Он шумно вздохнул и сказал, куда тише, чем прежде:
– Не знаю, смог бы я спать ночами, если б пережил такое… мракобесие…
Потом мы говорили еще довольно долго, о прошлом и настоящем. О будущем разговор казался нам то ли неуместным, то ли совершенно бесперспективным. Лев обмолвился лишь, что воспринимает грядущую смерть, как счастливое завершение мучений в жизни – той, где он так и не нашел своего места. Единственное, что у него было – это крохотный участок, домик размером со скворечник посреди красноярской тайги… и воспоминания. Только воспоминаниями Лев, в общем-то, и жил, и оба раза, когда я заезжал к нему, он словно молодел на несколько лет – наверное, оттого, что мог с кем-то поделиться историями своей молодости.
Время для него замерло, но при этом старик был и оставался прекрасным рассказчиком. Слушая Льва, я мысленно переносился в то самое время и место, о которых он повествовал, и проживал события вместе с героями тех лет. И если три года назад я довольно быстро «отошел» от чужих переживаний, то сейчас жуткие образы, навеянные историей о восстании в Горлаге, всплывали перед моим внутренним взором снова и снова.
Автоматная очередь! Крики! Кровь!..
И тишина. Надолго ли?
Было около полуночи, когда я понял – не могу больше. Аккуратно свернув разговор и пообещав при первой возможности снова навестить Льва, я отправился обратно в Красноярск. Желание ехать в бар давным-давно испарилось, а потому я поехал прямиком в отель и сразу завалился спать. Казалось, только сон мог заставить меня не представлять себе жуткие картины массовых расстрелов в Горлаге.
* * *
1890
Следующие несколько дней Чехов разъезжал по острову, общаясь с заключенными и ведя записи в журналах. Чаще ночевал у Толмачева, но изредка, когда не успевал вернуться или же исследование растягивалось на несколько дней, останавливался в других квартирах – благо, справка, полученная у Кононовича, исправно открывала перед литератором большую часть дверей.
«Кроме камер политзаключенных», – припомнил Антон Павлович, глядя в окно повозки.
Сегодня он возвращался к доктору и надеялся, что еще успеет ненадолго заглянуть к Ландсбергу – из-за обилия дел Чехов крайне редко бывал у того в гостях, о чем немало сожалел: личность Карла Христофоровича очаровала литератора, и он действительно горел желанием продолжить общение.
«Может быть, поехать прямиком к нему? – подумал Чехов. – Чтобы время зря не тратить…»
– А не свозите ли меня к Карлу Христофоровичу? – спросил он вслух.
Ракитин, нахмурившись, покосился в сторону литератора.
– Уверены? Не устали с дороги?
– Боюсь, что в ближайшие дни мы так и не свидимся, а сегодня вроде бы есть немного времени и сил…
– Раз считаете нужным, давайте заедем, – пожал плечами Ракитин.
Пододвинувшись к окну, он крикнул вознице:
– Гони повозку к дому Ландсберга, слышишь?
– Да! – отозвался тот и гаркнул на лошадей:
– Но!
Клячи запряжены были молодые, выносливые и прыткие, а потому доехали довольно быстро – около шести вечера повозка уже остановилась неподалеку от калитки, за которой находился участок Карла Христофоровича и его лавочка.
– Вы надолго собираетесь? – спросил Ракитин, когда Чехов пододвинулся к двери.
– Сказать по правде, не знаю. Ландсберг говорил, что я могу заезжать в любое время, без приглашения, но обмолвился, что может быть занят. Так что, если вам не трудно, обождите минут десять, я схожу к нему и спрошу. Договорились?
Ракитин согласился, и Чехов пошел в дом. Мишки на крыльце не было, и литератор, подойдя к двери, постучал. Внутри слышались голоса: видно, Ландсберг принимал гостей. Сначала показалось, что это шум веселья, но, прислушавшись, Чехов понял, что «невидимки» кричат друг на друга.
«Кто это, Ульян? А с кем?»
Судя по тому, что голоса не стихали, противники не услышали стука. Литератор снова занес руку, как вдруг дверь распахнулась, едва не ударив его по кисти. Стоящий на пороге мужчина содрогнулся и замер, оторопело уставившись на гостя. Был незнакомец худ, со злыми глазами и без двух верхних зубов.
– Ты кто? – грубо спросил мужчина.
Прежде чем литератор ответил, из-за плеча незнакомца выглянул Ульян и воскликнул:
– Антон Павлович, вы! Надо же, какая неожиданная встреча!
– Антон Павлович? – переспросил мужчина. – Чехов, что ли? Это про него ты говорил?
– Про него, – кивнул Ульян.
Теперь незнакомец смотрел на литератора с интересом, но интерес этот был не такой, как у Мишки – Чехов почувствовал себя товаром, который через стекло рассматривает забредший в магазин покупатель.
– Это мой брат, Николай, – представил мужчину Ульян.
Чехов хотел сказать, что рад знакомству, но слова застряли у него в горле. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как верно бандита описывал Ландсберг – настоящий зверь в людском обличье, готовый впиться в глотку того, кто слабей. Ульян не отличался красотой, увечья выдавали в нем человека с тяжелой лихой судьбой. Но в нем не было той животной агрессии, того пугающего пламени бесконтрольности и наглости, которую источал брат Николай.
Все это промелькнуло в голове у Чехова за секунду, после чего он молча кивнул – просто подтверждая, что услышал слова Ульяна.
– Чего тут забыли, Антон Палыч? – спросил Николай, поедая Чехова глазами. – Сюда сами не едут, а вы – гляди-ка!.. пожаловали…
– Не груби, – вставил Ульян.
Николай покосился в его сторону, усмехнулся и добавил:
– Ну же, рассказывайте, Антон Палыч. Мне, кандальному, ой как ынтересно знать…
Чехов скосил глаза на его запястья. Только сейчас он обратил внимание на отметины, которые остались на руках Николая после пребывания в кандальной.
– Проваливай-ка подобру-поздорову, брат, – хмуро сказал Ульян. – Антон Павлович, входите, я доложу про вас Карлу Христофоровичу.
Чехов и сам хотел поскорей попасть внутрь, поэтому приглашение воспринял с душевным ликованием. Однако Николай не торопился отступать в сторону.
– Не хотите говорить, стало быть? – произнес он уже без улыбки. – А и не надо! Видали мы таких любителей поглядеть, как другие помирают в муках!
По спине Чехова от этих слов побежали мурашки.
– Я такого точно не люблю, – раздраженно буркнул он.
– Николай! – рявкнул Ульян в сердцах. – Вали, кому сказал?
Он толкнул брата в плечо, и тот нехотя отошел, все-таки позволив Чехову скрыться в сенях.
– А вы, говорят, у доктора Толмачева остановились? – спросил Николай.
Антон Павлович вздрогнул и оглянулся, но брат Ульян по-прежнему стоял к нему спиной и смотрел куда-то в сторону.
– Да, у него, – нехотя подтвердил литератор.
– Понятно… – протянул Николай.
Не говоря больше ни слова, он сунул руки в карманы потрепанных брюк и пошел к калитке.
– Не обращайте на него внимания, Антон Павлович, – вполголоса произнес Ульян. – Он совсем одичал, живя в кандальной… но я надеюсь, мне удастся его утихомирить.
Чехов медленно кивнул и спросил:
– Так а Карл Христофорович не слишком занят?
– Нет-нет, уверен, он вас тотчас примет, – заверил помощник Ландсберга. – Идемте же за мной…
Закрыв дверь, Ульян первым устремился в рабочий кабинет. Чехов пошел следом за ним. Подходя он повернулся, чтобы посмотреть в окно… и застыл, когда увидел снаружи Николая. Брат Ульяна стоял прямо за невысокой оградкой, как шел, с руками в карманах, и хмуро взирал на литератора через стеклянную преграду. Дуэль взглядов продолжалось около полуминуты, после чего Николай хмыкнул и вразвалочку побрел от дома Ландсберга прочь. Чехов провожал его угрюмым взором.
«Наверное, таких лучше вовсе не выпускать из кандальной», – неожиданно для самого себя подумал литератор.
Будто испугавшись своей страшной мысли, он отвернулся и быстрым шагом пошел к двери кабинета.
* * *
1967
Челябинск встречал путешественников чадящими трубами множества заводов и фабрик, отчего Привезенцеву сразу вспомнился Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат и одинокая кукушка.
«А здесь таких комбинатов… не сосчитать. Трудятся люди на благо Союза, не жалея себя и близких».
Впрочем, так сложилось исторически: в годы первых пятилеток город активно застраивали предприятиями, а потом, во время войны, спихнули сюда еще и заводы из западной части России. Местные чиновники, улыбаясь, махали с экранов телевизоров, а после под любым предлогом стремились уехать из города как можно скорей – ежедневные выбросы здешнюю экологию, мягко говоря, не улучшали.
«И вот отправляют сюда по распределению все новых и новых… и они живут здесь, дышат смогом, умирают раньше положенного… стоит ли оно того?», – думал Владимир Андреевич, когда они проезжали по широким улицам Челябинска в направлении здешнего отделения ДОСААФ – там мотоциклам путешественников должны были сделать нормальное техобслуживание и устранить все имеющиеся дефекты.
– Что болтается, а не должно – то приварим, – заверил дородный усатый мужчина, встречавший участников ралли «Родина» возле большого гаража с зелеными воротами, распахнутыми настежь. – А что должно, но не болтается – смажем. Обычная практика, елки-с-палками…
Привезенцев окинул механика заинтересованным взглядом. О челябинских мужчинах давно слагали легенды, в которых сравнивали здешних силачей с былинными богатырями. Сотрудник ДОСААФ одним своим видом демонстрировал, что сравнения эти возникли не на пустом месте: высокий, широкоплечий, этот великан, кажется, мог бантиком стальной швеллер завязать, швырнуть его в реку Миасс, потом нырнуть за ним, вытащить, разогнуть обратно и вернуть, откуда взял.
«И ведь на какой почве растут… не благодаря, получается, а вопреки. Хотя, может, это как раз из-за экологии такие аномально большие люди получаются? Поди разберись, что тут причина, а что следствие…»
– И сколько это по времени займет? – поинтересовался Рожков.
Он как всегда спешил: видимо, Лазарев действительно требовал отчитываться о каждой минуте – на что была потрачена и насколько полезно для продвижения идей Октября…