— В молодости баловался, так, иногда, от случая к случаю. Потом забросил.
— Хорошо поступил.
— Что ж тут хорошего?
— То, что сейчас не было бы ничьей, лежал бы я на лопатках. Умение любую силу побеждает.
— Но и сила чего-то стоит, — возразил Громов. — Тебе ее не занимать. Наверное, пудов десять поднимаешь?
— Не пробовал. Правда, как-то раз пошел в парк культуры, смотрю, народ гогочет возле одного спортивного снаряда, знаешь, такой, с чашечкой кожаной и рейкой с отметками. Бьют по этой чашечке кулаком, и штуковинка подпрыгивает, показывает силу удара в килограммах. Вот тут я попробовал, но так и не узнал силу своего удара — все к черту разлетелось: и чашечка и рейка. Пришлось штраф платить за поломку, жаль стало хозяина — старикашку, застонал он: «Как же теперь, мне не поверят, и придется платить за снаряд». И на меня с упреком: «И откуда ты явился? Мыслимо ли с такой силой ходить по земле! Ну, а если бы по голове ты так кого-нибудь?.. Судили бы, в тюрьму законопатили». А я ведь и не знал, за всю жизнь пальцем никого не тронул, не то что в драку лезть. Дома приходилось мешки ворочать, а сколько в них пудов было, не интересовался, в голову как-то не приходила такая мысль... Знал бы свою силу, пошел бы по боксерской части. Иногда колочу «грушу», она висит на крыльце, и сегодня молотил ее до тех пор, пока шнур не оборвался.
— От этого ты и весел? — спросил Громов, все еще любуясь свежестью, которую исторгало скуластое лицо Бородина. Степан поправил фуражку, улыбаясь, молча покрутил головой и, заложив руки за спину, зашагал по бетонке. Громов достал из кармана письмо Гросулова, поравнялся со Степаном. Он полагал, что Бородин сразу заинтересуется письмом. Но тот спросил, от кого оно, положил к себе в карман, сказал:
— А знаешь, отчего я сегодня бог и царь?
— Ты прочитай письмо Гросулова, бог!
— Успеется.
- Оно касается нашей службы, прочитай...
— Сергей Петрович! — Бородин остановился, и Громов снова обратил внимание, как серые глаза Степана лучисто светятся. Он даже позавидовал, что Бородин, в сущиости-то неказистый — скулы, нос картошкой, брови неопределенной окраски, — может быть порой таким интересным и притягательным. — Сергей Петрович! — Он, как бы стесняясь чего-то, наконец продолжил: — У меня родился второй сын. От Елены получил письмо. Нас теперь четверо: Павлик, я, Елена и он! Мы его назовем знаешь как?.. Андреем... В кумовья позову, пойдешь? Парень будет во! Краснеть не придется.
— Генералом станет, — пошутил Громов, настроение Бородина начало передаваться и ему. — Конечно, генералом будет.
— Нет, сейчас за лампасами очередь большая. Чтобы их получить, надо пройти три войны, Сергей Петрович. Вон Петр Михайлович Гросулов двадцать лет ждал. А ведь мужик он неплохой, знает свое дело. Была бы на то моя власть, я бы присвоил ему генеральское звание еще раньше.
— И мне бы присвоил? — пошутил Громов.
— Ты опоздал, командир, теперь генеральские должности все заняты. За ними очередь образовалась — голова в Москве, а хвост этой очереди здесь, в Нагорном. И замыкают ее два чудака — ты и я! — Он азартно засмеялся и вытащил из кармана гросуловское письмо.
Они находились неподалеку от шлагбаума, как раз напротив герба из живых цветов. Бородин сошел с дороги, сел у клумбы. Громов тоже опустился на сухую, но еще зеленеющую траву, следя за выражением лица замполита.
«Товарищ Громов! — писал Петр Михайлович. — Прошло много времени с того дня, как мы с вами разговаривали по поводу взаимозаменяемости в боевых расчетах. Вы понимаете» о чем я веду речь? Думаю, что понимаете. У меня еще до сих пор нет ясности, от кого же исходило это начинание — лично от вас, человека (я в этом убежден), хорошо знающего порядки, организацию и структуру жизни войск, или это желание какого-либо комсомольца-энтузиаста, решившего позвать солдат к чему-то прекрасному, в чем он сам разбирается весьма смутно? Весь вопрос в том, насколько сие — квалифицированная постановка вопроса, насколько оно продумано и с точки зрения важности, и с точки зрения могущих быть недоразумений, неприятностей и для части в целом, и для нас с вами лично, ибо в конечном счете ответ держит командир. Я знаю, что твой комиссар подполковник Бородин — человек весьма энергичного нажима, такого надо ценить, но в то же время никогда не забывать, что ты командир. Степан, как вы называете своего заместителя по политической части, может увлечь и своими знаниями (они у него довольно прочные), и своей простотой суждения. Но, однако же, последнее слово должно быть за вами.
Напишите, пожалуйста, мне, как идут дела в этом направлении, что уже выявилось ценного, что можно обобщить v и порекомендовать другим частям. Пишите подробно, с указанием фамилий лиц, которые заслуживают к себе внимания как передовики учебы.
Пользуясь случаем, еще раз напоминаю: должность в моем штабе остается открытой для вас.
И поклон всей вашей семье, а также, если увидите, Михаилу Сергеевичу Водолазову, скажите ему, что я вернулся на круги своя.
Кланяюсь и жду ответа.
П. Гросулов».
— Ну как? Что скажешь? — с нетерпением спросил Громов...
— С первого взгляда в письме — всем сестрам по серьгам: я — энергичного нажима, ты — верх совершенства как командир, избавлен от всех ошибок. Николай-чудотворец! Но непонятно пишет!
— А мне кажется, очень понятно, — возразил Громов. — Самое главное, Степан, поддерживает, открыто поддерживает наши начинания.
— Пожалуй, ты прав. — подумав, согласился Бородин. — Но тогда что же тебя взволновало в этом письме?
— Отголоски старого. Понимаешь, нехорошо звучат слова, что ты — человек энергичного нажима с довольно прочными знаниями, но последнее слово должно быть за мной. Вроде бы и правильно — командир принимает решение. Но для чего эти оговорки, разве мы идем не в одной упряжке, разве мы тянем в разные стороны? —
— Лебедь, рак и щука...
— Вот-вот. Нет, мы не лебедь, рак и щука. Я так понимаю. Вот поэтому и показал тебе это письмо, чтобы ты знал мое отношение к тебе, Степан, вернее, к твоей работе и к тем людям, которые зовут к прекрасному, новому — ко всему доброму.
Бородин, скрестив на груди руки, задумался, потом тихо сказал:
— Серега, быть тебе крупным политработником, членом Военного совета округа, а может, и главного Военного совета...
— Ты все шутишь.
— Сейчас нет, не шучу... И знаешь, я рад, что Гросулов доверяет тебе. Это замечательно! Меня он пусть называет и антабкой и хоть «тузиком», я от этого не сверну в бурьян, не стану по пустякам разбрасывать силы. Мы будем молотить одну «грушу»...
— Кто это «мы»? — спросил Громов.
— Я и ты...
— Вдвоем? А коллектив — другую «грушу»?
— Быть тебе крупным политработником! — воскликнул Бородин. — Конечно же, мы — это вся часть.
После многодневной жары с гор потянуло прохладой. Иссиня-черные тучи, клубившиеся на вершине центрального хребта, начали сползать вниз. Птицы, до этого притаившиеся в тени, поднимались в воздух. Зашептались иссушенные листья деревьев, сначала робко, потом все сильнее, и наконец, дружно зашелестели на влажном ветру.
Вздохнули и ракетчики, изнуренные не только жарой, но и напряженной учебой. До этого им казалось, что неимоверный зной, палящее солнце и душный лесной воздух изморят их раньше, чем они произведут боевые пуски. Сложная техника не пугала: в учебных классах, в парке и на полигоне они открыли ее тайны и уже управляли ею с уверенностью мастеров своего дела.
Малко спешил на полигон. Оператор рядовой Гросулов проходил кратковременную стажировку во взводе Узлова. За последние дни Виктор заметно подтянулся, даже получил благодарность от Шахова за хорошее знание техники. Это и радовало, и в то же время злило: Малко все еще переживал, что не удалось перетащить к себе Цыганка.
Лес кончился, и Малко увидел машины, подготовленные к первой операции — поднятию болванки ракеты на пусковое устройство. Виктор стоял рядом с Цыганком в готовности принять команду. Малко знал слабые стороны своего оператора, знал, что как оператор Виктор справится с любым темпом команд, но при выполнении обязанностей направляющего запаздывает и теряется. «Не дай бог, Узлов подаст команду специалистам поменяться местами! Виктор может споткнуться и подвести Узлова и весь его взвод, — подумал вдруг Малко. Неприятный холодок прошелся по телу. — Надо предупредить Дмитрия». — решил он.
Он вспомнил о специально разработанной им системе тренировок для Виктора по выполнению обязанностей направляющего. Система была рассчитана на запоминание, но отнюдь не на быстроту. «Узлов потребует время, черт знает что может случиться!» Он знал, что может произойти авария, и еще вчера хотел, чтобы именно так и случилось. «Получит Узлов подножку, покатится вниз... Тогда посмотрим, чей взвод будет лучшим». Сейчас, вспомнив об этом, он почувствовал, как его охватило жаром. Но слишком велико было желание увидеть посрамленного Узлова. «Получит подножку. — прошептал он, уже не испытывая неприятного ощущения. — Погаснет маячок».
...Накрапывал дождик, команды Узлова слышались звонко, как выстрел. Солдаты молча делали свое дело. Малко нравилось, как сержант Добрыйдень выполнял сложные операции. В перерыв, отойдя в сторонку, он сказал Узлову:
— Дает твой сержант. Димочка. Готовый командир взвода.
— Угу... Толковый парень... У тебя есть сигареты?
— Пожалуйста, «Лайка», из дому прислали...
— Значит, есть кому присылать?
~ Отец еще при деле и мать тоже, — скороговоркой ответил Малко. — Поменяемся операторами? — тоном шутки напомнил он.
Узлов промолчал.
Малко улыбнулся:
— Хорош «маячок», сам светит, а другие пусть в темноте прозябают.
Узлов хотел было прикурить сигарету, но вдруг, погасив зажженную спичку, швырнул ее в сторону: слова Михаила задели его. Он. поджав губы, с минуту молча сопел. Потом, осмотрев узлы пусковой установки, вернулся к Малко, все еще переживая обиду.