— Эндрюс.
— Мисс Эндрюс, можно мне передумать насчет укола?
— Конечно, дружище, — согласилась она, улыбаясь, и вытащила из сумочки, которая висела у нее на поясе, шприц.
Она сделала мне укол. Это было больно, и на минуту я даже подумал, что сейчас моя шоколадка все-таки выскочит наружу. Но тут все переменилось, и я сделался почти счастливым в своем несчастье. Она отошла от меня и сделала уколы некоторым другим, которые так же, как и я, решили вначале отказаться и это им вышло боком. Другой вид укола она сделала миссис Тарбаттон, чтобы та совсем отключилась. Один или два упрямца уже отвязались и пошли к иллюминатору; я решил, что уже достаточно хорошо себя чувствую, чтобы попробовать тоже.
Это вовсе не так легко, как кажется, — плавать при свободном падении. Я отвязал ремни, сел и больше пока ничего делать не собирался. И вдруг ни с того ни с сего устремился в воздух, изо всех сил пытаясь за что-нибудь уцепиться. Я перекувырнулся в воздухе, стукнулся затылком о низ палубной переборки — и увидел звезды: не те, которые в небе, нет, звезды посыпались у меня из глаз. Затем палуба, уставленная койками, начала медленно приближаться ко мне.
Мне удалось ухватиться за ремень безопасности и встать на якорь. Койка, к которой был приделан этот ремень, была занята маленьким пухлым человечком. Я сказал:
— Извините.
Он ответил: «Ничего», посмотрел на меня с таким видом, будто убить был готов, и отвернулся.
Мне нельзя было оставаться возле него, а на собственное место я не мог вернуться, не хватаясь за другие койки, тоже занятые людьми, поэтому я опять оттолкнулся, на этот раз очень осторожно, и мне удалось удержаться, но тут я ударился о другую переборку. С этой переборки свисали многочисленные поручни и веревки. Я от нее никуда не уплыл, а подтянулся, как обезьяна, к одному из иллюминаторов.
И тут я впервые увидел Землю из космоса.
Сам не знаю, чего я ожидал, но это оказалось нечто совершенно неожиданное. Она висела передо мной и выглядела именно так, как изображается в учебниках по географии, или, скорее, как на заставках телевизионной станции «Нью-Йорк-Верх». И все-таки — она была другая. Я бы определил эту разницу так: одно дело, когда тебе рассказывают о хорошем пинке пониже спины, и совсем другое — когда тебе действительно достается такой пинок.
Не изображение. Сама Земля! Живьем!
Прежде всего, Земля не была расположена точно посередке, как на телевизионном экране, она упиралась в край иллюминатора, а кормовая часть корабля вырезала здоровый кусок Тихого Океана. Отодвигаясь от нас, Земля съеживалась. Пока я там висел, она сморщилась наполовину по сравнению с той Землей, какую я увидел, когда только приблизился к иллюминатору, и делалась все круглей и круглей: Колумб-то был прав. Она поворачивалась передо мной, пока я застыл на месте: край Сибири, затем Северная Америка и, наконец, северная часть Южной Америки пробегали передо мной слева направо. Над Канадой и над восточной частью остальной Северной Америки висели облака: никогда я не видел облаков белее, чем северная полярная шапка. Прямо перед нами солнце отражалось от океана, глазам стало больно. Вся остальная часть океана была почти пурпурной в тех местах, где поверхность не закрывала облака.
Это было так прекрасно, что у меня горло заболело, и мне захотелось протянуть руку и потрогать все это.
А фоном этого зрелища были звезды — куда ярче, крупнее и многочисленнее, чем их можно увидеть из Литл-Америки. Довольно скоро рядом столпился еще народ, люди пытались тоже смотреть, всюду сновали ребятишки, а матери их увещевали: «Ну-ну, не надо, дорогой!» — и отпускали дурацкие замечания. Я отступил, снова привязался к своей койке, обхватил себя одним ремнем так, чтобы не взлететь, и принялся все обдумывать. Можно гордиться, если знаешь, что ты родом с такой огромной красивой планеты. Я вдруг вспомнил, что ведь еще не видел ее всю и не совершал больших путешествий, несмотря на все учебные поездки на уроках географии, скаутский поход в Швейцарию и единственную нашу поездку с Джорджем и Анной в Сиам[86]. И теперь я так ничего больше на Земле и не увижу. От этой мысли мне сделалось тоскливо.
Я поднял голову: передо мной стоял какой-то мальчишка. Он спросил:
— Что опечалился, Уильям, мой мальчик? Космическая болезнь?
Это был тот подонок Джонс. Встреча меня просто ошеломила. Знал бы я, что он собирается эмигрировать, — да я дважды бы подумал, прежде чем лететь. Я спросил: какого черта, откуда он взялся.
— Естественно, оттуда же, откуда и ты. Помнится, я тебе задал вопрос.
Я ответил, что никакой у меня космической болезни нет, и спросил, откуда у него такое дурацкое предположение. Он потянулся, схватил меня за руку и повернул ее так, что стало видно красное пятнышко от укола. Он засмеялся, а я отдернул руку. Он снова засмеялся и показал мне свою руку: на ней было точно такое же красное пятнышко.
— С лучшими из нас такое случается, — сказал он. — Не робей, — потом предложил: — Пошли. Давай осмотрим это заведение, пока нас снова не заставили привязаться.
Я отправился с ним. Он не был человеком, которого я бы выбрал в друзья, но все-таки как-никак знакомый. Мы добрались до люка, ведущего на следующую палубу. Я начал было пролезать в люк, но Джонс меня остановил:
— Пошли лучше в рубку управления!
— Ты что? Да нас же не пустят!
— Попытка не пытка! Пошли.
Мы отправились другим путем и миновали короткий коридор. Он кончался дверью с надписью: «РУБКА УПРАВЛЕНИЯ — ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Ниже кто-то приписал: «Это значит — тебе!» — и кто-то другой добавил: «Кому? Мне?» Джонс попробовал дверь, она была заперта. Сбоку виднелась кнопка, он нажал на нее. Дверь отворилась, и мы оказались лицом к лицу с мужчиной с двумя нашивками на воротнике. За ним стоял мужчина постарше, с четырьмя нашивками, он спросил:
— Кто там, Сэм? Скажи им, что сюда нельзя.
Первый мужчина сказал нам:
— Вам что, ребятишки?
Джонс ответил:
— Извините, сэр, мы интересуемся астрогацией. Нельзя ли нам получить разрешение осмотреть рубку?
Я видел, что он собирается нас выставить, и уже стал поворачиваться, чтобы уйти, как вмешался второй мужчина:
— К чертям, Сэм, впусти их!
Младший, пожав плечами, ответил:
— Как скажете, капитан.
Мы вошли, и капитан приказал:
— Уцепитесь за что-нибудь, не плавайте в воздухе. И не трогайте ничего, не то я вам уши отрежу. Ну так кто вы такие?
Мы ему объяснили. Он сказал:
— Рад с тобой познакомиться, Хэнк, и с тобой тоже, Билл. Добро пожаловать на борт, — потом он протянул руку и дотронулся до рукава моей скаутской формы, он опять вылезал наружу: — Сынок, у тебя белье высовывается.
Я покраснел и объяснил ему, как получилось, что я ношу форму под одеждой. Он засмеялся и сказал:
— Так значит, ты нас надул и заставил все-таки ее поднять в воздух? Вот здорово, да, Сэм? Выпьете чашечку кофе?
Они ели бутерброды и пили кофе — не из чашек, конечно, а из полиэтиленовых мешочков, вроде тех, которыми пользуются, когда кормят маленьких детей. На мешочках были даже надеты соски. Я сказал — нет, спасибо. Укол, который сделала мне мисс Эндрюс, помог мне, и я чувствовал себя бодрее, но не настолько хорошо. Хэнк Джонс тоже отказался от кофе.
В рубке управления совсем не было иллюминаторов, только большой телевизионный экран, вделанный в переборку, ведущую к носу корабля, но он был выключен. Я подумал, что сказала бы миссис Тарбаттон, когда б узнала, что капитан вовсе не может видеть, куда мы направляемся, и вроде бы ему это и ни к чему. Я спросил его насчет иллюминаторов. Он сказал, что они только для туристов.
— Ну что бы ты здесь делал с иллюминатором? — спросил он. — Высунул бы голову и высматривал дорожные знаки? Что нужно, нам тут и без него видно. Сэм, включи видео и покажи ребятишкам.
— Есть, капитан.
Второй мужчина подлетел к своей койке и принялся манипулировать рубильниками. Бутерброд он оставил висеть в воздухе.
Я осмотрелся. Потолок у рубки был круглый, и та ее часть, куда мы вошли, — шире противоположной: противоположная находилась фактически в самом носу корабля, и стены постепенно расширялись. Две койки — одна для пилота, другая — для его напарника, были прижаты к стенке, которая отделяла рубку от пассажирского помещения. Почти все пространство между койками занимал компьютер. Койки выглядели куда роскошнее, чем у пассажиров: они повторяли форму тела, как в больничной кровати, поэтому голову и колени можно было держать поднятыми кверху. А по бокам приделаны подлокотники, чтобы упираться руками и управлять кораблем. Над каждой койкой дугой изгибалась приборная доска, так что можно было наблюдать за показаниями приборов лежа, даже если голова прижата к подушке из-за большой перегрузки.
Загорелся телевизионный экран, и мы увидели Землю: она заполнила его почти весь.
— Это вид с кормы, — объяснил помощник пилота, — передается телевизионной камерой, которая в хвосте. Они у нас расставлены по всем направлениям. Теперь попробуем «вид спереди»!
Он включил другую камеру, но ничего особенного мы не увидели, только несколько крошечных точек, которые могли быть звездами. Хэнк заметил, что гораздо больше звезд можно наблюдать из иллюминатора.
— Экран предназначен вовсе не для наблюдения за звездами, — ответил помощник. — Когда нам нужно наблюдать за звездным небом, мы используем астроглаз. Вроде этого.
Он откинулся на койке, пошарил у себя под головой и натянул на лицо какое-то сооружение: резиновый глазок совпал с одним его глазом, а он даже головы с подушки не поднял. «Астроглаз» — так в шутку называют телескоп с встроенным в него перископом. Нам он посмотреть в прибор не предложил, и я снова повернулся к приборной доске. Там была парочка радарных устройств, очень похожих на те, какие можно найти в любом поднимающемся в атмосферу корабле, даже в геликоптере, и всякие другие приборы. Назначения большинства из них я не понимал, хотя некоторые были совсем п