земли зимой. Так что первое его любимое занятие — сорить деньгами ради своих прихотей. Что еще? Еще — если принять твой вариант его происхождения, то особенно интересно: он любит манипулировать Сиверсами. Понимаешь, одного возвышает, другого понижает. Он, конечно, из всех Сиверсов самый влиятельный. Непонятным образом — и при нашей новой императрице. Ведь обер-гофмаршалом и Général en chef он стал после восшествия на престол Екатерины. И его паясничание с Сиверсами, то есть с настоящими Сиверсами, тем более поучительно, чем меньше он сам — Сиверс. Ах, что он с ними делает? Ну, например, своего отца, то есть своего официального отца, он отправил из Петербурга куда-то в Лифляндию, управляющим мызой. Со своим так называемым братцем Иоахимом Иоханном поступил точно так же. А его сына Якоба подобрал, взял с собой в Петербург, выучил и сделал из него человека. Посланником где-то за границей, губернатором и прочее. И заметь: в прошлом году он выдал за Якоба свою дочь Элизабет. Значит, по документам Якоб — двоюродный брат своей жены. В церковных кругах, во всяком случае, по этому поводу пожимали плечами. Ну, в исключительных случаях дозволяется такой брак, а все-таки: разве ему не найти было для дочери другого мужа? Чтобы Элизабет могла выйти замуж — скажем прямо — без привкуса кровосмешения? В кулуарах синода я слышал: господин Карл будто бы на это заявил: такой проблемы ни для меня, ни для Элизабет не существует. Выходит, что и впрямь не существует. Если он раквереский деревенский парень. Да, еще ты спросил, что он ненавидит. Не знаю. При мне он не раз заявлял, что не терпит людей, которые мнят о себе больше, чем того стоят… Но это не так уж и оригинально. И еще я слышал от него, что он не любит лести, но это утверждают почти все господа, не так ли, хотя никто из них не запрещает своим людям подлизываться и лебезить… Какие у него слабости или в чем он силен? Знаешь, не так уж часто я с ним соприкасаюсь. Сила его должна быть в том, что он сумел с успехом пережить смену царствований. В то время как большая часть фаворитов Елизаветы была сметена. Может быть, это случайность, а может быть, и особая ловкость, что он попал в число тех немногих прежних людей, возвышением которых Екатерина показала свою терпимость et cetera. Очевидно, это его умение держаться подальше от горячих точек. Умение улыбаться. Вот именно. При дворе господин Сиверс слывет добрым дядей. Но при дворе эти слова означают, наверно, не столько доброту, сколько простодушие. И хитрец, который умеет там изображать простодушие, должен быть исключительно хитер. А слабости? Ха-ха-ха. Одна, по крайней мере, у него есть. Однажды он сам мне в ней признался. И происходит она, я полагаю, от необразованности. Ведь сколько-нибудь серьезного образования у него, по-видимому, нет. Да и не может быть, если твои слова о его происхождении соответствуют истине. А история с его слабостью такова: года два назад я ходил к нему просить клочок земли для кёстерской школы. Он упрямился, и я уже потерял надежду что-нибудь от него получить. И тогда, в заключение нашего разговора, морали ради и чтобы устыдить его, я процитировал какие-то стихи. Ну, вроде таких:
Ein Mann, der reich und mâchtig ist
und glaubt an Gott, ist, wie ihr wisst,
dabei erst dann ein wirklich Christ,
wenn er aus was sein Eigen ist
aucb armen Kindern Gaben misst…[37]
или нечто подобное. И знаешь, он вдруг встал — я тоже поднялся, подумав, что сейчас он выгонит меня вон, — а он усадил меня обратно и спросил: «Послушайте, вы сами сколотили эти слова?» А я и по сей день не знаю, взял я их из какого-то календаря или они у меня самого выстроились в ряд, как другой раз с человеком случается, — помнишь, мы с тобой в Йене иногда полвечера говорили рифмами. Но когда господин Сиверс спросил меня об этом с каким-то чудным оживлением, я будто почувствовал, что ответить следует «да». И я ответил: «С божьей помощью, господин граф…» Он рассмеялся и сказал: «Знаете, тот, кто умеет так рифмовать, что слова сохраняют смысл и ты понимаешь, что они значат, тот умеет ходить по воде! Такого человека нельзя отсылать с пустыми руками. Берите участок и стройте свою кёстерскую школу!»
— А что ты знаешь о его жене? — спросил я.
— О его жене Бенедикте? Да ничего особенного. С виду приятная, любезная женщина. Урожденная Крузе. И, кажется, даже не «фон Крузе». Дочь какого-то придворного садовника. Будто бы, пока Елизавета крутила любовь с ее мужем, жила где-то под Петербургом, на мызе у моря, и воспитывала детей. Их у них шесть или семь живых и несколько умерло в младенчестве. Но в последние годы госпожа показывается и в Вайвара. Сейчас, правда, ее здесь будто бы нет.
— Других наставлений ты мне дать с собой не можешь?
— Не приходит ничего в голову…
— Однако одну услугу тебе придется мне оказать.
— Да? Если только это в моих возможностях. Какую же?
— Ты должен пойти к графу, лучше всего сейчас же, сразу. И выговорить для меня на завтра возможность попасть к нему.
Мы вышли из церкви, он запер дверь на замок, и мы направились обратно в пасторат. Там он оставил меня поболтать с госпожой Кларой и полистать его немногочисленные книги, а сам отправился на мызу. Часов в семь он вернулся. Да, графа Габриэль застал. И Габриэлю удалось выполнить мою просьбу.
— Он ждет тебя завтра в семь часов утра.
— В семь? Почему в такое время?
Габриэль усмехнулся. Еще с йенских дней я знал, что он деликатный и в то же время наблюдательный парень. Он сказал:
— У каждого свои странности. И где-то у каждой странности своя причина. Думаю, что нет смысла в таких случаях спрашивать почему. Примиримся с тем, что он, как я сказал, господин с причудами.
— Но это все-таки очень странно — в семь часов утра?
— А ты сам, — усмехнулся Габриэль и отведал вина, которое сервировала для нас госпожа Клара, — вот смотрю на тебя — с каким поистине странным жаром занимаешься ракверескими делами. Будто ты адвокат города. Или они тебе за это много платят. И не только. Будто ты исконный житель Раквере и защищаешь свое честное имя и права своих детей. А на самом деле — ни то, ни другое, ни третье, насколько я знаю. Так что лучше уж я не буду спрашивать, почему ты так усердствуешь. Все равно ты ответил бы: во имя справедливости. А что это говорит?
Было немного больше шести часов, когда я выехал из пастората в Сиверсхоф.
Мелкие кустарники по краям маленьких, как заплаты, полей церковной мызы серыми полосками проступали сквозь слоистый молочно-белый, по утреннему густой туман. Потом черный еловый лес разрезал туман пополам, но за лесом, с северной его стороны, над полями Сиверсхофа, он снова пластался, будто белое озеро. Впереди из него поднимались Вайвараские горы. «Варварские» по-местному, сказал Габриэль. Из трех возвышенностей, из трех для этой равнины неожиданно высоких синих лесистых бугров, получился остров, окруженный массой тумана, будто белым озером, сквозь которое просвечивала зелень.
По самую грудь в этом озере молочной мглы я приближался к горам, и чем ближе я подъезжал, тем различимее становились строения на восточной горе. Потом дорога свернула в долину между западной и средней горами и подошла к поднимающимся склонам и растущему на них лесу так близко, что я воочию увидел: одно из утверждений Габриэля подтверждается — эта сочная темная чаща, что покрывала три горы, и в самом деле была не природным лесом, а насаженным парком. Ели, липы, березы, клены, черная ольха — по пять-шесть деревьев купами, будто громадные букеты. Вскоре дорога, огибая вершину средней горы, свернула на восток, поднялась над туманом и между десятисаженными елями и липами пошла к восточной горе. Еще на десять саженей выше, на середине южного склона восточной горы, в темно-зеленом обрамлении парка, стоял господский дом, а перед ним белела песчаная площадка. В том месте, где в нее вливалась подъездная дорога, высилось некое напоминающее триумфальную арку сооружение из выструганных досок, на котором была натянута голубая с золотой надписью шелковая лента в фут или полтора шириной. Утренний ветерок, весьма ощутимый здесь на горе, раскачивал ее концы:…at Zorndorf! Vivat Kunersdorf! Vivat F-r!
Цорндорф и Куннеродорф — названия эти были мне, разумеется, знакомы. Знакомы потому, что первое означало сражение, закончившееся большой победой русского оружия, а второе и пруссаки и русские считали своей победой. Сражение из недавней большой русско-австрийско-прусской войны, которое начиналось бы на «Ф», я вспомнить не мог. И воинственность этой триумфальной арки заставила меня внутренне усмехнуться. Ибо, насколько мне известно, господин Сиверс как воин в счет не шел. Под Цорндорфом и Куннерсдорфом он все-таки, кажется, находился. Но, судя по ироническому покашливанию Рихмана, не для того, чтобы командовать войсками или участвовать в серьезных военных действиях, а для того, чтобы верная императрица имела возможность повысить до генерал-лейтенанта своего отвергнутого возлюбленного. Однако у меня не было времени долго пожимать плечами по этому поводу. И помимо того, все это было слишком обычно, чтобы думающему человеку вообще стоило пожимать плечами.
По другую сторону площадки стоял господский дом. От множества застекленных окон отливающий голубизной деревянный коричневый дом с какими-то террасами и башнями. Однако более скромный, чем я ожидал, судя по рассказам.
Я остановил лошадь у главного подъезда и спешился. Прежде чем я успел осмотреться, нет ли где-нибудь людей, с лестницы мне навстречу поспешили два человека. Бритый и лощеный конюх взял мою лошадь под уздцы и увел. Одетый в зеленый сюртук камердинер с седыми бакенбардами с королевским достоинством спросил:
— Господин Беренд Фальк?
Я кивнул.
— Граф ожидает господина, — он вытащил из кармана часы на толстой цепочке, — да, через семь минут. Прошу.
Но он не повернулся и не пошел передо мной вверх по главной лестнице или вовнутрь дома. Он свернул направо, оглянулся, следую ли я за ним, и направился в парк. Следом за слугой я шел по до щепетильности ровно проложенным песчаным дорожкам, мимо двух-трех зеленых садовых скамеек и мимо маленького, выложенного камнем бассейна, куда из вделанной в склон медной трубки через лягушачий рот струилась вода. Дорога ощутимо пошла в гору и подвела нас к широкой лестнице из известняковых плит. Мы поднимались на вершину парковой горы между тенистыми дубами, светлыми липами и темными елями по все более крутой лестнице. На открытой вершине холма стоял маленький, может быть трех-четырехкомнатный, павильон на каменных колоннах в рост человека, вокруг шла веранда шириной в сажень. Вслед за слугой я поднялся по ступеням. На веранде он сделал мне знак подождать и вошел внутрь павильона. А я стал осматриваться.