— Да что вы!
— Точно. — Доктор поскреб щетину на подбородке и подумал, что на той неделе надо будет побриться. — Но это даже не совпадение. Я же и предложил Джиму назвать попрыгунчика Виллисом — наверное, вспомнил того пекинеса. Тот пучеглазый паршивец смотрел точно как Виллис — наш Виллис. Я хочу сказать, что ни одно из имен Виллиса, в сущности, ничего не значит.
Доктор замолчал так надолго, что Марло сказал:
— Вы не очень-то спешите раскрыть тайну. Вы ведь думаете, что настоящее имя Виллиса все-таки означает кое-что, иначе вы бы его не упомянули.
Макрей подскочил на месте.
— Да. Я действительно так думаю. Я думаю, что имя Виллиса следует понимать буквально. Нет, погоди, не спорь пока. Я ничего не хочу тебе навязывать. Скажи сам, кто такой Виллис, по-твоему?
— Кто? По-моему, он представитель экзотической марсианской фауны, полуразумное существо, хорошо приспособленное к окружающей среде.
— Сколько умных слов, — пожаловался доктор. — А по-моему, это марсианин, который еще не вырос.
— У них же совершенно разное строение, — заволновался Марло. — Они различны, как небо и земля.
— Допустим. А в чем сходство между гусеницей и бабочкой?
Марло открыл рот и снова закрыл.
— Я тебя не упрекаю, — продолжал Макрей, — мы никогда не связываем подобные метаморфозы с «высшими формами жизни», что бы мы под этим ни понимали. Но я думаю, что Виллис именно то, что я сказал, и этим объясняется, почему он должен вскоре вернуться к своим. Сейчас он в стадии личинки, но скоро станет куколкой и вступит в стадию гибернации (нечто вроде долгого сна). Выйдя из нее, он станет марсианином.
Марло прикусил губу.
— Да, ничего невероятного в этом нет, просто неожиданно.
— На Марсе все неожиданно. Но если моя теория верна — заметь, я не утверждаю этого, — тогда становится понятно, почему Виллис столь важная персона. А?
— Вы хотите, чтобы я переварил слишком много за один раз, — устало сказал Марло.
— Бери пример с Черной Королевы[79]. Это еще не все. Я думаю, что у марсиан есть еще одна стадия, в коей и пребывает «старик», с которым я говорил. И эта стадия — самая странная из всех. Джейми, ты можешь представить себе народ, у которого сообщение с небесами — небесами в их понимании — развито так же, как у нас, скажем, сообщение между СШАй Канадой?
— Док, я могу представить все, что вы скажете.
— Вот мы говорим о марсианском «ином мире», что ты под этим понимаешь?
— Ну, это разновидность транса, вроде того, который практикуется в Ост-Индии.
— Я спросил тебя об этом, потому что они мне сказали, что я говорил с представителем «иного мира» — это и есть тот самый старик. Я хочу сказать, Джейми, что, кажется, заключил новый колониальный договор с призраком. А теперь не упади со стула, — продолжал Макрей. — Сейчас узнаешь, почему. Я никак не мог взять в толк, о чем он говорит, поэтому сменил тему. Мы говорили, кстати, на бейсике: он почерпнул его из мозгов Джима, так что знал те слова, которые знал Джим, и не знал тех, которых Джим знать не мог. Я спросил его, точно ли нам разрешено остаться и не позволят ли нам в таком случае марсиане воспользоваться их подземной дорогой для переезда в Копаис? Я по этой дороге ехал на переговоры. Очень остроумно устроено: ускорение гасится, как будто кабина на карданном подвесе. Старик никак не мог понять, чего мне надо. Потом показал мне глобус Марса — очень точный, только без каналов. Меня сопровождал Гекко, как и Джима. Старик посовещался с Гекко, причем смысл дискуссии составляло то, в каком году я нахожусь? Потом глобус у меня на глазах стал постепенно меняться, на нем прорезались каналы. Я видел, как они строились, Джейми. Вот я и спрашиваю тебя, — заключил доктор, — кто он такой, если не может сразу вспомнить, какое у нас тысячелетие? Не будешь возражать, если я назову его призраком?
— Не буду, — заверил Марло. — Может, мы все тут призраки.
— Я изложил тебе одну теорию, Джейми, а вот другая: попрыгунчики, марсиане и старики — это три разные расы. Попрыгунчики — граждане низшего класса, марсиане — средний класс, а высший класс мы никогда не видим, потому что они живут у себя под землей. Им безразлично, что мы там вытворяем на поверхности, лишь бы вели себя как следует. Нам можно пользоваться парком, можно даже ходить по газонам, но птиц пугать нельзя. А может, «старик» — это всего лишь образ, внушенный мне Гекко под гипнозом, может, существуют только попрыгунчики и марсиане. Как хочешь, так и понимай.
— Никак не хочу, — сказал Марло. — Я доволен, что вам удалось заключить соглашение, позволяющее нам остаться на Марсе. Должно быть, пройдут годы, прежде чем мы поймем их.
— Мягко говоря, Джейми. Белый человек до сих пор изучает американских индейцев и через пятьсот лет после Колумба все не может понять, «почему он тикает», а ведь и индеец, и европеец оба люди, похожие, как две горошины. А тут марсиане. Мы их никогда не поймем, мы просто идем в разных направлениях. — Макрей встал. — Хочу принять ванну и поспать… только вот поговорю с Джимом.
— Минутку, док. Как вы думаете, будут какие-нибудь проблемы с принятием Декларации?
— Их не должно быть. Отношения с марсианами оказались в десять раз сложнее, чем мы считали, и управлять нами на расстоянии теперь нереально. Вообрази, как бы решался вопрос, подобный нашему, как бы его поставили на голосование правления, члены которого марсианина и в глаза не видели?
— Я не то имел в виду. Насколько большое сопротивление нас ожидает?
Макрей снова поскреб подбородок.
— Людям и раньше приходилось бороться за свободу, Джейми. Я не знаю. От нас зависит убедить землян в том, что автономия необходима. Судя по тому, как обстоит на Земле дело с населением и продовольствием, они пойдут на все (когда поймут, с чем мы тут столкнулись), пойдут на все, лишь бы сохранить мир и продолжить эмиграцию. Тормозить Проект им ни к чему.
— Надеюсь, что вы правы.
— В конечном счете все равно окажется, что я прав, раз в нашей команде подают марсиане. Ну, пойду сообщу Джиму новости.
— Они ему не понравятся, — сказал отец.
— Переживет. А там, может, найдет другого попрыгунчика, научит говорить по-английски и снова назовет Виллисом. А потом вырастет и перестанет приручать попрыгунчиков. Все это мелочи. — Доктор задумался и добавил: — А вот что будет с Виллисом, хотел бы я знать?!
ФЕРМЕР
В НЕБЕ
© Г. Усова, перевод, 2002
1. ЗЕМЛЯ
В тот день наш отряд был в Хай Сьерра, и с возвращением мы поэтому запоздали. Из лагеря-то мы снялись вовремя, но Служба движения завернула нас восточнее из-за каких-то там погодных явлений. Мне это не понравилось: папа обычно не садится есть, когда меня нет дома. Кроме того, в сменщики-пилоты мне навязали нового мальчишку: мой всегдашний напарник и помощник командира отряда болел, и наш скаутский руководитель, мистер Кински, определил ко мне этого нахала. Сам мистер Кински летел в другом геликоптере, с группой «Пантера».
— Что это ты скорости не прибавляешь? — поинтересовался этот подонок.
— Слыхал когда-нибудь о правилах движения? — спросил я его.
Геликоптер был на режиме принудительной автоматики, его контролировали с земли, и он медленно двигался по той трассе, куда нас направили. Этот хам только рассмеялся:
— Всегда можно сослаться на чрезвычайную ситуацию. Я тебе сейчас покажу, как это делается, — он включил микрофон: — Лис восемь три вызывает Службу дви…
Я отключился и тут же включил микрофон снова. Когда Служба движения ответила, я объяснил им, что мы сделали ошибочный вызов. Этот нахал прямо взбесился.
— Маменькин сынок, — произнес он сладеньким голоском.
Не следовало этого говорить по моему адресу.
— Иди-ка к хвосту, — велел я ему, — и скажи, чтобы сюда пришел Слэтс Кейфер.
— С чего это? Он же не пилот.
— Можно подумать, что ты — пилот. Просто он весит столько же, сколько и ты, а я хочу, чтобы машина сохраняла равновесие.
Он развалился на сиденье:
— Старина Кински меня назначил вторым пилотом, тут я и останусь.
Я сосчитал до десяти и оставил его в покое. Пилотская кабина, когда машина в полете, не самое удачное место для драки. Больше нам нечего было сказать друг другу, пока я не посадил машину на площадке Северного Диего и не остановил двигатели. Я, конечно, вышел последним. Мистер Кински уже нас ждал, но я его не видел: я видел только этого хама. Я схватил его за плечо.
— Хочешь повторить, что ты там ляпнул? — предложил я.
Мистер Кински выскочил из ниоткуда и встал между нами:
— Билл, Билл! Что это значит?
— Я…
Я начал было объяснять, что вышибу подонку все зубы, но подумав, решил промолчать. Мистер Кински повернулся к этому нахалу:
— Что случилось, Джонс?
— Ничего я не сделал. Хоть кого спросите.
Я уже собирался сказать, что он может объяснить это в Совете пилотов. Неповиновение в воздухе — вещь серьезная. Но это «хоть кого спросите» остановило меня. Ведь и вправду никто не видел, что там между нами произошло. Мистер Кински посмотрел на каждого из нас и сказал:
— Построй свой отряд и отпусти их, Билл.
Я так и сделал — и отправился домой. В общем, в результате я ужасно устал и к тому времени, как добрался до дому, сильно разнервничался. По дороге я послушал известия: новости были плохие. Рацион урезали еще на десять калорий, и от этого только больше стало хотеться есть, к тому же я вспомнил, что не вернулся домой вовремя, чтобы накормить ужином папу. Диктор продолжал сообщать: космический корабль «Мэйфлауэр»[80] получил разрешение на рейс и начинает запись эмигрантов. Вот счастливые, подумал я. Никакого тебе сокращения рациона. Никаких подонков, вроде этого Джонса.
И новенькая с иголочки планета.