— Я филантропией не занимаюсь, — сказал он. — Вам что, и вправду нужна эта кобыла?
— Я от своих слов не отказываюсь.
— И ты действительно думаешь, что она зажеребеет?
— Я переверну вашу ставку. Скажем, пять к двум за то, что зажеребеет.
— Предлагаю пари, сказал он. — Я посылаю кобылу к Карвейлерсу. Если она зажеребеет, за случку плачу я. Если нет, кобыла останется у меня.
— И наши с Беном две с половиной тысячи?
— Само собой.
— Вы небольно хороший игрок, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Но я принимаю пари.
И вот мы с Беном смотрим на машину для скачек, небывалую и невиданную дотоле на нашей земле.
Наше ранчо было расположено прекрасно, в стороне от проезжих дорог, и мы старались изо всех сил, чтобы никто не видел Рыжего Орлика на тренировках. Уже в годовалом возрасте он с лихвой оправдал наши самые безумные надежды. Бен взял его в тренинг еще до двух лет. К тому времени он вымахал до ста семидесяти сантиметров в холке, весил тысячу двести фунтов и Бена, с его ста двадцатью шестью фунтами, вообще не замечал у себя на спине. Бен каждый раз слезал с седла, что-то бормоча как полоумный. Да и я был немногим лучше. Эта лошадь не галопировала — она парила. Каждое утро, когда Бен давал ему волю, я смотрел, как Рыжий Орлик несется по прямой среди прерии, — он был похож на громадное колесо со сверкающими спицами, неудержимо пожирающее пространство.
А секундомеры показывали, что Рыжий Орлик, неся предельный вес даже для взрослой лошади, бьет все мировые рекорды на любой дистанции, да еще по тяжелой дорожке. Нас с Беном просто оторопь брала.
Как-то вечером накануне сезона Бен сказал мне, заметно нервничая:
— Я позвонил кое-кому из знакомых жокеев, кто работает у Крупвелла, Карвейлерса и других. У них все лучшие двухлетки — жеребята как жеребята, нормальные лошадки. Наш Орлик уйдет от них на двадцать корпусов.
— Придется тебе его придерживать, Бен. Нельзя выдавать сразу, на что он способен.
— Здесь, один на один, я с ним справлюсь. А кто знает, как он будет вести себя в компании?
— Надо сдержать его во что бы то ни стало.
— Послушай, Кост, мне приходилось ездить и на самых лучших, и на самых отбойных. Я знаю, кого смогу удержать, а кого нет. Если Орлик вздумает меня понести, я с ним ничего не смогу поделать.
— Мы его отлично выездили.
— Конечно, но если я хоть что-нибудь понимаю в скачках, то он взбесится, как только лошади начнут его поджимать. Кроме того, любой лошадник с первого взгляда поймет, что он за птица. Они сообразят, что мы темним.
Мы стояли у паддока[3], огороженного сосновой загородкой, и я обернулся, чтобы взглянуть на Рыжего Орлика. Вам приходилось видеть гепарда? Это такая кошка. Она бегает быстрее всех на земле. У гепарда длинные ноги и туловище, и он движется с мягкой грацией — пока не бросится бежать. Тогда он летит стрелой — даже лап не разглядеть. Рыжий Орлик был скорее похож на гепарда весом в тысячу двести фунтов, чем на обычную лошадь, и в движении это сходство еще больше бросалось в глаза.
— Как-никак это скаковая лошадь, — сказал я. — И если он не будет участвовать в скачках, что нам с ним делать?
— Будет он участвовать в скачках, — проговорил Бен. — Только теперь все переменится.
Это оказалось чистейшей воды пророчеством.
Вначале мы решили записать Орлика где-нибудь на одном из западных ипподромов. Пришлось заложить ранчо, чтобы раздобыть денег на вступительный взнос, но мы записали его в скачки заблаговременно. За два дня до скачек погрузили его в попоне в закрытую машину и переправили в денник так ловко, что никто не успел его разглядеть. Работали с ним на рассвете, когда остальные жокеи еще не выезжали на круг.
На этом ипподроме многие заводчики испытывали своих двухлеток. И первым, кого я увидел в день скачек, был Крупвелл. Чувствовалось, что он слегка заинтересован, — значит, пронюхал, что мы записали лошадь. Крупвелл окинул взглядом мои потрепанные джинсы и всю мою тощую фигуру:
— Как ты поживал эти годы, Костелло? Похоже, что тебе приходилось частенько поститься.
— С завтрашнего дня все пойдет по-другому, — сказал я ему.
— Ты имеешь в виду жеребенка, которого вы записали? Уж не тот ли, которого ты выиграл у меня на пари?
— Тот самый.
— Я прочел, что Бен скачет на нем. Наверное, ему пришлось сбросить вес?
— Нет, не пришлось.
— Не хотите же вы заставить двухлетку нести в первой скачке сто двадцать восемь фунтов?
— Он к Бену привык, — заметил я небрежно.
— Костелло, я знаю, вы заложили ранчо, чтобы заплатить вступительный взнос. — Он внимательно смотрел мне в глаза. Инстинкт игрока подсказывал ему, что здесь что-то кроется. — Покажи-ка мне жеребенка.
— Посмотрите, когда приведем седлать, — сказал я и ушел.
Такую лошадь нельзя незаметно привести в паддок. Люди, всю жизнь посвятившие скачкам, знают, что дает лошади резвость, мах, выносливость. Не надо быть экспертом, чтобы понять, что за лошадь Рыжий Орлик. Когда мы сняли с него попону, вокруг нас мгновенно заклубилась толпа лошадников, а мы седлали Рыжего Орлика.
Карвейлерс, красивый седоголовый джентльмен с Юга, подозвал меня:
— Костелло, это жеребенок от Лети Вперед?
— На его документах — ваша подпись.
— Я вам дам пятьдесят тысяч долларов за его мать.
— Ее уже нет, — сказал я. — Она пала через две недели после того, как мы отлучили этого жеребенка.
— Назначьте цену за жеребенка, — сказал он не раздумывая.
— Не продается, — ответил я.
— Поговорим позже, — сказал он и пошел к кассам тотализатора. Вся толпа хлынула за ним. Я видел нескольких конюхов, которые пытались перехватить деньжат у приятелей и поставить их на Рыжего Орлика — несмотря на то, что ему придется нести лишний вес. К тому времени, как кассы закрылись, наш жеребенок был фаворитом, а ведь никто еще не видел, каков он в скачке…
— Повезло нам, что нечего ставить, — сказал Бен, когда я подкинул его в седло. — При таких ставках едва ли выдадут десять центов на доллар.
Ставки привлекли к Рыжему Орлику внимание всех зрителей. Когда лошади проходили перед трибунами, раздались аплодисменты. Он был абсолютно не похож на восемь остальных лошадей. Шагал, слегка потряхивая головой, и из-за длинных задних ног казалось, что он спускается с горки. Орлик делал один шаг, когда остальным жеманным двухлеткам приходилось делать три.
Я отошел подальше от трибун, и когда Бен проезжал мимо — старт на тысячу двести метров давался на дальней стороне дорожки, — заметил, что Рыжий Орлик смотрит на других лошадей с любопытством, то и дело перекладывая уши. Я взглянул на Бена. Он был бледен.
— Ну как он? — крикнул я.
Бен взглянул на меня искоса:
— Он какой-то другой.
— Другой? — рассердился я. — Как это?
— Я сам знаю не больше твоего! — обернувшись через плечо, крикнул Бен.
Орлик прошествовал на свое место в стартовом боксе и занял доставшееся ему по жребию место — крайним с поля, — чин чином, как мы и учили. Но когда убрали решетку, рывок участвующих со старта вспугнул его. Он вылетел на бровку и отбросил остальных лошадей на пять корпусов на первой же сотне метров. Трибуны ахнули — толпа была потрясена.
— Господи, удержи его! — услышал я собственный голос.
В бинокль мне было видно, что жокеи, не участвующие в скачке, не сводят глаз с рыжего жеребенка, несущегося впереди. Двухлетки частенько подхватывают со старта, но такой лошади, чтобы ушла на пять корпусов раньше, чем через две сотни метров, еще не бывало. Я видел, что Бен мягко придерживает Орлика, и к первому повороту он опережал других лошадей всего на корпус.
Но ни одной лошади не удалось подойти ближе, чем на корпус. На повороте двое жокеев попытались достать Орлика, и все поле быстро разделилось на группки: трое, двое и пара одиночек. Я отлично видел, как две лошади позади Орлика прибавили ходу. Но Орлик ушел еще на три корпуса перед самым выходом на прямую, и было видно, как Бен борется с ним. Та пара, что шла следом, уже выдохлась, и остальные поравнялись с ней на последней прямой. Орлик словно почуял азарт борьбы, и ритм его движений изменился, как будто у гоночного автомобиля до отказа выжали акселератор. Он вырвался на прямую, с каждым скачком выигрывая по полкорпуса.
Орлик пересек линию финиша, опережая вторую лошадь на сто метров, и продолжал мчаться вперед. Бену пришлось проехать еще один круг, прежде чем Орлик понял, что позади нет уже ни одной лошади. А к тому времени, когда Бен шагом въехал в паддок для призеров, Орлик дышал легко и ровно. Шерсть у него была только чуть влажная, — видимо, даже не успел вспотеть.
Первое, что бросилось мне в глаза, — это виноватое лицо Бена.
— Я старался его придержать, — сказал он. — Но когда до него дошло, что кто-то хочет его обойти, он разозлился как черт да и позабыл, что я на нем сижу.
Из громкоговорителя вырвались сбивчивые, восторженные поздравления: "Да, мировой рекорд на тысячу двести метров побит. И не только побит, леди и джентльмены: улучшен на пять секунд! Нет-нет, выигрыш пока неофициальный. Дежурные ветеринары должны обследовать лошадь. Прошу оставаться на своих местах".
Оставаться на местах — черта с два! Нельзя было оставаться спокойным после того, что довелось увидеть этим людям. Всем до одного — мужчинам, женщинам и детям — хотелось взглянуть поближе на чудо-лошадь. У меня самого слезы навернулись на глаза, когда Орлик летел к финишу.
Конец дня вспоминается мне как-то отрывочно и путано. Сначала ветеринары заглядывали Орлику в зубы, ворошили его документы, выясняли дату рождения, а под конец сверили клеймо, наколотое у него на губе, чтобы удостовериться, что он и вправду двухлетка. Затем они убедились, что Орлик не получал допинга. Кроме того, его размеры оказались настолько невообразимыми, что доктора не на шутку встревожились: может, это животное и не лошадь вовсе? Они отправились посоветоваться с судейской коллегией.