Многие объясняют засилье верлибра работой нескольких поколений учителей, со школьной скамьи внушающих людям, что стихи писать нетрудно. Свободный стих действительно легче пишется и воспринимается, но резкое падение престижа поэзии — плата за эти «выгоды». Кэтлин Рейн (поэт, автор книг о Блейке и Йейтсе) ссылается на русскую поэзию, придерживающуюся «прекрасных традиционных форм» — не потому ли, что русские ждут от поэзии утоления духовного голода?
Бесконечность этого разговора подчеркивается подбором исторических цитат, начиная с четырнадцатого века, причем в команде «за рифму» мы находим Филипа Сидни, Александра Поупа и Поля Валери, в команде «против» — Томаса Кэмпиона, Джона Мильтона и Уолта Уитмена. Впрочем, немало и примиряющих высказываний, например, того же Паунда: «О пользе и вреде рифмы скажу только, что она не является ни обязанностью, ни табу».
К этому, в общем-то, и склоняется дискуссия. Не скучно ли, если соревнование заканчивается вничью? Наоборот — интересно и поучительно услышать такое множество разных голосов, мнений и остроумных выпадов — с фехтовальным уколом в конце.
«Если запретить рифму, сколько бы напудренных париков свалилось!» (Томас Элиот).
«Не последнее удовольствие от рифмы в той ярости, которую она возбуждает в несчастных головах, которые думают, будто на свете существует нечто более важное, чем условность» (Поль Валери).
Ракушка пятая. Перепляс из Лондона в Норидж(Вилли Кемп)
Родом из Нориджа, кроме Джона Скельтона, еще один веселый персонаж того веселого века: Вилли Кемп, для которого Шекспир писал роли своих шутов, комический актер откровенно площадного, балаганного типа, любимец публики, непревзойденный исполнитель джиги и морриса. Впрочем, он играл не только роли шутов, но и, например, Фальстафа в «Генрихе IV» Шекспира и даже роль Кормилицы в «Ромео и Джульетте». Но в 1599 или в 1600 году он ушел из шекспировской труппы, очевидно, не поладив с товарищами, и отколол такую штуку — поспорил, что протанцует всю дорогу из Лондона в Норидж (а это сто миль без малого). Видно, очнулась в нем кровь его пра-пра-пра-бабушки неугомонной странницы Марджери Кемп!
Я не знал об этом эпизоде, пока в университетской библиотеке, роясь в литературе того времени — это было в 2001 году, когда я во второй раз получил переводческую стипендию в Норидже, — не наткнулся случайно на репринт книжки под названием «Девятидневное чудо Кемпа, или Перепляс из Лондона в Норидж». В этой книжке, которую сам Кемп написал по живым следам событий и которая представляет подробный отчет о его подвиге, есть одна любопытная фраза. В предисловии Кемп яростно ополчается на неких куплетистов, которые опорочили его доблестное предприятие своими подлыми нападками. Обращаясь к своим клеветникам, пытавшимся высмеять его в сатирической песенке, он, между прочим, пишет: «Достославные мои Оборванцы [Му notable Shakerags], цель моего обращения к вам явствует из содержания сей петиции. Но дабы вам было ясней: ибо знаю, что вы, безмозглые тупицы, понимаете лишь то, что вам втемяшат в головы, и т. д.»
Обобщенное имя «потрясателей лохмотьев», которым Кемп наградил всех своих врагов в тот момент, когда он был вынужден расстаться с театром Шекспира и пытался поддержать свою славу другими путями, вряд ли случайно. Shakerags довольно близко подходит к имени Shakespeare («потрясатель копья»). Особенно если учесть известную выходку Роберта Грина против Шекспира, основанную на таком же каламбуре с фамилией (он иронически назвал его Shake-scene, «потрясатель сцены»). Поэтому Shakerags может быть свидетельством — хотя и неявным — Кемпова раздражения против Шекспира.
Достоверно об этом конфликте мы ничего не знаем. Очевидно лишь (и это отмечают все критики), что примерно после 1600 года роль дурака в шекспировских пьесах резко меняется, делается более сложной и философской; вспомним, например, шута в «Короле Лире».
Если верить Кемпу, его перепляс из Лондона в Норидж окончился триумфом: его встречали толпы, его одаривали деньгами, в его честь сочиняли стихи. Как свидетельствует анонимный памфлет «Возвращение с Парнаса», слава Кемпа в 1602 году была в зените: не было такой деревенской девушки, плясуньи и насмешницы, которая не слышала бы о Вилли Кемпе и о его планах протанцевать джигу через всю Европу к турецкому султану. Никто не знает точно, когда Кемп окончил свой танец на земле, но известна стихотворная эпитафия Ричарда Брэйтуэйта, опубликованная в 1618 году; она кончается так:
Плясун, стяжал ты Вечности награду:
До головокруженья, до упаду
Дотанцевался, выбился из сил —
И даму Смерть на танец пригласил.
Говорят также, что ботинки Вилли Кемпа прибили к стене в главном зале нориджского Гилдхолла, — где они, наверное, красовались бы и теперь, если бы куда-то не запропастились.
Через несколько лет, по воспоминаниям об этом событии, я написал стихи — «Балладу о том, как синьор кабальеро Вилли Кемп, доктор шарлатанских наук, продавец придури и слуга его милости самого себя, протанцевал за девять дней от Лондона до Нориджа». Вот ее последние строфы:
Между Бэри и Нориджем путь нехорош,
В снег и слякоть зимою его не пройдешь,
Не видать на пути богомольцев.
Но смотрите: кто там по дороге бредет,
Не бредет, а танцует — вперед и вперед —
Под веселый трезвон колокольцев?
По канавам и ямам, колдобам и рвам
Он танцует, как Робин с его Мариам,
Окруженный толпой добровольцев!
И настал достопамятный в Норидже день,
Мужики из далеких пришли деревень
Посмотреть, что за мученик хренов,
И, танцуя, танцуя, наш Вилли прошел
От Сент-Джайльских ворот до ступеней в Гилдхолл,
Где был встречен толпой джентльменов,
И его принимала норфолкская знать,
И сам нориджский мэр подарил ему пять
Самых лучших своих соверенов!
Я добрался до Нориджа за два часа,
Трижды мраком окутывало небеса,
Трижды радуга в небе вставала;
Только вышел на площадь — посыпался град,
Три последних такси отвалило подряд
Предо мной с остановки вокзала;
Оглянулся — ни друга в пространстве пустом:
Лишь одна, притворившись увядшим листом,
На ступенях душа танцевала.
И еще одно. У того моего приезда в Норидж был трагический эпилог, о котором я не знал. 14 декабря 2001 года, через два месяца после моего отъезда домой, Зебальд разбился насмерть на машине — на тех же проклятых норфолкских дорогах.
Ракушка шестая Виндзор(Генрих, поэт и Анна)
Какое имя чуждо перемены,
Хоть наизнанку выверни его?
Все буквы в нем мучительно блаженны,
В нем — средоточье горя моего,
Страдание мое и торжество.
Пускай меня погубит это имя, —
Но нету в мире имени любимей.
Однажды (сколько помню, это был 1991 год) Джерард Макберни повез нас к своей сестре Генриетте в Виндзорский замок. Только не подумайте, что Джерард на самом деле был переодетым принцем, путешествовавшим по России инкогнито. Дело просто в том, что Генриетта работала у Ее Величества Королевы смотрителем коллекции рисунков и акварелей и жила с мужем и семилетней дочерью Франческой в квартире в Верхнем дворе Виндзорского замка. Ее муж был искусствоведом, занимался итальянской живописью и много времени проводил в Италии.
Первым делом Джерард показал мне Капеллу Святого Георгия. В ее великолепном готическом холле уже шестьсот лет проходят службы и торжественные обряды Ордена Подвязки. Как известно, сей благороднейший из английских рыцарских орденов основан королем Эдуардом III в 1348 году и название получил от женской подвязки, потерянной одной из придворных дам во время танца. Дама смутилась, но король поднял сей интимный предмет, привязал его к своему рукаву и сказал знаменитую фразу, ставшую девизом Ордена: «Honni soit qui mal y pense». То есть: «Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает» С тех пор в этот высший британский орден принимают самых достойных рыцарей королевства (по выбору монарха). Членов ордена только 24. Каждому из них выделена одна секция Капеллы Св. Георгия, в которой выставлены его рыцарские атрибуты: герб, плащ, гребень шлема, меч и знамя. Висящие по двум сторонам холла красочные знамена придают капелле особенно живописный и торжественный вид.
Девиз Ордена Подвязки вошел в мою балладу об Анне Болейн. Но сначала — два слова о Королевской библиотеке. Именно здесь хранятся папки со знаменитыми рисунками Ганса Гольбейна. Художник приезжал в Англию дважды: первый раз в 1527–1528 годах, а во второй раз — в 1532 году, когда он окончательно обосновался в Лондоне. Ганс Гольбейн Младший (1497–1543) был выдающимся портретистом, а его виндзорские рисунки — лучшее, что он создал в графике. Искусствоведы считают, что это — подготовительные наброски к живописи, они выполнены, в основном, серебряным карандашом и цветными мелками, но впоследствии чужая рука прошлась пером по контуру некоторых рисунков и добавила кое-где акварельной подкраски.
Перед нами — портреты придворных Генриха VIII. Тут есть и сам король, и Анна Болейн, его несчастная королева, и первый поэт английского Возрождения Томас Уайет, чей куртуазный роман с Анной сделался романтической легендой. Король Генрих унаследовал от отца мрачный, еще вполне средневековый двор и полностью преобразовал его, превратив жизнь королевской семьи и своих придворных в беспрерывное празднество. Он приглашал лучших музыкантов из Венеции, Милана, Германии, Франции. За музыкантами шли ученые и художники, в том числе и Ганс Гольбейн из Аугсбурга, рекомендованный Генриху Эразмом Роттердамским. Король и его придворные упражнялись в сочинении стихов и музыки; постоянно устраивали красочные шествия, праздники, даже рыцарские турниры (собственно говоря, бывшие уже анахронизмом). В общем, это был Золотой век, в особенности по сравнению с ушедшей, казалось, в далекое прошлое эпохой войн, интриг и злодейств.