– Любуюсь видами.
– А-а…
Улыбка замерла на губах Аллы. Девушка выпрямилась, потянулась, прогибаясь томно…
– Пойдем прогуляемся? – предложил Кузьмичев, ощущая непривычную робость.
– Пойдем! – согласилась Миньковская.
Полковник повесил на плечо автомат – «калашников» обжег голую спину разогретым металлом, – взял Аллочку за руку и повел ее по берегу.
Он шел и ни о чем не думал – редкий случай на этой планете. Девушка в голубеньком бикини была скорее раздета, чем облачена, и это подгоняло темную кровь в жилах.
Они перешли высокий песчаный вал, потом еще один. «Панночка» иногда поглядывала на него, но ни о чем не спрашивала. Догадывалась? Кузьмичев снял автомат и бросил его на бурые лохматые шапки высохших водорослей.
Он обнял Аллу и прижал к себе. Дремлющее в нем желание взбурлило, кровь закипела… Георгий начал жадно целовать девичью шею, с замиранием ожидая слова «нет». Не дождался.
Девушка была ласкова и податлива, она присела на шуршащие водоросли, потянув полковника за собою, и легла.
Задыхаясь, Кузьмичев покрыл поцелуями ее плечи и груди, собирая сухими губами соль.
– Песок колется… – пробормотала Алла, обхватывая Георгия руками и ногами.
Плотнее, теснее, ближе… Еще ближе… Еще…
Прошел час. Может, и все два утекли.
Во всяком случае черные «траурные» трусы и изящные голубые трусики успели высохнуть, сброшенные на горячий песок.
Кузьмичев бездумно валялся на водорослях, похожих на стружки, Алла лежала рядом, положив голову ему на живот. Георгий гладил грудь девушки и улыбался. Оба молчали – сначала унимали бурное дыхание, а потом просто хранили тишину.
Пару раз полковник перекладывал ладонь на автомат, но тревога оказывалась ложной – то Наташка выглянет из-за вала песка, улыбнется хулигански и скроется, то какая-то тварь выпрыгнет из воды, пролетит, колыхаясь и трепеща, походя на полупрозрачный лист лопуха, и плюхнется обратно. И опять тишина.
И ладонь снова возвращается на упругую выпуклость, уминая розовый сосок, а тонкие пальчики Аллы гладят его руку сверху…
– Какой покой, правда? – негромко проговорила девушка.
– Правда…
– Я такая счастливая…
– Я все равно счастливее…
– А сколько всего впереди, представляешь? Мы встретимся с нашими, а потом полетим на Землю! Вдруг да родню отыщем?
– Аллочка, ты – мой самый близкий родственник, роднее не бывает…
Миньковская сладко улыбнулась.
– Знаешь, чего я боялась больше всего? – призналась она. – Увидеть тебя голым. А ты весь такой гладенький…
– Ну, ты обо мне, как о дитенке!
– И мне совсем не было больно – ни капельки…
– Аллочка… Что же ты не сказала?
– А тебе было бы легко признаться, что ты – девственник?
– Ну, когда это было…
Алла засмеялась, вскочила, отчего ее груди подпрыгнули, и крикнула:
– Подъем!
– Слушаюсь!
Одевшись, они вернулись в лагерь по своим следам.
Глава 13«За речкой на юге»
Жизнь в лагере кипела и бурлила. Марк Виштальский с целой командой добровольных помощников ставил две армейские палатки – чтоб мальчики справа, а девочки слева. Слышались возгласы:
– Да куда вы тулите эту халабуду?
– Сюда, вот…
– А надо тамочки и туточки!
– Кончай ловить гавов там, иди помоги мне тут!
– Шо вы пихаетесь?
– Саксин! Иди вже сюда, сколько можно ждать!
– Щас!
– Ты мне не щас, а зараз!
Вокруг Шматко собралась иная компания – рыбаки по зову сердца. Соорудив импровизированный плот, они загрузились и вышли в залив, дружно выгребая маленькими веслами.
– Давайте мачту доделаем! – кричали им с берега и потрясали кипой парашютов, годных на перешив в паруса, но рыбаки лишь отмахивались веслами – их ждал первый улов в океане Водана.
Целая стая лопухастых рыб, просвечивая на солнце, перелетела через плот и булькнула в воду. Тут же стала ясна причина кульбитов – метра на три из волн выперла тварь, больше всего похожая на кожистую воронку, отороченную куцыми плавниками.
Издав сиплый, булькающий звук, тварь сомкнула круглую пасть, оснащенную многорядными зубами, ляскнула и погрузилась обратно, глубоко разочарованная, только длинный тонкий хвост щелкнул в воздухе кнутом, окропляя плот капельками соленой влаги.
Теплый ветер обвевал кузьмичевское тело, его грели две звезды, красная и голубая, под ногами продавливался мягкий, горячий песок.
Георгий глубоко вздохнул. В это прекрасное мгновение ему было явлено драгоценное чувство некоей причастности, включения в жизнь космоса.
Раньше все ощущения полковника, все его желания и помыслы складывались из фактов бытия, земного бытия, но даже впечатления того, что он землянин, не было. А теперь ему явилось понимание: он – житель Галактики.
Его родная планета вращается вокруг желтого карлика, ничем не примечательной, заурядной звезды, которых по Млечному Пути миллиарды светятся.
И Солнце, и Земля, и он, Георгий Кузьмичев, всего лишь незаметные частички Вселенной, песчинки в кладке Мироздания. Исчезающе малые величины, но от космоса неотделимые, тождественно равные и далекой-предалекой туманности, остывшей еще в мезозое, и перегретому Ригелю, швыряющему в пространство миллионы тонн света ежесекундно. И тем же лонгструмпам.
Кузьмичев отер лицо, нахмурился – что это с ним? Уж не превращается ли он во впечатлительного интеля? Не подкрадывается ли к нему возрастная сентиментальность?
– Ну уж, нет уж, – высказался полковник и решительно направился в народ.
Народ галдел.
Шматко вовсю хвастался уловом – рыбаки скатывали с плота огромных рыбин, больше всего похожих на торпеды. Даже окраска была схожей – синевато-зеленой.
– Не будем об этом говорить громко, – болтал Марк, – но это же удача – раз на тысячу лет! И такое свежьё!
– И сто болячек, – проворчал Александр Переверзев, яростно разделывающий рыбу-торпеду, – кто придумал эти хрящи…
– Шура, девочки хочут немножечко кушать! Режьте куски побольше!
– По сколько надо, по столько и режу, не морочьте мне голову!
Пару рыб-торпед порубили, выпотрошили и торжественно передали девушкам, хлопотавшим вокруг огромной алюминиевой кастрюли – ухи должно было хватить всем.
– Товарищ полковник! – весело окликнула его Алла. – А у нас топливо кончилось!
– Обеспечим! – твердо пообещал Кузьмичев и отправился собирать плавник…
… Когда красное солнце собралось садиться за горизонт, ухи не осталось, зато члены экспедиции, вялые и сонные, пресыщенные до отвала, валялись на теплом песке, изображая ленивых тюленей.
Георгий глянул на довольного жизнью Переверзева, потиравшего живот, и сказал:
– Слушай… Я так понял, ты в Афганистане служил?
– Было дело… – протянул Александр.
– Расскажи, как там…
Старший сержант спокойно кивнул.
– Давай, расскажу, как я попал «за речку на юг». Там так получилось… Короче, вся наша рота убыла на неделю раньше, а я и прапорщик Мамедов задержались – досками затаривались. В Афгане-то лесов нету, а из чего лежаки сбивать в палатках? Короче, погрузились мы в «семьдесят шестой» и полетели…[16]
…Осталась под крылом искляксанная островками коричневая полоска Пянджа, межевой реки, показалась жженная солнцем земля, трещиноватая из-за прориси дувалов, огораживавших крестьянские наделы. Потом впереди по курсу засверкали северные отроги Гиндукуша – грани ледников отражали солнце, снег на склонах дымно мерцал радужным искреньем. Горная страна Хазараджат…
Младший сержант Переверзев откинулся на стеганую обшивку борта, поправил голубой берет, осмотрелся. Многие попутчики, притулившиеся на узких и длинных, во весь салон, скамьях, дремали.
За бортом стало темнеть – тускло засветили потолочные лампы в приплюснутых, молочного цвета плафонах.
А младшему сержанту Переверзеву не дремалось. Покосившись на похрапывавшего прапора, Александр поднялся и прошел в кабину пилотов. «Летуны» его не погнали, а борттехник даже шлемофон с ларингами протянул: послушай-де нашу текучку! Шурик прижал наушник к уху и услышал:
– Привод прошли. Подворачивай.
– Выполняйте разворот. Только далеко не отходите, артиллерия работает.
– Понял. Выполняю.
«Ил» резко накренился влево, командир снял со штурвала руку и махнул в сторону бокового окна:
– «Град» заработал! Хочешь глянуть?
Шурик хотел. Земля внизу была черным-черна, и в этой аспидности летели веера красно-желтых огней, оставляя за собой быстро тускневшие «борозды».
– Красиво… – пробормотал он, понимая, что вчуже любовался войной.
– Вижу светлое пятно! – скрипит наушник голосом командира. – Наверное, Шинданд… Доворачиваю… Где полоса?
– Полосу пересекли! Вижу ее! Вот она, слева!
– Колхоз, Колхоз! – вклинивается «земля». – Это Москва! Переносите огонь на вторую цель!
– Аэродром под обстрелом, эрэсы[17] и мины. Садитесь поэнергичней и – немедленно с полосы.
– Понял. Сажусь.
– Слишком резко пошли… – бурчит помощник командира.
– Нормально. За полосой следи…
– Можно! Можно, пора!
Командир довернул штурвал влево, толкнул его от себя, и вот литая резина шасси уже задымилась на бетонке. Переверзев облегченно выдохнул. Прибыли!
Перебросав груз в две бортовые «барбухайки» и армейский «КамАЗ», они с Мамедовым благополучно добрались до военного лагеря в горах, стандартного, как у римских легионеров – шеренги темных после дождя палаток – маленьких шатровых, больших многосекционных, длинных прямоугольных с плоскими крышами.
В центре лагеря – линейка машин и прицепов-салонов: темно-зеленых, со скользкими лесенками у дверей. Ритмично рычал дизель-генератор, над ним горела привязанная к шесту лампочка, высвечивая в темноте круг. У маленького костерка грелись дизельщики, истопники пилили дрова, кололи снарядные ящики. Маячил у штабной палатки часовой. Завывая, проехала водовозка, торопясь к палаточным пунктам питания.