Тренер наблюдал за игрой внешне спокойно, отвечая на советы запасных игроков односложными "да" и "нет". Он тоже видел, что команда потеряла игровой настрой, но не мог определить причину. Минутный перерыв, однако, брать не стал — сначала надо было разобраться в причинах плохой организации игры самому, ребятам сделать это труднее.
Первый сет они проиграли со счетом двадцать четыре — тринадцать.
В середине второго тренер взял первый перерыв.
— Вы что? — негромко, но резко спросил он игроков, разгоряченных и злых. — Перегорели? Или сетка высоковата? Где стиль команды? Почему хроноимпульсы однообразны? Ведь они поймали ваш темп хроноподачи, а вы продолжаете в пятисекундном ритме. Смените режим, играйте второй, третий варианты вперемежку, сбейте их с толку. Они не лучше вас, но тактику выбрали лучшую. Поняли? Иван, сядь отдохни, вместо тебя поиграет пока Сосновский.
— Замена в сборной команде Земли, — гулко возвестил голос судьи-информатора. — Вместо номера четыре — Ивана Погуляя продолжает игру номер девять — Януш Сосновский.
Иван сел рядом с тренером и вытянул ноги, не глядя на товарищей, делавших вид, что ничего особенного не произошло. Тренер присмотрелся к его хмурой физиономии и хмыкнул:
— Устал?
— Не знаю, — помедлив, ответил Иван. — Что-то мешает играть, а что именно — не пойму.
Несколько минут молчали. Игра чуть-чуть выровнялась, но разрыв в очках был слишком велик, и надежда выиграть сет казалась призрачной.
— А ты попробуй сыграть выше своих возможностей, — тихо проговорил тренер. — На пределе. До боли! И перестань думать о возвращении. Я правильно тебя понял?
Иван вспыхнул. Тренер понимающе кивнул и сжал его плечо твердыми пальцами:
— Ты не первый мой гость из прошлого, Иван. В предыдущем чемпионате Союза планет у нас играл Виктор Апанасенко, твой не только современник, но и земляк. Уходя, он сказал: "Теперь уверен, что проживу свой век не зря, — я видел свою мечту, значит, работал и мечтал правильно".
— Я его понимаю, — пробормотал Иван.
Второй сет сборная Земли тоже проиграла. Тренер выпустил Ивана на площадку только в третьем при ничейном счете, жаждущего борьбы и полного желания сделать невозможное.
О себе Иван уже не думал, сердце забилось ровно и сильно, исчезла скованность, пришло ощущение полета и сказочной удачи, тело потеряло вес и стало легко управляемым. Он сразу увидел игру, мгновения полета мяча растягивались для него в секунды, в течение которых он успевал прикинуть траекторию полета, подготовиться к приему первого мяча, найти партнера, принять мяч и выдать пас с точностью автомата.
Сначала он, играя в защите на второй линии, достал "мертвый" мяч, посланный нападающим марсиан в угол площадки. Громадный зал отозвался волной аплодисментов, но Иван их не слышал.
— Меняем темп, — сказал он Стану. — Максимум — третий вариант с переходом на второй при обычной перебежке в первой зоне.
Стан отмахнулся было, потом оглянулся на Ивана, словно не узнавая, и передал остальным игрокам:
— Ребята, играем третий с полупереходом, предельно!
И они заиграли.
Гвендолин из центра сразу же выдал Ивану пас во вторую линию. Это был очень сложный для исполнения нападающий удар. Иван взвился в воздух, повернулся на лету на девяносто градусов, показав противнику левую руку в замахе, тем самым обманув блок, и с сухим звоном вбил мяч в центр площадки марсиан — при нанесении завершающего удара перемещать мяч во времени запрещалось.
Зал зашумел и снова замер.
Иван вместе со Станом и игроком под номером пять провели великолепную скоростную трехходовую комбинацию "зеркало", причем ситуация осложнилась появлением мяча прошлой подачи, так что на площадке в своеобразной петле времени замкнулись сразу все семь игроков — один из них выходящий — и два мяча. Сначала Иван принял подачу, вспомнил положение рук подающего игрока марсиан две секунды назад и переместился на то место, куда, по его расчетам, должен был прийти мяч первой подачи. Стан в высоком прыжке выполнил "юлу" — сымитировал нападающий удар и направил мяч вдоль сетки, а закончил комбинацию пятый игрок команды, чисто срезав мяч на взлете во втором номере. В то же время, когда этот мяч еще только летел вдоль сетки, Иван в падении достал второй мяч прошлой подачи, Гвендолин мягко, кончиками пальцев, пропустил его за собой, и седьмой игрок, мрачноватый Кендзобуро, обманным ударом "сухой лист" отправил его со второго темпа в угол площадки соперника. Действие длилось не более трех секунд, мячи уже впечатались в площадку сборной Марса, а Иван, Кендзобуро, Стан и Гвендолин еще находились в воздухе.
Зал снова зашумел, выдохнул одновременно и замолчал до конца игры, словно боясь шумом аплодисментов нарушить таинство игры.
Иван нападал с любого номера, согласно смене вариантов, с задней линии, с центра. Он угадывал появление мяча в хронополе до десятых долей секунды, перепрыгивал и пробивал блок, доставал в защите такие мячи, которые лишь теоретически считались доставаемыми. Он блокировал нападающих в труднейшем исполнении аутконтроля — ловящим блоком, угадывая направление удара в четырех случаях из пяти.
Это была игра на вдохновении. Она зажгла остальных игроков команды, и они творили чудеса под стать Ивану, разыгрывая комбинации хладнокровно и уверенно, как на тренировке. Если играют команды, равные по классу, то именно такая игра, четкая, слаженная, когда партнеры понимают друг друга по жесту, по взгляду — мысленный контакт карается так же, как и техническая ошибка, потерей мяча, — когда все их движения подчиняются неслышимому ритму и кажется, будто на площадке всего один игрок, чье многорукое тело перекрыло все поле и мяч каждый раз натыкается на него, с удивительным постоянством отскакивая к согласующим игрокам, только такая игра и может дать положительный результат. И земляне, проиграв первые два сета, выиграли остальные три.
Зал еще секунду немо дивился на освещенные квадраты игрового поля, на обнимавшихся игроков сборной Земли, а потом словно шторм обрушился на дворец спорта.
— Спасибо! — сказал тренер с грустным восхищением, обнимая Ивана. — Мы не ошиблись в тебе, брат! Спасибо! Думаю, едва ли я когда-нибудь еще увижу такую игру. Лишь после такой отдачи ты имел право… — Он не договорил.
— Я понял, — кивнул Иван. — Лишь играя на пределе я имел право увидеть то, что увидел.
В этот момент Иван любил всех, и возвращение домой уже не вызывало в нем отчаяния, несмотря на перспективу остаться в своем времени калекой на всю жизнь.
Его дружно оторвали от пола и подкинули в воздух…
На буфете часы пробили десять часов вечера.
Иван очнулся и поднял голову, не узнавая привычной обстановки. "Странно, — подумал он с недоумением, — странно, что я это помню! Они же должны были "ампутировать" всю информацию о будущем. Забыли? Или все снова сводится к банальнейшему из объяснений — сон?! Неужели?.."
Иван встал с дивана, сделал шаг к двери и… жаркая волна смятения хлынула в голову, путая мысли и чувства: он не хромал! Нога сгибалась свободно и легко, мышцы были полны силы и готовности к действию. Тот душевный подъем, который сопутствовал ему во время пребывания в далеком трехтысячном году, не покинул его. Значит… все это случилось наяву?!
Он присел, пряча запылавшее лицо в ладонях, с минуту находился в этой позе, потом с криком подпрыгнул, достал головой потолок — дом был старый, и потолки в нем высокие, — остановился и подумал: "А если они и в самом деле забыли? На радостях? Чего не бывает в жизни? Может быть, возвращением ведает тот же виомфант Даниил, а он всего-навсего робот, машина… У меня же остались все знания и навыки спортсмена, который родится только через тысячу лет! И если сейчас я начну проявлять эти чудовищные способности, то изменю реальность, говоря азимовским языком. Ну и влип! Никому ведь не скажешь, не посоветуешься… Что же делать?"
Иван снова подпрыгнул, и в этот момент в комнату без стука вошла мать.
— Ваня! — прошептала она, схватившись за горло. — Прости, что я… вошла без… ты прыгал?! Ты уже не… что с тобой?
Иван обнял ее за плечи, привлек к себе.
— Все в порядке, ма, не пугайся. Я скрывал от тебя, боялся проговориться раньше времени… Просто я тренировался и… нога начала понемногу сгибаться.
Признание звучало фальшиво, но мать поверила.
Два дня Иван мучительно размышлял, что делать дальше. Старые переживания, свойственные ему в "доисправленной" жизни, вернулись вновь, но теперь он решал их иначе: комплекс неполноценности превратился в комплекс превосходства и мучительное нежелание возвращаться к прежней жизни. Душа Ивана превратилась в ад, где добродетель боролась с низменными сторонами личности, и он все чаще ловил себя на успокаивающей мысли, что ничего плохого не случится, если он останется "суперменом", просто придется жить тихо и по возможности не проявлять своего физического превосходства. Омар Хайям со своими нравоучениями типа:
Ад и рай — в небесах, утверждали ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи.
Ад и рай — не круги во дворце Мирозданья,
Ад и рай — это две половины души, —
заглох совсем.
Конечно, оставался еще волейбол: Ивана тянуло на площадку все сильней и сильней, знания и возможности требовали отдачи, выхода в реальность, но показать себя в игре современников значило раскрыть инкогнито, расшифровать себя неизвестному наблюдателю, который когда-то выявил его среди болельщиков, и тогда о нем вспомнят там, в будущем, и вернутся, чтобы исправить недосмотр… Иван приказал себе забыть не только о волейболе трехтысячного года, но и вообще о существовании этой игры и решился на бегство, хотя бы временное, из города, в глубине души осознавая, что способов бегства от самого себя не существует.
На третий день борьбы, притворяясь хромым, он заявился в деканат и отпросился на две недели для "лечения на море", придумав какую-то "чудодейственную" бальнеолечебницу под Одессой. Декан дал разрешение, не задав ни одного вопроса, чем облегчил мучения Ивана, и сомнения беглеца разрешились сами собой.