бятся годы, если она вообще когда-нибудь встанет на ноги. Наш коммодор — мужик умный! — Сержант поднял глаза. — Смирно! — заорал он и вскочил на ноги.
В дверях стоял лейтенант.
— Интересная лекция, профессор. Она прекрасно прозвучала бы в университетской аудитории.
— Никакой я не профессор, — ответил Макмастерс. — Я всего лишь сержант, с вашего позволения.
— Ладно, сержант, проехали, — лейтенант обернулся к Дону. — Кто такой и что он здесь делает?
— Ждет вас, сэр, — Макмастерс объяснил, что случилось.
— Ясно, — ответил дежурный и спросил Дона: — Вы готовы отказаться от своего права не давать показания против самого себя?
Дон явно был озадачен.
— В общем, дело такое, — объяснил Макмастерс. — Нам надо решить, применить ли к тебе некое устройство или посадить тебя до конца полета в карцер.
— Устройство?
— Детектор лжи.
— Ах, это? Пожалуйста. Мне скрывать нечего.
— Хотел бы я сказать то же самое о себе. Садись сюда, — Макмастерс открыл шкафчик, присоединил к голове Дона электроды, а повыше локтя прикрепил датчик артериального давления. — А теперь, — сказал он, — говори правду: зачем ты болтался у арсенала?
Дон стал рассказывать. Макмастерс задал ему еще несколько вопросов, а лейтенант тем временем наблюдал за экраном, расположенным за спиной у Дона. Вскоре он сказал:
— Хватит, сержант. Гоните его туда, где ему положено быть.
— Слушаюсь, сэр. Пойдем, — и вдвоем они вышли из каюты. Когда они отошли настолько, что можно было говорить без помех, Макмастерс продолжил оборванный лейтенантом разговор: — Я хотел тебе сказать, что по всем этим причинам война затянется надолго. Этот status останется quo[135], пока Федерация будет занята подавлением мятежей и массовых беспорядков у себя дома. Время от времени они будут посылать к нам какого-нибудь сопляка с заданием, достойным настоящего мужчины, а мы — намыливать ему холку и отправлять обратно. Через несколько лет Федерация обнаружит, что мы обходимся ей дороже, чем того стоим, и признает нас в качестве независимого государства. И все это время полетов на Марс не будет. Вот так-то!
— И все-таки я туда доберусь! — упрямо сказал Дон.
— Значит, тебе придется идти пешком.
Они дошли до палубы G. Дон огляделся и заявил:
— Дальше я дорогу знаю. Тогда я, должно быть, спустился на одну палубу ниже.
— На две, — ответил Макмастерс. — Пойдем, я тебя провожу до кубрика. Знаешь, а все-таки у тебя есть возможность попасть на Марс, думаю, что — единственная.
— Что? А как, расскажите?
— Пошевели мозгами. Пассажирских рейсов не будет — по крайней мере, пока война. Но мое тебе слово — и Федерация, и Республика в конце концов пошлют на Марс свои десантные силы; каждая из этих команд попытается захватить тамошние сооружения для своих. На твоем месте я поступил бы в Космическую гвардию. Не в Воздушные силы и не в Наземные войска, а именно в Космическую гвардию.
Дон задумался.
— Но откуда я знаю, что меня пошлют именно туда? Шансов-то у меня не много, верно?
— Ты в казарменной политике что-нибудь понимаешь? Устройся работать писарем. Сумеешь вовремя лизнуть кому надо задницу — тебя оставят на главной базе. Там ты будешь в курсе всех слухов и в конце концов узнаешь, когда они соберутся отправить корабль на Марс. Тогда опять лизнешь нужную задницу — и ты уже в списке команды! Точно тебе говорю, это единственный способ попасть на Марс. Вон твоя дверь. И не показывайся больше на носу корабля.
Несколько дней Дон обдумывал слова Макмастерса. До сих пор им владела навязчивая мысль, что, попав на Венеру, он должен что-нибудь такое придумать, чтобы перебраться на Марс. Макмастерс заставил его взглянуть на дело с другой стороны. Конечно, можно рассуждать о том, что неплохо бы попасть на корабль, направляющийся на Марс, — законно там или незаконно, купив билет или в качестве члена экипажа, а может, и просто «зайцем». Но допустим, что кораблей на Марс не будет вообще. Заблудившаяся собака найдет дорогу домой, но человек не собака — без корабля он не одолеет и мили космической пустоты. Это исключено.
Но вступить в Космическую гвардию… Похоже, это крайнее средство, даже если оно и поможет. Дон знал об армейских порядках немного, но в его душу закралось мрачное подозрение: а вдруг сержант слишком упростил положение. Попытка использовать Космическую гвардию, чтобы попасть на Марс, могла привести к тому же исходу, что и попытка оседлать канзасский смерч[136].
С другой стороны, Дон находился в том возрасте, когда перспектива военной карьеры привлекательна сама по себе. Будь его чувства к Венере хоть немного сильнее, он без труда убедил бы себя, что его долг — стать на сторону колонистов и сражаться с ними в одних рядах. И неважно, попадет он на Марс или нет.
Военная служба привлекала Дона и по другой причине: она придала бы его жизни определенный смысл. Дон уже начинал понимать, в чем состоит главная трагедия перемещенного лица в военное время: он сразу теряет все свои корни. Человеку необходима свобода, но мало кто из людей достаточно крепок духом, чтобы стремиться к абсолютной свободе. Человек желает ощущать себя частью общества, имеющего установленные, всеми исполняемые правила отношений между его членами. Порой люди вступают в иностранные легионы в поисках приключений, но чаще подписывают контракт, чтобы обрести какие-то обязанности, законы и табу, иметь время для труда и для отдыха, завести друзей, собеседников, а также заполучить сержанта, которого можно будет ненавидеть, — короче, чтобы определиться.
Дон оказался «перемещенным» в полном смысле этого слова, как никто за всю историю Земли: у него даже планеты не было, которую он мог бы назвать своей. Сам он еще не понимал до конца духовной своей обделенности, но, проходя мимо солдат Космической гвардии, поглядывал на них и уже прикидывал, как он сам будет выглядеть, в этом мундире.
«Наутилус» не стал опускаться на поверхность планеты, не стал он и пристыковываться к космической станции. Корабль лишь замедлил ход и вышел на двухчасовую орбиту ожидания, проходившую над полюсами планеты, в нескольких сотнях миль над серебристым покрывалом облаков. Колонии Венеры были слишком молоды и бедны, чтобы позволить себе роскошь приобрести большую орбитальную станцию. Прибывший корабль выходил на быструю парковочную полярную орбиту, двигаясь вокруг вращающейся планеты и как бы разрезая ее на дольки — словно наматывая нитку на клубок.
С любой точки Венеры можно было запустить шаттл, который пристыковывался к находящемуся на орбите кораблю, а затем возвращался в свой порт или любую другую точку, затратив минимум топлива. Как только «Наутилус» оказался на парковочной орбите, к нему сразу же направились такие шаттлы. Они были похожи скорее на самолет, чем на ракету: хотя герметичные корпуса и запасы воздуха позволяли им летать в космосе до стыковки с кораблем на орбите, но у них были также и крылья, а помимо ракетных, имелись обычные прямоточные реактивные двигатели, предназначенные для полетов в атмосфере. Эти корабли, как лягушки, были приспособлены к жизни в двух разных средах.
Шаттл запускался с планеты при помощи катапульты, затем включалась реактивная тяга, и корабль поднимался на своих крыльях, пока не достигал в холодной выси разреженной стратосферы скорости в три тысячи миль в час. Здесь реактивные двигатели, захлебывающиеся от недостатка кислорода, уступали место ракетным, разгонявшим шаттл до орбитальных скоростей порядка двенадцати тысяч миль в час — скоростей, с которыми корабль мог подойти к находящемуся на орбите космическому лайнеру.
Точный маневр! От пилотов требовался точный математический расчет, учитывающий параметры орбит, скорости, состояние верхних слоев атмосферы, расход топлива, и еще виртуозное владение искусством маневра, превосходящее все возможности математического расчета, — но при всем этом достигалась экономия средств. После того как шаттл был загружен, ему для схода с орбиты требовался лишь короткий импульс ракетными двигателями — и он переходил на более низкую орбиту, пересекающую в конце концов атмосферу, что позволяло пилоту вести корабль словно планер, гася огромную скорость во все уплотняющихся по мере спуска воздушных слоях. Теперь от пилота вновь требовалось мастерство, поскольку он должен был не просто снизить скорость, но и сохранить ее для полета к месту посадки. Шаттл, застрявший где-нибудь в диком месте, в тысяче миль от порта, мог никогда уже больше не подняться, даже если пилот и пассажиры уцелеют после такой посадки.
Дон отправился вниз на «Сайрусе Бьюкенене», небольшом суденышке, с размахом крыльев едва ли в три сотни футов. Наблюдая в иллюминатор за тем, как шаттл подводят к шлюзовой камере, Дон заметил, что нарисованный на носу корабля знак «Межпланетных линий» — три шара — неаккуратно, видимо, в спешке, закрашен, а поверх нанесено через трафарет: «Воздушные силы Республики Венера». Закрашенная эмблема, зримое свидетельство мятежа, подействовала на Дона сильнее, чем даже гибель «Околоземной». «Межпланетные» были могущественны, пожалуй, не меньше правительства, и влияние имели тоже не меньшее. Кое-кто даже считал, что эта компания и есть настоящее правительство. А теперь повстанцы осмелились захватить корабли величайшего транспортного концерна и закрасить его эмблемы.
Дон ощутил на лице ледяное дыхание самой Истории. Макмастерс оказался прав: теперь Дон поверил, что ни один корабль отсюда на Марс не отправится.
Когда пришла его очередь, Дон протиснулся сквозь шлюз в салон шаттла. Стюард «Бьюкенена» все еще щеголял в форме «Межпланетных», но эмблемы компании были сорваны, а на рукавах кителя красовались нашитые шевроны. Изменилось также и отношение к пассажирам: стюард обращался с ними деловито и распорядительно, но без прежней лакейской угодливости.
Перелет был долгим и утомительным. В салоне стояла жара, как это всегда бывает при торможении в атмосфере. Лишь через час корабль «встал на крыло», и вскоре Дон и остальные пассажиры почувствовали, как сила тяжести вжимает их в кресла. Потом пилот, решив, что корпус слишком нагрелся, поднял шаттл повыше и перевел его в режим свободного падения. Такая процедура повторялась снова и снова: корабль скакал, словно пущенный по воде плоский камушек, и эти движения космической шлюпки вызывали у пассажиров ощущение неудобства и тошноту.