— И Австралии.
— И Австралии, и Новой Зеландии, и чего хочешь. Короче, докладываю тебе. Спекся ваш пирог, можешь приступать к выполнению командировочного предписания.
— Подписали договор?
— Договор еще во вторник подписали, сегодня деньги перечислили. Я тут последние ботинки стоптал, пока по финуправлению бегал, узнавал всякие там номера платежек. Финуправление-то наше, оно ж на всех кладет, ему и генерал наш не указ, только с самого верха указания может послушаться, а так договор не договор, хрен его знает, когда деньги переведут. Ну, короче, сегодня утром перевели, я уж Андрею звонил, номер поручения сказал, потом и ксерокс платежки сам ему отвозил, так что можешь позвонить ему, если хочешь, он тебе подтвердит, мы свое дело сделали.
— Понял, Петр Николаевич.
— Ну хорошо. Настроение, значит, боевое?
— Боевое.
— Как ты там, не скучаешь?
— Нет, нормально. Решаю вопросы с местными товарищами.
— Это хорошо. Ну, сейчас главный вопрос решать надо. Так что давай, занимайся теперь основным вопросом, разбирайся там в темпе, что первично, что вторично.
— Что первично, Петр Николаевич, я никогда не забываю.
— Вот это правильно. Прям приятно тебя послушать иногда. Ну так что давай, действуй. Я тебе прокукарекал, теперь твое дело рассвет организовывать. Все понятно?
— Все.
— Ну тогда успехов. Так что теперь — до встречи.
— До встречи, Петр Николаевич.
Положив трубку, он поспешно оглянулся. Вновь усевшись в кресле, забросив ногу на ногу и весело покачивая длинной ногой, она с радостным любопытством смотрела на него, словно ожидая, чем он сможет снова развлечь или развеселить ее. Поспешно перейдя комнату и снова присев у ее ног на корточки, он накрыл сцепленными руками ее колени; все так же весело-ожидающе она смотрела на него сверху вниз. Чувствуя гладкую наполненность ее ног под своими руками, он посмотрел на нее; пытаясь мыслями и чувствами вписаться в поворот, произошедший только что, ее глаза вопросительно-весело смотрели на него, ее ноги были близко; шевельнувшись, он ощутил предплечьем среди теплоты и нежности ее голени легкое касание нескольких несбритых волосков. То, что сказал Сергачев, почему-то не нарушало той радости, через которую он летел сейчас, а, наоборот, вписывалось в нее, составляя вместе какой-то единый, летящий поток жизни. Машинально все еще думая о тех вещах, которые он должен будет сделать завтра, чувствами отвергая, почти пугаясь той ситуации, когда, на время расставшись с ней, он будет вынужден ждать и разыскивать ее снова, он с легкостью очевидного решения поднял голову.
— Тебе завтра на работу к скольким?
Почувствовав что-то новое, она с огоньками интереса встретила его взгляд.
— К девяти. А что?
— Отпроситься сможешь?
— Отпроситься? Зачем?
— У меня тут дело за городом, часа два на электричке, кое-что привезти надо. Поехали вместе?
Что-то быстро соображая, она с сожалением, почти виновато взглянула на него.
— Не знаю… У нас завтра, может быть, если фура будет, то не получится отпроситься.
— А если не будет?
— Тогда — да.
— Узнать можешь?
Взглянув на часы, она, быстро потянувшись, взяла со столика свою большую сумку.
— Если только Стасика, нашего старшего, застану.
Открыв сумку, она зашелестела страницами большой записной книжки.
Рванувшись в угол и подтащив телефон с вьющимся черным шнуром, он нетерпеливо сел рядом с ней на подлокотник кресла; найдя в книжке нужный телефон, она набрала номер.
— Стасик, ты? Привет, это Лидина. Стасик, у нас завтра фура будет? Нет? Слушай, можно я завтра не приду? А потом на вечерних отработаю. На выписках? На выписках Танька заменит. Почему не знает — знает. Да я потом проверю. Ладно? Можно? Угу. Хорошо. — Слушая его, она переложила трубку в другую руку. — Я? В гостях. Почему это?… Что? — Нагнув голову, она залилась беззвучным смехом. — Сами себе купите. А чего, я ж не отказываюсь. Ладно. Ну так я завтра не приду? Чего? Да пошел ты. Ладно, целую. Пока.
Положив трубку, она, смеясь глазами, повернулась к нему.
— Он говорит — все гуляешь.
Опьяненный легкостью, с которой все произошло, он, еще не веря, взглянул на нес.
— Значит, мы завтра вместе?
— Угу.
Ошеломленный, словно еще не зная, что делать со свалившимся на него счастьем, он с надеждой вскинул на нее глаза.
— Как дело сделаем, сходим куда-нибудь?
Словно радуясь за него, она кивнула.
— Сходим. Только мне вечером домой надо.
Он поспешно закивал.
— Я тебя отвезу.
С улыбкой, понимающе она смотрела на него.
— Классно. А сейчас что делать будем?
Поспешно оглянувшись, он кивнул.
— Я сейчас придумаю.
Со смешливыми искорками в глазах она разглядывала его.
— Может, поедим?
— Давай.
Оглянувшись на столик, она потянулась в его сторону. Привстав, она уперлась коленом в кресло, повернувшись вполоборота к нему; ее бедро крупно круглилось перед ним. Чувственно вздрогнув, он, привстав, потянулся к ней. Обняв и развернув ее к себе, он опрокинул ее в кресло и, подхватив ее ноги, туго закинул их себе на плечи. Смеясь и пытаясь что-то сказать, она сделала движение, чтобы помешать ему, но, ощутив его в себе, ойкнув, опустила веки. Улыбка сбежала с ее губ, черты лица словно расправились. Откинув голову, она закрыла глаза.
10
Она спала на животе, чуть раздвинув ноги, детское выражение на ее открытом лице со вздернутым носом и по-африкански вывернутыми губами как-то трогательно контрастировало с ее цветуще-наполненным телом, с широкими круглыми икрами и молочными плечами, рука ее рядом с ним была безмятежно брошена вдоль тела ладонью вверх, завернувшиеся, красивой лепки пальцы торчали вверх закругленными ноготками. Глядя на нее сейчас, он словно впервые видел ее голой — при ярком свете, не близко, а на расстоянии, во весь рост. Он уже видел ее голой вчера, когда она только что разделась, чувственно вздрогнув тогда от того, что ее тело оказалось одновременно и таким, и не таким, каким он ожидал ее увидеть, завороженный тогда этим несоответствием, в лихорадке предстоящего соединения с ней пронесясь тогда сквозь это впечатление, не остановившись на нем, не рассмотрев ее, сейчас он рассматривал ее радостно и спокойно, уверенный, что еще не раз сможет так же рассмотреть ее, потрогать ее, соединиться с ней; вспомнив, как это было вчера, он вздрогнул, пронзенный секундной сладостью; уловив какой-то импульс от него, она, в этот момент что-то пробормотав, шевельнулась. Налетевший сквозь приоткрытое окно ветер полоскал занавески, играя светом и тенью по всей комнате, пробегавший тем же путем уличный шум не умолкал; еще раз шевельнувшись и подтянув ногу к животу, она открыла глаза, несколько мгновений глядя перед собой в кровать, затем, чуть скосив глаза на него и словно не доведя до него взгляд, снова бессильно обмякнув, ткнулась лицом в покрывало. Тут же вернувшись в кровать и вытянувшись рядом с ней, он поцеловал ее в плечо; еще с закрытыми глазами перевернувшись на спину и забросив руку за голову, она, обиженно шевельнув губами и повернув к нему голову, сонно-улыбчиво посмотрела на него; уже просыпаясь, она повернулась в его сторону. Радуясь вновь возникающей соединенности с ней, он положил руку на ее плечо; видя перед собой ее высоко круглящееся бедро, он, не выдержав, приподнялся на локте, глядя на нее, лежащую на боку: солнце, подрезанное плещущейся занавеской, делило ее тело пополам колеблющейся четкой линией, живот и ноги сияли золотистой утренней свежестью, грудь, плечи и закрывавшие лицо волосы отдыхали в тени. Привлеченная его движением, она с любопытством посмотрела на него; чувственно притянутый, он сделал движение к ней; развеселенная его попыткой, она, чуть отодвинувшись, остановила у устья бедер его руку.
— Подожди, у меня уже болит там все.
Видя по ее загадочной улыбке, что боль не опасна, любуясь ею и чувствуя собственную глупость, с которой он сейчас не мог совладать, он с просительной надеждой заглянул ей в глаза.
— А потом можно будет?
— Можно, конечно.
Смеющимися глазами, словно невольно извиняясь за что-то, она весело-просто посмотрела на него.
— Если сейчас, то я потом долго не смогу, лучше подождать немного.
Словно играя в какую-то детскую игру, он, ластясь к ней, придвинулся к ней.
— А ноги потрогать можно?
Лучисто смеясь глазами, она кивнула.
— Можно.
Словно впервые вблизи открывая ее для себя, он взял в ладони ее округлую икру. Весело следя за ним, она откинула волосы, наполовину закрывавшие радостное, с припухшими губами лицо. Нежась прикосновениями к ней, он подтянул к себе ее ногу, как игрушку; при свете наполнявшего комнату солнца перед ним была ее полнота и гладкость с серыми точками сбритых под корень волосков; взглянув выше, он увидел, что и волосы устья были подбриты так же тщательно, намеренно нетронутой была оставлена лишь каштановая полоска над губами. Переполненный нежностью, вновь поняв, что она вчера специально и обдуманно готовилась к встрече с ним, глубоко тронутый этим, он быстро поцеловал ее колено; увидев выцветший шрам внизу живота, которого он раньше не замечал, он, тронув его пальцем, сочувственно-переживающе поднял на нее глаза.
— Аппендицит?
Скосив глаза вниз, она кивнула.
— Угу. — Словно обрадованная воспоминаниями, она весело взглянула на него. — Меня тогда прямо из студии увезли, дотянула до перитонита. Я их там на операционном столе веселила всех, песни им пела, свою любимую «Что тебе снится, крейсер «Аврора» три раза подряд исполнила, всех достала уже, они мне, по-моему, из-за этого наркоз раньше времени вкатили.
Вспоминая, она, увлеченно заблестев глазами, приподняла голову.
— А в палате, уже после операции, когда от наркоза отходила, я почему-то всех там стала убеждать, что я сестра Пушкина. Что-то меня прям пробило. По-моему, кое-кто поверил даже. Я ж Наталья Сергеевна.