастная жертва, даже если он на самом деле не имеет никакого отношения к делу.
— Какие кровавые у вас вкусы, сестра! — заметил Уимпол.
— Нет. Даже не видел его, — ответил между тем Хилари.
Глаза Вэнса Уимпола сузились.
— Но вы с Дженни стояли с ним наедине, помнишь? Кстати, и это меня озадачило. Что там происходило?
— Ах, это, — пожал плечами Хилари. — Я вышел пройтись. Люди могут быть очень докучливы кому-то вроде знаменитости. Очень докучливы. Этот фанат преследовал нас и приставал ко мне со всевозможными вопросами о моём отце и его творчестве. Вот и всё, не так ли, Дженни?
— Да, — после почти незаметной паузы согласилась Дженни.
— Едва ли у меня была возможность судить о характере этого человека по… Простите. Телефон.
Но мисс Грин ответила первой.
— Это вас, кузен Хилари.
— Спасибо. Возьму в кабинете. — Он проследовал в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
Дженни Грин прикрыла рукой рот.
— Ох… — выдохнула она. — Не там. Не в той комнате. Где…
— Глупости, — сказал Д. Вэнс Уимпол. — Дункан в камере. Никто больше не тронет Хилари.
— Но мы до сих пор не знаем, как там вообще что-то его тронуло. Может быть, это можно сделать даже из тюрьмы. Мы должны опечатать эту комнату, запереть её и никому не позволять…
Уимпол обнял её.
— Тише ты. Нет там никакой буки. Ничего не случится.
Но его глаза, подобно Дженни и сестре Урсуле, оставались прикованными к двери.
Она открылась, и Хилари вышел невредимый. Но этот Хилари был ещё более нервным и потрясённым, чем прежде.
— Знаете, от кого был этот звонок? — потребовал он. — От него. Дункана. Он вышел под залог. Хочет прийти и видеть меня. Говорит, что хочет убедить меня снять обвинения, что он невиновен. Невиновен, говорит. Но он хочет прийти сюда… Он убьёт меня, говорю вам. Он убьёт меня. Он может проходить сквозь запертые двери и стены и закалывать тебя твоим же кинжалом, и…
Его дрожащие руки с трудом удерживали бутылку.
Лейтенанту Маршаллу пришлось попотеть в бюро регистрации призывников.
— Но, лейтенант, — настаивал лысый пожилой клерк, — мы просто не можем вам позволить посмотреть заявление. Они строго конфиденциальны. Если мы позволим использовать их в полицейских нуждах, лучше просто создать гестапо и решить проблему.
— Послушайте, — взмолился Маршалл. — Умер человек. Я пытаюсь поймать его убийцу. Американский союз гражданских свобод не вцепится в вас за то, что вы поможете мне это сделать.
— Прошу прощения, но правила есть правила. Сами видите, лейтенант…
— Вижу. Но я не вижу, чтобы вы вносили большой вклад в защиту гражданских прав, или общественного благосостояния, или чего угодно, задерживая здесь человека, который пытается предотвратить новые убийства.
Клерк немного смягчился.
— Если бы вы сказали мне, какие именно сведения вам нужны, я мог бы вам помочь. Если это вопрос опознания?..
— Главным образом. Но чертовски трудно задать конкретные вопросы. Чего я хочу, так это просто взглянуть на всё это, чтобы получить общую картину. Что-то смутно грызёт мой разум и никак не может обрести форму. Но больше всего я хочу знать, была ли у него семья? Если да, они могут помочь мне.
Клерк вернулся с заполненной анкетой и старательно держал её вне поля зрения Маршалла.
— Нет. Семьи нет. Отец и мать умерли, никаких иждивенцев на нём не числится. Что ещё вам нужно знать?
— Не могли бы вы… — ощупью продвигался Маршалл, — не могли бы вы сказать, когда и где он родился?
— 5 августа 1915 года. Здесь, в Лос-Анджелесе.
— Удобно. Тогда можно проверить… Но что это докажет, когда я проверю? Так. Одна важная вещь — если это не слишком нарушит доверие противника гестапо: что говорится в ответе на вопрос “Использовали ли вы когда-нибудь другое имя?” — Он улыбнулся, представив, сколько имён указал в карточке Остин Картер. Должно быть, там стали звонить в ФБР.
Клерк нахмурился.
— Не уверен, что я имею право предоставить эту информацию. Но, похоже, там ничего нет. Забавно… Он как будто хотел туда что-то вписать и передумал. Вероятно, стал вносить ответ не в ту строку. Это часто бывает.
— Так, — подался вперёд Маршалл, — могу я взглянуть?