– Сложно улыбаться, когда на тебя наставляют твой же револьвер, – признался Чехов.
– А вот это уже смешно, – осклабился Николай.
Глядя на его щербатую улыбку, Чехов снова вспомнил их разговор с Ландсбергом, когда Карл Христофорович сравнил брата Ульяна с животным, понимающим только силу. Сейчас, с оружием в руках, Николай напоминал хищного зверя, который загнал свою добычу – Чехова – в угол и теперь смакует момент, прежде чем впиться жертве в глотку.
«Только глупец может надеяться выбраться с острова каторги подобным образом, – подумал литератор, исподлобья глядя на Николая. – Глупец… или безумец».
– Пошли отсюда, – сказал каторжанин и жестом поманил Чехова к себе.
Антон Павлович нехотя подчинился.
– Вы идете передо мной, но не сильно торопитесь – револьвер я хоть в карман и спрячу, но дуло вам в спину будет смотреть. Помните об этом, если вдруг решите совершить какую-то глупость – я выстрелю, мне терять нечего.
– Сволочь вы, Коля, – не выдержав, сказал Чехов.
– Злитесь? Оно и понятно. Вы ведь на моем месте не были, не понимаете, каково мне. А походили б в кандалах с мое, дошло б до вас быстро, почему я отсюда сбежать хочу.
– Не поверите, но я и так все понимаю, – сказал Чехов, медленно шагая к парадной двери. – Я был в кандальной, видел, как там живут. И никому бы не желал туда попасть и провести там даже минуту, не то что месяц или, упаси Боже, полгода!
– Складно говорите, Антон Павлович, – буркнул Николай. – Сразу видно – писатель… Давайте, одевайте куртку и обувайтесь, а то босого вас враз приметят да разоблачат…
Чехов послушно принялся облачаться.
– Так вы хотите со мной до парома добраться? – спросил, надевая туфли.
– До материка, я же сказал. Поплывете со мной, а там уж решим. Как на материке окажемся, в смысле.
Антон Павлович, услышав это, на какое-то время застыл.
«Нет, он точно безумен».
– Обулись? Тогда открывайте дверь.
– А ты действительно с Сонькой Золотой Ручкой якшался? – спросил Чехов.
– А кто говорит, что якшался? Не Карл Христофорович часом? – ухмыльнувшись, спросил Николай. – Наверняка он. Он все про всех знает…
Удивительно, но последнюю фразу бандит произнес без какого-либо сарказма или двоякости – показалось, что брат Ульяна относится к Ландсбергу с плохо скрываемым уважением.
«Хотя чему я удивляюсь? Тут, кого ни спроси, так же отзовутся…»
– А даже если и он, то что?
– Да ничего, – хмыкнул Николай. – Вам самому, Антон Павлович, не все ли равно, с кем я дела имел и еще поимею? За дела мои меня судили, а за которые не судили, значит, и не было их. Смекаете?
– Да я так, любопытства ради… Тем более что мне из этой передряги живым вряд ли выйти удастся, так что…
– Вот только не надо зубы мне заговаривать, – раздраженно процедил Николай. – Открывайте дверь и топайте, да поживей: путь до порта неблизкий.
Чехов хотел сказать, что им все равно дойти не дадут – убьют раньше – но решил не злить своего пленителя понапрасну и, подойдя к двери, взялся за засов. В этот же момент силы будто покинули его тело, а руки налились свинцовой тяжестью.
– Давай уже! – забыв о приличиях, рявкнул Николай.
Команда негодяя сработала, как магическое заклятье, мгновенно снявшее оцепенение. Прочистив горло, литератор буркнул: «Сейчас, сейчас…» и потянул засов в сторону. Тот, проклятый, поддался так легко, что Чехова аж обида взяла.
«Не теряй надежды… снаружи солдат пруд пруди, кто-нибудь да заметит и выручит… наверняка…»
Взявшись за резную ручку, литератор шумно выдохнул – ну, с Богом – и потянул дверь на себя. В лицо Чехову тут же ударил свежий ночной воздух, и Антон Павлович жадно вдохнул его в себя.
«А погода-то какая, погода!.. Как же не хочется умирать…»
– Шагай, – велел бандит, и литератор послушно переступил через порог и побрел прочь от дома Толмачева – прямиком в том направлении, где находился порт. Николай пошел следом за ним; Антон Павлович понял это по звуку шагов. Шумно сглотнув, литератор попытался прикинуть, сколько им надо идти, чтобы добраться до причала, с которого ходят на материк пароходы. Получалось что-то около двух часов пешим ходом, и этот расчет, конечно же, нисколько не обрадовал Чехова: он прекрасно понимал, что обратный билет в пост ему не светит, а, следовательно, жить ему осталось совсем недолго. В лучшем случае, если безумный план Николая внезапно удастся, бандит убьет литератора по прибытии на материк; в худшем их пристрелят уже вот-вот, практически здесь и сейчас.
«А говорил мне Сергей Алексеевич Суворин – не езжай на Сахалин, беды не оберешься… не верил… Сколько всего осталось не сделано? Сколько не описано, не сказано? Как там мои будут без меня? Справятся ли?»
– Коля! – вдруг послышалось сзади. – Постой!
Шаги за спиной тут же стихли, и Чехов тоже замер. Запоздало пришло осознание: голос принадлежит Ландсбергу.
– Чего вам, Карл Христофорович? – нехотя отозвался беглец.
– Не делай глупости, прошу, – ответил ссыльный офицер.
– У вас там револьвер? – напрямик спросил Николай.
– Да, – помедлив, ответил Ландсберг.
– Ну так стреляйте. Только помните, что я тоже успею выстрелить – не в вас, разумеется.
– Я понимаю. Поэтому и не хочу спускать курок.
– Ну тогда чего пришли?
– Да чтоб мозги тебе, дурачку, вправить, вот зачем! – в сердцах воскликнул Ландсберг. – Ты посмотри на себя, во что ты превратился? Писателя, ни в чем не повинного, в пленники взял, убить его готов… Повесят тебя, Коля, а то и просто пристрелят, как собаку, прямо на месте. Особенно если Антону Павловичу как-то навредишь.
Чехов услышал, как Николай за спиной тихо шмыгнул носом.
– Чего вы от меня хотите, Карл Христофорович? – глухо вопросил бандит. – Я в кандальную больше не пойду. Не пойду!
– И не надо. Не надо. Просто револьвер брось, и мы тогда спокойно обо всем поговорим.
– Не поговорим! – в сердцах воскликнул Николай. – Хватит, наелся уже ваших разговоров! Я хочу бежать отсюда, хочу обратно на материк, ненавижу, ненавижу этот остров!
В некоторых окнах стал зажигаться свет: до того громко вещал мятежный брат Ульяна, что народ проснулся и решил посмотреть, кто там кричит среди ночи.
– Но ведь не Антон Павлович тебя сюда привез и оставил, – мягко, почти ласково произнес Ландсберг. – Не он, и не я, и не Ульян. Не из-за нас ты здесь, Коля.
– А из-за кого же?!
– Да из-за себя же, Коля. Из-за своих преступлений. Но ты искупишь их и вернешься на материк, обязательно вернешься, чище и лучше, чем был… как и все мы.
– Не вернусь, – хрипло сказал Николай. – Хватит с меня вашей каторги, сыт по горло. Что тут, что там – конец один… Никакого терпения нет.
– Коля! – рявкнул Ландсберг.
За спиной Чехова грянул выстрел. Литератор содрогнулся и рефлекторно прижал руки к груди, но крови не было. Кажется, его даже не ранило.
Тогда куда же выстрелил Николай?
– Коля! – снова воскликнул Карл Христофорович. – Зачем?
Антон Павлович медленно обернулся вокруг своей оси и увидел, что Николай лежит на земле, в позе совершенно неестественной. Дымящийся револьвер Чехова валялся чуть в сторонке, а под головой бандита, изуродованной выстрелом, темным пятном расползалась по земле кровь.
– Коля… Зачем… – шептал Ландсберг.
Он подбежал, упал рядом с бандитом на колени и принялся хлопать его по щекам.
– Ну, давай, давай…
Чехов тоже опустился на колени.
– Вы позволите? – робко спросил он.
Карл Христофорович нехотя убрал руки. Тяжело и шумно дыша, он наблюдал за тем, как Чехов проверяет пульс раненого бандита.
– Мертв, – одними губами сказал Чехов.
Ландсберг зажмурился на несколько секунд, потом медленно поднялся и шумно выдохнул. Литератор последовал его примеру – встал и тоже выпрямился.
– Вы как? – спросил Карл Христофорович. – Он вам ничем не навредил?
Чехов мотнул головой.
– Да, не думал я, что он так далеко зайдет… – признался Ландсберг. – Хоть и поговаривали, что он замешан в убийстве лавочника, а я не верил. Казался он мне глупым и вспыльчивым, но не злым. А оно вон как вышло…
Чехов молчал. Его трясло мелкой дрожью. Глядя на покойного Николая, литератор почему-то вспомнил рассказ Ракитина про несправедливо осужденного, который пережил свою первую казнь.
«Можно ли считать, что и я пережил казнь? Этот выстрел и ощущение полной пустоты внутри, ощущение, будто что-то внутри оборвалось да так, что уже не починишь никак…»
Словно прочтя его мысли, Карл Христофорович сказал:
– Поздравляю, Антон Павлович. День рождения у вас сегодня. Внеочередной.
Чехов с отстраненным видом кивнул… и содрогнулся, когда рука Ландсберга легла ему на плечо.
– Пойдемте выпьем коньяку, – тихо сказал Карл Христофорович. – Я всегда в повозке держу фляжку – как раз на подобный случай.
Взяв литератора за локоть, он повел его от трупа прочь.
– А как же… – растерянно пробормотал Чехов.
– Мишка побежал к солдатам, должны скоро быть, – опережая вопрос, сказал Ландсберг. – Не думал, что выйдет так печально, но Николай сам выбрал, как поступить. Я в свое время решил пойти иным путем.
Его глаза снова заблестели от слез, а голос дрогнул.
– Теперь бы только понять, как об… этом рассказать Ульяну, – добавил он еле слышно.
Чехов промолчал. Что посоветовать Ландсбергу, он попросту не знал.
А неугомонная собака, которая разбудила Антона Павловича, снова подала голос – на сей раз она не лаяла, а выла, словно от тоски по умершему Николаю.
* * *
2015
Мы находились в ста километрах от Перми, в гроте Кунгурской ледяной пещеры, и предвкушали сеанс спелеологии, когда снаружи вернулся Саша Никифоров.
– Беда, парни, – севшим голосом сказал он, нервно вертя в руках телефон.
Вид у него был растерянный, а лицо – бледным, поэтому мы сразу поняли: дела действительно очень и очень плохи.
– Что стряслось, Саш? – обеспокоенно спросил Боря.