Да, но кто же виноват, кто, хотел бы он знать? Ну нет, хватит терзаться сомнениями и вопросами.
За последние три месяца он уже тысячу раз обвинял себя во всех смертных грехах. Обсуждал свои промахи сам с собой, с женой; утром, днем и даже ночью. И, черт возьми, не находил серьезных, роковых промахов.
Возможно, он все же ошибся, когда отнесся к ним как к умным, зрелым профессионалам. На самом-то деле это юнцы, капризные и жестокие. А лучшие и наиболее опытные из игроков полны самомнения, наглы и ненадежны. В любую минуту его предадут, сукины дети!
К примеру, тот же Джордже Верно, он-то втихомолку и настраивает против него игроков. Только вот непонятно, что он выиграет от смены тренера. Сам Джорджо даже не записался на тренерские курсы, возглавить команду не собирается. Какая ему радость, если команда вылетит из высшей лиги? Поди их пойми, этих ненормальных.
Гуидо попытался встать — спина отчаянно болела и не давала разогнуться.
О господи, только этого ему не хватало!
И тут он подумал, что боль в спине — отличный предлог не явиться на тренировку. Пусть их потренирует Дзотти, скромный, честный парень, уже десять лет работающий с дублерами, а он увезет отдыхать Анну с дочкой. Шесть дней отменных каникул, и к дьяволу всех и вся.
Контракт с ним заключен на два года, так что и в будущем году платить им придется, если даже директорат его уволит. Будет сидеть себе дома, а деньги ему перешлют — контракт есть контракт!
К горлу подступила тошнота. Проклятье, разве это жизнь! Так и хочется в ярости все ломать и крушить.
Зазвонил телефон, он снял трубку. Доктор Сабатини своим фальшивым, медоточивым голоском проворковал:
— Послушайте, Кальдоро, я говорил с президентом клуба. Он тоже считает, что вам срочно нужно подлечиться. Конец чемпионата будет для нас на редкость трудным, и вам необходимо быть в форме. Завтра же уезжайте в Терме и пройдите предписанный мною курс лечения. Через неделю вы будете как окурчик. А пока команду потренирует Дзотти. Хорошо?"
Вот и погода под стать его настроению.
Терме, водный курорт, само по себе место невеселое, а тут еще дождь зарядил. Прохожие смотрят на тебя недоверчиво, а порой завистливо — ведь ты выглядишь не очень больным. Все говорят вполголоса. Немного спустя и дочка Джорджана начинает смотреть на него с тревогой и тоской. Хотя, может, только ему видится тревога и тоска в каждом взгляде, даже в чистых глазах его маленькой дочери.
— Не знаю, не знаю. Неужто я совсем раскис?.. — бормочет он.
Анна, жена, испытующе смотрит на него и ничего не спрашивает.
Впрочем, что она может ему сказать? Анна отлично его изучила и знает, что выказывать жалость, сострадание нельзя. Он сразу приходит в бешенство и на ней же вымещает свою злость. В него словно вселяется бес разрушения.
А она так боится еще с детства, когда росла в многочисленной бедной семье, всяких скандалов, ссор. Семейное согласие, пусть даже хрупкое, мгновенно исчезает, и на смену ему приходят яростные стычки двух несчастных людей, отчаяние и страх. Анна ласково улыбается мужу, стараясь держаться как можно естественнее, словно все складывается наилучшим образом.
Но он-то знает, что она притворяется, и, как все взрослые дети, ищет любого предлога, чтобы выместить на жене свои обиды. Анна крепче его и все выдержит.
Сейчас она идет рядом, дрожа от страха и с минуты на минуту ожидая взрыва.
Нет, Гуидо слишком подавлен, чтобы начинать с ней войну. У него одно желание — бросить все к черту и исчезнуть навсегда. Анна чувствует это уже по тому, как тоскливо он тащится по дорожке, сгорбившись, словно больной старик.
"Что же делать, что?" — ищет и не находит ответа Анна. Рядом идет Джорджана, и лицо у нее грустное-прегрустное.
Увы, и само место унылое, печальное, и эта тоска, разлитая в воздухе, отпечаталась на заплесневелых фасадах домов грязно-кремового цвета, на стынущих под дождем деревьях.
По аллеям гуляют одни старики, и ей, Джорджане, еще не встретился ни один мальчик или девочка. Почему же папа с мамой привезли ее сюда, в это ужасное место?
Они никогда ее с собой не возили. Только раз — в Сирмионе на семинар тренеров. Но там было озеро, светило солнце, все смеялись. И даже уже пожилые тренеры, с которыми папа пил кофе и весело шутил, казались ей совсем не старыми.
А тут вечером сразу темнеет, тебя обдает сыростью и холодом. Джорджана просит маму посидеть с ней, пока она не заснет, а то вокруг такая тишина, что аж страшно становится.
Гуидо сидит в холле, утопая в огромном сером кресле. Свет здесь не такой яркий и лишь туманно отражается в старинных зеркалах. Гуидо Кальдоро курит и курит, не разворачивая лежащую на коленях газету. А в голову лезут мысли одна мрачнее другой.
Мимо проходят постояльцы — молчаливые тени. Лишь изредка кто-нибудь тихо кашлянет или что-то шепнет приятелю.
Тем громче и внезапнее прозвучал голос, окликнувший его по имени. Гуидо подскочил, весь напрягся, словно его хотели ударить.
У кресла стоял человек в сером костюме. Он и сам был весь серый. Землисто-серое лицо, руки в глубоких морщинах, под глазами два огромных серых мешка. Только длинные, до шеи, волосы седые. Особенно поразили Гуидо его руки — худые, костлявые, с отчетливо видными прожилками и венами. Тоненькие белые ноготки.
Человек, окликнувший его, пристально вглядывался в Гуидо. А Гуидо сам внимательно рассматривал лицо незнакомца: набрякшие веки, красные зрачки — кого-то ему этот человек напоминает, где-то он с ним встречался. Но где, когда? Гуидо лихорадочно пытался вспомнить и никак не мог. Незнакомец пришел ему на помощь.
— Гуидо, я Пьеро. Пьеро Бевилаккуа.
Гуидо даже не сумел скрыть своего изумления, а Пьеро негромко добавил:
— Не удивительно, что ты меня не узнал. Я очень изменился.
— Ты… ты здесь проходишь курс лечения? — спросил Гуидо, на которого волной нахлынули воспоминания прошлого. "Кстати, я задал ему совершенно дурацкий вопрос, — подумал Гуидо. — Бевилаккуа похож на живого мертвеца. Да нет, он просто мертв, хоть и улыбается сейчас, вернее, пытается раздвинуть в улыбке губы".
Пьеро пожал плечами. Говорил он с трудом, останавливаясь после каждых двух-трех слов, точно смертельно устал.
— Лечения?.. Я-то. Мне уже бесполезно лечиться. Приезжаю сюда, когда удается, и на короткие часы чувствую себя немного лучше. Но, повторяю, лишь на весьма короткое время.
— Да, но что с тобой? — спросил Гуидо, продолжая вспоминать.
Пьеро Бевилаккуа и в молодости не отличался особой силой, но и жалким больным не казался.
Он, как и другие мальчишки, бегал, прыгал, играл в футбол. Хорошо учился, был одним из лучших в классе.
Потом их пути разошлись. Гуидо не продолжил учебу, а целиком посвятил себя футболу, и преуспел. Пьеро же поступил в университет. Несколько лет назад они встретились в Риме, куда Гуидо продал менеджер его клуба и где Пьеро, закончив университет, открыл химическую лабораторию. Два года продолжалась их тесная дружба, двух эмигрантов в огромном чужом городе. Дружба двух холостяков, мечтавших о красивой жизни зажиточных буржуа. Они часто спорили, и Гуидо пытался доказать, прибегая к довольно веским доводам, что они не должны вконец омещаниться.
— Пусть у нас и появились буржуазные привычки, но живется нам совсем неплохо, — говорил Пьеро, возражая Гуидо.
— Разве ты не любишь деньги и они не приносят тебе радости? — с улыбкой вопрошал Пьеро. Ведь он стремился во что бы то ни стало заработать побольше денег. Даже не потому, что с деньгами ты всесилен, но по той причине, что деньги — показатель того, чего ты стоишь. Они — "параметр твоей подлинной ценности", — говорил Пьеро и был, конечно, прав.
На третий год Гуидо продали за очень высокую цену в "Милан". Об этом много писали тогда газеты. Самому же Гуидо казалось, что он достиг вершины Эвереста.
С тех пор они с Пьеро больше не виделись и даже не переписывались. Он женился на Анне, а Пьеро? "Лучше бы уж ему в таком состоянии не жениться", — подумал он о прежнем друге. И вот Пьеро, глубокий старик, сидевший перед ним, сказал, что он так и остался холостяком.
Тусклым голосом, то и дело прерываясь, Пьеро стал рассказывать о себе, подробно, со всеми нюансами. Впрочем, с ним ничего особенного не произошло. Если не считать истории с ПБ 7-71.
Гуидо весь обратился в слух и не отрывал взгляда от друга.
— ПБ 7-71. Я назвал его так по начальным буквам моего имени и фамилии — Пьеро Бевилаккуа, и по месяцу и году, когда мне удалось его синтезировать. Знаешь, он белый, как мраморная пыль… Я сразу же решил производить его в кубиках. Ну, как рафинад, и сахар в нем содержится. Это — просто пылинки с удивительно приятным запахом. Я до сих пор с тоской вспоминаю о нем, хоть и превратился в развалину. Порошок пахнет лесом и горьковатым миндалем. Наверно, оттого, что в нем есть крохотная доза кокаина. Ну, а может, это новый эффект ароматической цепочки. В точности я и теперь не знаю.
Самое интересное… — Тут он закашлялся, стал бледным как полотно и судорожно вцепился в ручки кресла. — Не бойся, — сказал он, — я справляюсь с такими приступами. Пока. — И с огромным трудом продолжал: — Так вот, самое интересное, что я и не собирался создавать подобный препарат. Хотел лишь изобрести новое средство против аритмии. Такой заказ дала мне одна фармацевтическая фирма.
Гуидо с напряженнейшим вниманием слушал рассказ Пьеро.
— Знаешь, это — страшный препарат, — задыхаясь, пробормотал Бевилаккуа, похожий сейчас на серую тряпку. — Он-то меня и сгубил, да-да, сгубил. Понимаешь ли, его надо принимать каждый день, по одному кубику утром. И ты становишься богом. Не замечаешь усталости, спокоен и радостен весь день и всю ночь, точно ты глотнул счастья. Но принимать препарат нужно непрерывно. Каждый день, каждый! Иначе возникает ужасное чувство дикой усталости, во много раз более сильной, чем прежде. Ломит кости, мускулы опадают и слабеют, кажется, что ты не одолеешь и пятилетнего малыш