в своем научном сообщении? Думается, что нет. Он расхвалил взвод Узлова и на этом основании сделал вывод: боевые пуски можно подготовить раньше срока. А как быть, если в одном взводе хороших специалистов хоть отбавляй, а в других кот наплакал?.. Вот и пусть мне ответят, как быть? — Он окинул зал: ракетчики молчали, и Малко понял, что и на этот раз его речь не останется без внимания. Сходя с трибуны, он пожалел о том, что на собрании нет генерала Гросулова, как бы тот поддержал его!
Когда собрание закончилось. Малко подошел к Бородину.
— Разве я не прав? — спросил он.
Степан обратился к Савчуку:
— Петр Захарович, волнуется товарищ Малко, ответь ему, прав он или нет. — И, видя, что Савчук в затруднении, сказал: — Придумали вы, Михаил Савельевич, насчет маховиков и шестеренок, от них давно отказался даже Петр Михайлович Гросулов. Солдаты высшую математику изучают, с электроникой на «ты», а вы — «шестеренки»! Старая песня, и не вам ее петь. Что касается расстановки специалистов, надо подумать, возможно, вы и правы. Будет свободное время, зайдите ко мне. — Бородин подал руку Малко: — Заходите.
После открытого партийного собрания собрались и комсомольцы подразделения, в который входил взвод лейтенанта Узлова. Цыганок страшно удивился тому, что на нем первогодок Гросулов вызвал его на социалистическое соревнование. Костя не только удивился, но и обиделся: «Салажонок, ты попотей годика два, потом меряйся силами». По представлению Цыганка, «противник» явно был не тот, кто мог бы распалить его в борьбе за освоение новой техники: «Не та вешка, на которую можно равняться».
Несколько дней Цыганок присматривался к рядовому Гросулову, пытаясь понять, сам тот вызвал его на соревнование или кто подсказал. Но, ничего не поняв, наконец решил высказать свою обиду сержанту Добрыйдень.
— Вася, дорогой ты мой секретарь комсомольский, можешь ты дать мне, ефрейтору Цыганку, служебную характеристику?
Они готовились заступить в очередной наряд, повторяли необходимые статьи из Устава внутренней и гарнизонной служб. Добрыйдень захлопнул устав, с недоумением посмотрел на Цыганка: «Куда он целится?»
— Я серьезно спрашиваю, — сказал Цыганок.
— Для чего она тебе потребовалась? Или решил поступать в военное училище?
— Вообще-то думка есть такая, — начал Цыганок, морща лоб.
Добрыйдень подумал: «Сейчас его прорвет, не остановишь». Однако желание узнать, для чего потребовалась характеристика, удерживало сержанта остановить Костю.
— Думка такая есть, товарищ сержант... — Цыганок поднялся, заходил по комнате. — Когда я писал афиши в клубе одесских портовиков, часто видел офицеров — и капитанов, и майоров, и даже полковников... Одесса-мама, до чего же они красивые казались тогда! Идет офицер, галуны на нем горят, ордена по всей груди... Ах, таким бы стать мне, надеть бы форму, мундир, брючки навыпуск, ботиночки, фуражечку парадную, кортик — и в клуб: «Здравствуйте, биндюжники! Это я, Костя Цыганок! Бачите, шо оно стало со мной!»
И еще казалось мне, Вася, что офицеры, служа в армии, только и занимаются тем, что совершают красивые подвиги, ходят к портным, чтобы примерить новый мундир, командуют солдатами: «Приказываю с одного выстрела разнести в щепы мишень-танк». Бах — и нет танка. «Приказываю: «крутить солнце» на перекладине!» И солдат рванул «солнце», аж зарябило в глазах от быстрого вращения.
И никогда не думал в то время, что эти щеголеватые по тогдашнему моему представлению мужчины, обыкновенные работяги, трудяги, каких свет еще не видел. Оказывается, они так же порой потеют, как молотобойцы в кузнице или горновой у мартена. Оказывается, прежде чем приказать подчиненному выполнить то или иное дело, сами они, засучив рукава, не раз и не два практически показывают, как это дело надо править, чтобы какой-нибудь Пашка Волошин или рядовой Гросулов не сварил компот. А компоты все-таки варят, и офицеры попадают на ковер к начальнику. «Что там у вас случилось, доложите, товарищ лейтенант?! А случилось что? Какой-то парень из Рязани или Баку по-домашнему ругнулся на дневального: «Не кричи под ухом, видишь, сапоги мои кто-то надел, босой, что ли, в строй побегу? Не война, жертв не будет». И пошла перебранка. А командира на ковер. «Научите солдата на ночь класть обмундирование строго на определенном месте». Научите! Не так-то легко. До этого солдат всю жизнь раздевался как попало: сорочку бросит в одной комнате, штаны в другой, а ботинки в коридоре, возле двери. Разные люди приходят в армию. Приходят и баянисты, — подчеркнул Костя, увидев прошедшего с половой щеткой в умывальную комнату рядового Гросулова. — У таких в голове одна музыка. Командиру от этого не слаще, ибо музыкой командир экипажа не сколотит, классности у подчиненных не добьется. Одним словом, Вася, форма, галуны — это лишь малюсенькая частица командирской жизни, остальное — сплошные заботы, трудовая крутоверть...
Добрыйдень, воспользовавшись тем, что Цыганок умолк, заметил:
— Пасуешь, трудностей боишься?
— Побаиваюсь, окончу училище, потом вдруг не справлюсь со взводом... И погонят меня взашей из армии. Не сразу, конечно, погонят, это я знаю. Сначала будут воспитывать, четыре года в училище воспитывали, а сейчас начнут воспитывать сызнова, как младенца за ручку поведут: «Ну, топай ножкой, раз! Ай да молодец! Теперь второй: прыг-скок». И на руки меня — цап: дорогой наш лейтенантик — в щеки поцелуют, порадуются. Как же, два шага сделал при поддержке других. Но самостоятельно споткнулся. Будут воспитывать дальше. Ротный вызовет для объяснений. Потом секретарь партийный скажет: «Зайдите ко мне, товарищ Цыганок». Зайду. Вместо того чтобы, например, сказать вот так: «Зря вас учили четыре года», — секретарь, он терпеливый товарищ, произнесет: «Что же это делается, товарищ Цыганок? Умный вы человек, а безобразничаете». Понимаете, умный! Но безобразничаю! Лестница воспитания длинна, и по ней мне ходить да ходить, еще впереди командир дивизии, командир части, партийное бюро, общее собрание коммунистов, а там и суд офицерской чести. Годок повоспитывают... так уж принято, чтобы сразу не обижать человека... Сразу обижать нельзя, а вдруг нервы не выдержат, жалобу напишет или письмо в редакцию. А газет у нас много, возьмет да во все сразу и пошлет. А там, в редакциях, говорят, к жалобам особое отношение, какой бы эта жалоба ни была, берется она на строгий учет, нюхают ее и так и эдак, обсуждают на редакционных заседаниях и собраниях, словно бы очередной пятилетиий план развития народного хозяйства СССР. Жалобы — штука серьезная, поэтому так долго некоторых воспитывают...
— Выговорился? — спросил Добрыйдень, который уже начал понимать, что Цыганок действительно куда-то целится, но никак не может открыть свою «мишень».
— Чуток еще, товарищ сержант, потом уж о служебной характеристике...
— Нет, нет, — запротестовал Добрыйдень, — говори прямо: для чего тебе потребовалась служебная характеристика?
— Для порядка...
— Не пойму.
— А вы мне ее дайте — и сразу поймете, — перешел Цыганок на «вы», чтобы подчеркнуть официальность разговора.
— Хорошо, дадим...
— Писать не надо, я не бюрократ, поверю словам. Скажите, что он значит, этот ефрейтор Цыганок, в службе, учебе, ну и как вообще человек?
— Человек? Человек ты с перцем, — засмеялся Добрыйдень. — Но перец твой не горький, однако чувствительный... Эх, Костя, откровенно говоря, зря мы тебя не избрали секретарем комсомольской организации. Хороший был бы секретарь, умеешь ты за живое схватить человека. Честно говорю, умеешь.
— О, поэтому и дали отвод. — загоготал Цыганок. — Прав был старший лейтенант Малко, когда на том собрании сказал обо мне: «Цыганок? Товарищи, я считаю не серьезно выдвигать его кандидатуру на секретаря, заместителем еще можно. Нам нужен не баешник-весельчак, а комсомольский деятель, воспитатель молодежи». — Цыганок вдруг как-то потускнел, подошел к окну и, не оборачиваясь, сказал: — Человек з перцем. В первый раз слышу... Ну, а как ефрейтор, что он значит в ракетных войсках? — Голос его чуть дрожал. И эта дрожь испугала сержанта. Добрыйдень подбежал к Цыганку и, волнуясь, спросил:
— Что с тобой, Костя? Может, кто обидел?
- Вася, а ведь я действительно решил поступить в военное училище.
— Это хорошо. Костя! У меня тоже такая думка.
— Хорошо! Теперь скажи: кто меня вызвал на соревнование? Кто?
— Рядовой Гросулов.
— Он же салажонок. Разве это серьезно? Мне подай такого соперника, с которым можно было бы потягаться и что-то приобрести. Хорошенькое соревнование: я ему знания, опыт, а он мне дырку от бублика. Ничего себе деятели, ничего себе воспитатели молодежи, организовали соревнование.
— Костя, ты не прав. — Добрыйдень, подумав, начал горячо доказывать, что обязанность отличников учебы помогать отстающим и что социалистическое соревнование — это не конкуренция, в которой одни наживаются, другие гибнут. Он говорил долго и под конец, увидев, что Цыганок немного повеселел, сказал: — Ты мастер своего дела, разве твои знания убавятся, если ты другому будешь помогать? Мастер потому и называется мастером, что он имеет учеников и работает лучше их. И прошу тебя, никогда не называй рядового Гросулова салажонком. Это просто не по-товарищески. Понимаешь меня?
Подвижные глаза Цыганка то блекли, то вспыхивали. В душе его происходила борьба: Цыганок опасался, что, помогая первогодку, он может отстать в учебе, и это в то время, когда он твердо решил поступить в училище, а для этого ему нужно находить в твердо спресованных солдатских сутках свободные «окошечки» для подготовки. Но это был Цыганок, тот самый Цыганок, которого боязнь трудностей посещала очень редко и то лишь на мгновение — придет и тут же улетучится бесследно.
— Я этого генеральского сынка обую в тапочки «ни шагу назад». Есть такие шлепанцы, Вася, в которых можно идти только вперед, назад — они соскакивают. Пашка Волошин хорошо знает, что это такое. Пришел он в армию, как известно, сектантом. Его начали просвещать классиками марксизма-ленинизма. Районный лектор Кукушкин говорил ему: «Религия — опиум народа». А Пашка молчал, потому что этот «опиум» ему так же понятен, как старой монахине устройство ракетной установки.