— На эту… эту загогулину? Только на неё?
— Только на неё. И всё.
— Очень хорошо, — вздохнул клерк. Он прикрыл лист промокашками так, чтобы не было видно ничего, кроме одной строчки, и положил его перед лейтенантом. — Похоже на заглавную “J”.
Маршалл вгляделся:
— Спасибо, — проговорил он, наконец. — Вы очень помогли мне. Постараюсь когда-нибудь отплатить тем же.
— Хотелось бы мне, чтобы вы отвечали за дорожное движение. Я не планирую совершать убийство.
— Не унывайте, — сказал Маршалл. — Никогда не знаешь наверняка.
Туманное покусывание в мозгу усилилось. Это была безумная идея, слишком дикая, чтобы упоминать её кому-нибудь из сослуживцев, быть может, слишком дикая даже на вкус Леоны. Сестра Урсула была единственной из пришедших к нему на ум, кто не заулюлюкал бы в ответ.
Он достал запоздалую телеграмму из Чикаго, так озадачившую его, когда он получил её час назад, и перечёл. Она начинала обретать смысл. Соответствовала тому, другому фрагменту. Если бы он только мог получить какое-нибудь прямое доказательство…
Первой остановкой стала публичная библиотека. Он пролистал карточный каталог, прочёл записи под заголовком “Фоулкс, Фаулер Харви (1871–1930)”, выписал два телефонных номера и отправился в отдел истории и биографики.
Сначала он заказал “Кто есть кто” за 1928–1929 годы. Прочитав там запись, он кивнул. Подтверждение было не полным, но идея, по крайней мере, не опровергнута. Затем он принялся торопливо листать две толстые книги. Сумасшедшая идея смотрелась лучше, чем когда-либо.
Следующей остановкой стало бюро регистрации рождений и смертей. Выйдя оттуда спустя полчаса, он сиял столь же ярко, как когда родился его сын.
Когда сестра Урсула вернулась в монастырь, в патио курил трубку лейтенант Маршалл. Завидев её, он вскочил на ноги и нетерпеливо подошёл.
— Сестра, — воскликнул он, — кажется, я что-то нашёл! И если это сработает, мы освободим и оправдаем Мэтта быстрее, чем тот недоумок из Пасадены успеет сказать “лейтенант Келло”.
Сестра Урсула счастливо улыбнулась.
— Расскажите мне об этом великом открытии, — призвала она. — Но прежде расскажите остальное. По возможности, быстро, но не пропуская слишком много. Терпение святого и изобретательность злодея не могли бы вытянуть связную историю из бедняжки Мэри. Пожалуйста, предоставьте мне все сведения, какие только сможете, чтобы я могла оценить по достоинству вашу новую находку.
— С удовольствием. Я сам смогу разобраться в своих мыслях, сестра, если изложу их вам. Вы задаёте правильные вопросы, и у вас есть чувство меры. Так вот. Посмотрим; до самой запертой комнаты вы знаете. А потом…
Он быстро, но содержательно обрисовал всё последующее развитие этого возмутительного дела вплоть до ареста Мэтта. И, рассказывая, он не переставал удивляться искусной уместности вопросов монахини и умелой быстроте, с какой она улавливала все факты.
Когда он закончил, она некоторое время молча размышляла, а затем проговорила:
— Всё достаточно очевидно, не так ли? Кроме одной детали.
— И этот пустяк — личность убийцы?
— Нет. Запертая комната. Личность убийцы вполне ясна. Но доказать обвинение против него и освободить Мэтта будет чрезвычайно трудно, если не преодолеть препятствие, поставленное этой “невозможностью”.
— А всё остальное очевидно? Мило. Тогда послушайте, что было сегодня: я напал на след, который, если он верен (и я молюсь за это), докажет, что смерть Уильяма Рансибла была не несчастным случаем, но важной деталью хорошо продуманного замысла. — Он сделал паузу, чтобы оттенить сказанное.
— Но, конечно, это было абсолютно ясно сразу. Однако расскажите, как вы собираетесь это доказать.
Маршалл ахнул.
— Я предпочёл бы, чтобы вы рассказали мне, почему это столь очевидно.
— Но ведь так и есть. Безупречная цепочка вероятностей указывает именно на это. Однако, если вы не возражаете, я хотела бы воздержаться от её оглашения. Она влечёт серьёзное обвинение, которое, думаю, ещё не пришло время выдвигать. Расскажите мне о своих находках.
Маршалл вновь раскурил трубку.
— Хорошо. Выглядит это так: с чего началось всё дело? С Джонатана Тарбелла и чёток. Мы ничего не знаем про Тарбелла — никаких связей, никакого досье в полиции, ничего.
— Совсем ничего, лейтенант?
— Ах да. Признаюсь, кое-что у нас теперь есть, и это помогло. Но, если вы что-то придерживаете, придержу и я; это лучше присовокупить потом. Давайте вернёмся к самому началу. Мы ничего не знаем о Тарбелле, кроме того, что у него был номер телефона дома, где находится квартира Фоулксов, и чётки, оказавшиеся собственностью покойной первой миссис Фоулкс-старшей. Теперь, если его смерть была не относящейся к делу сюжетной линией, никак не связанной с нападениями на Хилари, то капризы судьбы становятся слишком возмутительными. С этого мы начнём, и всё должно сойтись.
— Согласна, лейтенант. Зайду дальше, сказав, что если бы вы не расследовали смерть Тарбелла, не было бы и запертой комнаты.
— Пока я не уверен, что улавливаю суть. Но продолжим: Тарбелл связан с делом ещё в одном отношении. Мэтт Дункан однажды видел его у Картера, возможно, вместе с Рансиблом. Последующий расспрос хозяйки Рансибла и его друга-фаната выявил, что Тарбелл был его самым частым и близким спутником. И это ставит Рансибла в самый центр дела как главного героя, а не невинного прохожего. Если Тарбелл связан с Хилари, а Рансибл тесно связан с Тарбеллом, то, что бы ни говорили все Фоулксы, здесь есть некая общая связь.
— Согласна.
— Хорошо. Поэтому дальше я попытался узнать что-то о Рансибле: кто он, откуда, что делал. Последнее установить легко: он продавец в бакалейном отделе. Остальное — почти что невозможно. Никто не знает о нём ничего, кроме того, что он регулярно платит по счетам и пурист в своих взглядах на фантастику. В призывной карточке он не указывает никаких близких родственников. Но он начинает заполнять графу о других именах, но затем отбрасывает эту мысль. Получить конфиденциальную информацию от призывной комиссии — ад. Поверьте, я специалист в этом вопросе. Но призывник может этого не осознавать. Если ему тот момент было чрезвычайно важно скрыть другое имя (настоящее или выдуманное), если он был вовлечён в некое предприятие, требовавшее хранить это имя в тайне, то мог рискнуть подделать свои данные, чтобы не раскрыть эти сведения.
— Верно, лейтенант. И вы смогли что-то извлечь из того, что он начал писать?
Маршалл извлёк блокнот, отыскал пустую страницу и набросал закорючку Уильяма Рансибла.
— Немного похоже на “J”, — размышляла сестра Урсула. — Или, может быть… да, думаю, это начало заглавной “F”.
— Да. Я уверен в этом. И вдвойне уверен, потому что на сей раз наш убийца поскользнулся. Он зашёл слишком далеко. Кто-то побывал в комнате Рансибла до меня. Она была невероятным образом лишена любых личных бумаг, кроме пропущенной записки, подписанной Дж. Т. Я вернусь к её содержанию позже; пока что она указывает на ещё одну связь с Тарбеллом. Ни один человек не смог бы жить в столь безличной обстановке. И той ночью хозяйка дома видела “взломщика”, одетого в старый добрый костюм доктора Дерринджера.
— Любопытно, — проговорила сестра Урсула, — как этот костюм проходит через всё дело. Это просто жуткий юмор, или убийцу заставляет использовать его некое психологическое принуждение?
— Не знаю. В случае Картера это могло бы быть шуткой. Но он теперь вне подозрений. В случае Вероники Фоулкс это имело бы психологическое объяснение; но разве женщина способна это проделать? Кстати, как сказал бы Уимпол, вы с умом потрудились в “Элитном”, сестра.
— Я подумала, что маскировка, использованная однажды, может превратиться в привычку. А теперь этот взломщик… вы думаете, убийца обыскивал комнату Рансибла?
— Он добрался туда раньше всех, — печально сказал Маршалл. — Постарался изо всех сил уничтожить все свидетельства, кем был Рансибл. Но, кстати, помог мне. Как я уже говорил, он зашёл слишком далеко. Он снял со стены фотографию. Позже я узнал от фаната Уоринга, что никакой тайны в этой фотографии не было. Это было фото Фаулера Фоулкса с автографом, естественное сокровище для любого поклонника фантастики. Если бы фотография осталась висеть на своём месте, я бы и не взглянул на неё. Но она пропала; а пропасть она могла только потому, что убийца счёл её не частью фанатского собрания, а фрагментом уничтожаемых им улик. Тем самым, улики эти касались Фаулера Фоулкса.
— Отлично! — восхищённо промолвила сестра Урсула. — Лейтенант, зачем вам тратить время, представляя на мой суд столь выдающуюся работу?
— Главным образом, потому, — признался Маршалл, — что сейчас она выходит гораздо лучше. В моём мозгу, когда я начинал, всё было совсем не так ясно и логично. Итак. Каким же образом эти улики касались Фаулера Фоулкса? У меня возникли подозрения, и я изучил биографию Фоулкса в “Кто есть кто”. И ведь это всё время было у нас перед глазами! Хилари представлял себя в глазах общественности Сыном Фаулера Фоулкса с большой буквы. Мы знаем, что он родился во втором браке, но автоматически считаем первый брак бездетным. Полагаю, это происходит потому, что Хилари создаёт такую трогательную картину взаимоотношений с отцом, что можно представить, как Фаулер Фоулкс, показавшись из лона Авраамова, провозглашает: “Се есть единственный сын мой возлюбленный, в котором моё благоволение”[82]. Простите за святотатство.
— Святотатство, полагаю, совершает Хилари. Он превращает своего отца в Бога, после чего вполне естественно считать себя Сыном Божиим. Но проблема, вы имеете в виду, в слове “единственный”?
— Именно. Был ребёнок от первого брака. Роджер О'Доннелл Фоулкс, ныне покойный. Я проверил в автобиографии Фаулера Фоулкса. Роджер родился в 1894 году. Он часто и с нежностью упоминается в книге, даже после второго брака и рождения Хилари, до самого 1914 года. Дальше о нём ни слова, кроме одной фразы о Первой мировой войне как “той великой борьбе за человечность, которой я с радостью посвятил своё время, себя самого и даже жизнь собственного сына”. Воспоминания Уимпола не слишком полезны. Он носится, само собой, с Хилари в силу его женитьбы на дочери этого Босуэлла, но едва упоминает Роджера. Есть одно загадочное упоминание “той глубокой печали в жизни Фаулера, которую и смерть не исцелила”. И к чему всё это нас ведёт?