— Никогда о них не слышала, — сказала Конча.
— Я не удивлена. Один священник в Сан-Франциско придумал их лет сорок назад, чтобы многие калифорнийцы, жившие вдали от храма, могли вспоминать о Крестном пути. Но отец Харрис погиб при землетрясении, и традиция сошла на нет. Полагаю, она так никогда и не была формально утверждена Святым Престолом. Нет, конечно, это не значит, что её следует осудить. Любой волен произносить должные молитвы в той форме, что больше всего ему подходит.
Маршалл выглядел разочарованным.
— То есть вы имеете в виду, что тут всё в порядке? Они ортодоксально-католические?
— Быть может, не совсем ортодоксально, но, конечно, не еретические.
— Ох. Если бы они принадлежали какой-нибудт малой секте, это сильно помогло бы мне сузить круг поисков.
— Думаю, даже сейчас вы можете его сузить. Подобная традиция процветала всего несколько лет и практически только в одном городе. Дерево необычное, а резьба очень высокого качества; эти чётки, вероятно, исполнены по заказу и стоит немалых денег. Несомненно, они принадлежали одной из богатых покровительниц отца Харриса.
— Звучит логично, — кивнул Маршалл. — И если эти чётки чего-то стоят как произведение искусства, то это объясняет…
— Можно внести предложение? Оставьте их мне, и я покажу их сестре Перепетуе, которая знает о религиозном искусстве больше, чем я могу представить. Не удивлюсь, если она назовёт вам даже имя резчика и собственно тот период его работы, когда они выполнены.
— Спасибо. Попытаться стоит. — Он вручил чётки.
— И, лейтенант… Вы не станете мне ничего говорить об… обстоятельствах? — В её глаза вновь вспыхнули искорки.
— Конечно. Но там ничего интересного. Достойного вас, сестра. Просто нужно попытаться проследить бродягу, позволившего себя убить. Эти чётки — единственная нить, по которой мы можем установиьт его личность.
— Так-так… Нет! О, лейтенант, я стыжусь себя. Я уже год была добродетельна, не так ли? Мы добрые друзья, я люблю ваших детей и никогда не пыталась вмешиваться и раскрывать ваши дела за вас. Я даже заткнула уши в тот вечер, когда вы пытались рассказать мне о деле с отравлением Магрудера, и посмотрите, как прекрасно вы сами его раскрыли.
— Через три недели, — сказал Маршалл, — и готов поклясться, что вам не понадобилось бы и пяти минут, чтобы найти ключ в той нетронутой коробке спичек.
— Прошу вас. Не пытайтесь мне льстить. Это ваше дело — раскрывать преступления, а не моё. Я хочу быть добродетельной. Но я так долго была такой, что в итоге… зазудело.
— Мадам, после вашей работы год назад вы можете раскрывать мои дела в любое время, когда захотите. И если зудит, почему бы не почесать?
— Трудно объяснить… Но взглянем на вещи так. Вы знаете сестру Фелицитас. У неё есть порок; это любовь поспать подольше. Вы были бы… ну, можно сказать, что вы бы дали ей повод согрешить, предложив ей хорошую перину. Или сестра — нет, не буду называть имён; но вспоминаю двух или трёх, кому лишь дьявол способен оставить коробку шоколадок. Видите ли, правила ордена, не говоря о нашей собственной преданности вере, оставляют в нашей жизни немного места для того, что мир считает большими и серьёзными пороками. Так что мы начинаем осознавать важность остальных из Семи смертных грехов. Все признают зло Похоти, большинство людей опасаются Скупости, по крайней мере, на словах; но есть опасность для души и в Чревоугодии, и в Лености. И в Гордыне. Когда вы только что были столь добры, что сказали, будто я помогла вам… Нет, это ложная скромность, худшее проявление Гордыни. Когда я помогла вам, то очень гордилась тем, как я умна. Я почувствовала силу. Я даже, — опустила она глаза, — почувствовала власть над жизнью человеческой. И не хочу этого вновь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы узнать то, что вам нужно, об этих чётках, но не хочу знать большего. Точнее, хочу, но не хочу этого хотеть.
— Хорошо. Но я тоже должен признаться. Весь последний год я надеялся как-нибудь соблазнить вас вернуться туда, где вы, думаю, на своём месте. Да, мне нужна была помощь с этими чётками, но я был рад ей, потому что это дало мне возможность предложить вам дело, требующее ваших специальных знаний. Это не так уж и важно, но если вы меня выслушаете и скажете…
— Нет, — твёрдо произнесла сестра Урсула. Мгновение они, полицейский и монахиня, сидели, глядя друг на друга серьёзно, словно несчастные влюблённые. Затем Маршалл улыбнулся.
— Хорошо. Но если дьявол когда-нибудь решит невыносимо искусить вас, я буду на его стороне. Наши силы потеряли прекрасного полицейского, когда вы решили надеть клобук.
— Спасибо. А теперь мне пора пытаться утешить сестру Пациенцию — или нет, в часовне ждёт та странная женщина.
— Что случилось с сестрой Пациенцией? — потребовала Конча. Для неё монахини, знавшие её с детства, были кем-то вроде тётушек.
— Боюсь, она довольно-таки раздосадована, и это понятно.
— Что случилось?
— Она транскрибировала шрифтом Брайля один из романов о докторе Дерринджере и написала наследникам Фоулкса. Известно, что подобное согласие всегда даётся автоматически, нужно просто получить формальное разрешение. Так вот, наследник ответил, что был бы рад, если слепые прочитают произведение его отца, и возьмёт стандартную сумму за переиздание.
— Опять Хилари! — присвистнул лейтенант Маршалл. — Если так пойдёт, я ещё буду расследовать его убийство.
Часовня — целомудренная новая бело-золотая мемориальная часовня Руфуса Харригана, выстроенная на средства Элен, тёти Кончи — была пуста, если не считать элегантно одетую женщину, преклонившую колени у алтарной преграды. Услышав шаги монахини, она встала и перекрестилась — медленно, как человек, для которого этот жест ещё нужно обдумывать шаг за шагом.
Сестра Урсула преклонила колени перед алтарём.
— Вы хотели поговорить со мной? — тихо спросила она.
— Если вы будете так добры к страдавшей.
— Можем выйти в патио. Непочтительный мужчина с трубкой ушёл.
— Благодарю вас, сестра.
— Что вы хотели? — спросила сестра Урсула, пока они шли по коридору.
— Я хочу знать всё о том, каково быть Невестой Христовой.
Рука монахини бездумно теребила странные чётки.
— Знаете, на этот вопрос нелегко ответить. Сестра Иммакулата работает сейчас над биографией блаженной матушки Ла Рош, основательницы нашего ордена. Она говорт, что любая, кто пытается выразить словами истинный смысл жизни монахини, должна быть или святой Терезой, или простушкой.
— Святая Тереза! — вздохнула женщина. — Та милая малышка[23]!
— Я имела в виду другую Терезу, — улыбнулась сестра Урсула, — Авильскую, которая…
Но женщина прервала её:
— Прошу прощения, сестра, но эти чётки…
— Да?
— Где вы их взяли? — На мгновение её благочестие исчезло, сменившись явной заинтересованностью. — Откуда они появились?
— Не знаю, — честно ответила сестра Урсула. — А что? Вы что-нибудь знаете о них?
— Знаю? Ну, я уверена, это мой… — Женщина замолчала. Она подняла к своей полной груди сцепленные пальцы и задумчиво опустила голову. — Но мы сейчас не должны думать о таких вещах, не так ли? Нет, сестра, это неважно. Расскажите мне, что можете, о своей жизни.
Сестра Урсула закусила губу. Эти чётки были у убитого. Если женщина знает что-то о них… Хотя какая связь может быть между столь дорогой вещью, как они, и тем, кого лейтенант назвал “бродягой”… Тем не менее, если только попробовать выяснить…
Сатана редко душил её с такой силой. Но она сказала лишь:
— Думаю, лучший способ объяснить, это показать вам что-то из дел наших рук. Мы именуемся, как вам известно, Сёстрами Марфы Вифанской, поскольку матушка Ла Рош верила…
В те дни, когда Ольсен и Джонсон только начинали, а ад ещё и не думал раскрываться[24], действие одной их сценки происходило в гостиничном номере. Среди множества удивительных неудобств этой комнаты был пьяный, время от времени забредавший туда в поисках ванной.
При пятом своём появлении он, взирая на двух несчастных комиков, отчаянно стонал:
— Так вы во всех комнатах?
Именно так чувствовал себя сейчас лейтенант Маршалл. Он доставил Кончу в квартиру Дунканов, отказавшись прервать работу Мэтта даже ради похвального проекта по распитию пива, и направился в совсем другой, роскошный апарт-отель, номер которого был найден на трупе Тарбелла.
На пути в монастырь он слышал о Хилари Фоулксе от Кончи. В монастыре он ещё больше услышал о Хилари Фоулксе от сестры Урсулы. А здесь первым же именем, привлекшем его взгляд на почтовом ящике, было ХИЛАРИ С-Т ДЖ. ФОУЛКС.
— …во всех комнатах… — пробормотал лейтенант Маршалл.
Дверь открыла горничная в форменном платье. На вопрос Маршалла, можно ли поговорить с мистером Фоулксом, она запросила визитную карточку.
— Боюсь, у меня её нет. Просто скажите ему, что это полиция. — Он собирался добавить что-нибудь обнадёживающее, чтобы отвести обычный ужас мирных граждан перед полицией, но лицо девушки мгновенно просветлело.
— О да, инспектор, я скажу ему. Он будет очень рад.
Маршалл не почесал в затылке. Он не был склонен к этому жесту, да не знал никого к нему склонного, но понял, что романисты имеют в виду, когда пишут: “Он почесал в затылке”. Доселе он никогда не сталкивался с человеком, который бы столь горячо приветствовал полицию, а исходя из всего слышанного до тех пор о Хилари Сент-Джоне Фоулксе, определённо следовало полагать, что он последний, кто стал бы это делать.
Маршалл осторожно присел на изящный тонкий стул. Эта гостиная была женской. Тут не стояло прочных удобных кресел, в которых можно вытянуть ноги и закурить трубку. Вся комната была изящно, до боли опрятной. Ни следа пепла, очков, журналов или других признаков нормального человеческого удовольствие. Единственным материалом для чтения служил небольшой шкафчик, наполненный изысканно оформленными томиками в кожаном переплёте. Даже не глядя на них, Маршалл был уверен, что это полное собрание сочинений Фаулера Фоулкса.