– Мать звонила… – пробормотал Никифоров. – Отцу совсем хреново. Врачи говорят, в любой момент…
Он запнулся. Глаза его едва заметно заблестели: Саша всегда был кремень, но сейчас речь шла о папе, которого он безмерно любил и уважал, и оттого сдержать эмоции было нельзя.
Всегда тяжело слышать, если что-то случается с людьми, тем более с такими замечательными, как Анатолий Леонидович. А уж если речь идет о жизни и смерти…
– Поехали в Пермь, – произнес я. – Оттуда отправим тебя до Москвы на самолете, а дальше прыгнешь на машину и – прямиком в Суздаль.
Он посмотрел на меня с благодарностью, будто я снял камень с его души. То есть Саша в любом случае бы полетел, и мы бы его, разумеется, только поддержали, но именно сказать первым, что он покидает команду, даже по такому вескому поводу, было для него непросто. Никифоров знал меня, Нахмановича и Каца уже много лет, и большинство авантюр, которые затевались кем-то из нашего квартета, безоговорочно поддерживались остальными его участниками. И вот ужасный форс-мажор нарушил наше тяжелое, но вместе с тем увлекательное путешествие…
На фоне трагических вестей, заставших Никифорова врасплох, дорожные проблемы с «Уралами» показались ничтожными пустяками, на которые нам даже не стоило тратить свои нервы.
Естественно, смотреть Кунгурскую пещеру мы не пошли – ни времени, ни желания на это уже не оставалось. Каждый из нас хотел помочь Саше, но единственная помощь, на которую мы были способны – молча следовать за ним в Пермь, откуда он полетит домой, а наша команда продолжит свой путь впятером.
– Во сколько там Иван должен был нас встретить? – спросил я, усаживаясь в седло своего «Урала».
– Ой, да ну его, – поморщившись, сказал Денис. – Понторез, блин…
– Да ладно тебе, – произнес Лама. – Может, он действительно к родителям так рвался… Когда он их видел в последний раз?
– Да какие родители? Вспомни, с каким лицом он про «корешей» своих рассказывал? С ними и завис, по-любому!
– Что-то он тебя под конец ралли совсем накалил, – заметил Ребе.
– Да надоело его вечное нытье – то то не так, то другое, зачем я поехал, почему не остался дома… Он не всегда открыто это говорит, но так корчится, будто мы его тут силой держим. Раздражает, капец.
– Давай уж наберемся терпения и доедем без эксцессов, ладно? – поморщился я. – А там разойдемся, как в море корабли. Уверен, он не дурак и тоже чувствует, что зря подвязался на эту поездку. Ну а что до недовольного вида… Ну молодец, что хотя бы не слился, что едет до конца.
– Погоди еще, – хмыкнул Денис. – Может, он тебя как раз сегодня удивит. Скажет, что у кого-то из друганов проблемы, что надо задержаться в Перми и бла-бла-бла…
– Ой, ну хорош уже, – скривился Лама. – Давай не будем тут конспирологией этой заниматься. Сейчас дождемся его и сами увидим, что он там скажет.
Денис промолчал, но, судя по его физиономии, в Ивана он уже не верил.
И, как оказалось, не зря: Камов в очередной раз прилично опоздал, хотя гостиница, где мы остановились, находилась неподалеку от его дома.
«Что теперь? На пермский трафик будет ссылаться? – думал я. – Три квартала проехать не мог за четыре часа?»
– Извините, парни, бате помогал в гараже, – буркнул Иван, входя в мой номер.
Был уже вечер, но от Камова ощутимо пахло перегаром, и я понял, что Амурский не ошибся на его счет: похоже, наш пермский бородач действительно не отцу помогал, а до утра пил со старыми друзьями, рассказывая, какой он крутой байкер.
«Ну и, конечно, рассказывать это лучше без нас – вдруг тот же Денис не удержится и поведает «корешам» про вечные стенания Ивана по поводу и без».
– Ну что, кто со мной в сигарный клуб? – решив, что укоры и нравоучения все равно бесполезны, спросил я.
Желающих не нашлось: фильм деда, который я собирался показывать на презентации в местном клубе, парни видели уже раз пять.
– Мне собираться еще, – сказал Саша Никифоров, будто извиняясь.
– Ты узнал, во сколько рейс? – спросил я.
– Только в два ночи. Раньше нет. Уже забронировал билеты – альтернативы все равно никакой.
– Плохо.
– А куда ты летишь? – удивился Камов.
– Домой, – мрачно сказал я. – Срочная необходимость.
Удивительно, но Ивану хватило ума не приставать с расспросами.
– Как вернусь, еще поговорим, хорошо? – похлопав Никифорова по плечу, сказал я.
Он кивнул.
– Ну а я город поснимать хочу, – заявил Денис. – Чем больше материала, тем лучше.
– Во, давай тогда я с тобой! Все-таки местный, знаю, куда лучше заехать, – неожиданно вызвался Иван.
Режиссер замялся, но, не придумав, как отказать, нехотя согласился:
– Ну, давай.
– Ладно, всем удачи, я помчал, – сказал я и, покинув номер, отправился в фойе.
Едва оказавшись на улице, я услышал, как нестройный хор голосов поет:
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
Повернув голову, я увидел колонну людей с красными советскими знаменами, переходящих через дорогу. Большинство едва волочило ноги – настолько были пьяны.
– Позорище! – В сердцах сказала женщина подруге, с которой они проходили мимо крыльца гостиницы. – Для чего тогда эти демонстрации? Чтобы молодежь думала, что в СССР одни алкаши были?
– И не говори, – согласилась подруга. – Пьете, ну и пейте, но зачем флаг-то советский с собой таскать? Именно что позора ради, и больше не для чего…
Проводив взглядом «демонстрантов», я пошел на парковку. На душе было неспокойно. Тут и Саша Никифоров с отцом, и вечно опаздывающий Иван, который давно исчерпал лимит ошибок, и пьяные «коммунисты», чей вид действительно вызывал только негатив…
«День какой-то отвратный».
Еще одно большое разочарование, как выяснилось, поджидало меня в сигарном клубе, когда я рассказал одному из местных о своем желании посетить музей «Пермь-36», созданный на месте колонии, где в советское время содержали особо опасных и, в частности, политических заключенных.
– Так он закрылся же, – сказал мой собеседник, закуривая. – Вроде как ликвидировать собираются даже…
Сказать, что эта новость удивила меня, значит, ничего не сказать. Что же, получается, все вот эти «марши коммунистов», огрызок которых я видел сегодня у гостиницы, добились своего и вытребовали у властей закрытие музея? Но разве можно ликвидировать целый пласт истории? Репрессии – неотъемлемая, уродливая часть нашего прошлого, просто спрятать которую, словно сор под края ковра, невозможно. Сложней даже, чем заставить исчезнуть город Озерск или любой другой. Не тысячи – миллионы людей пострадали в тысячах колоний, и «Пермь-36» была едва ли не строжайшей из них. Здесь содержались «худшие из худших» и в то же время те, чьи приговоры основывались на липовых уликах. Один из основателей музея, пермский историк Виктор Шмыров, рассказывал, что в их архиве есть копии учётных карточек заключённых всех трёх лагерей и что примерно восемнадцать процентов из всех – это обвиняемые в участии в фашистских движениях, в том числе – русские националисты. Восьми процентам из этих восемнадцати, помимо измены Родине и участия в антисоветских организациях, вменялся терроризм – тем, кто поддерживал националистические подполья.
Мой интерес к колонии «Пермь-36», помимо прочего, был вызван составом содержавшихся там диссидентов – людей, осужденных по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде»: Олесь Бердник, Леонид Бородин, Николай Браун, Владимир Буковский, Балис Гаяускас, Егор Давыдов, Сергей Ковалёв, Олег Воробьев, Михаил Кукобака, Левко Лукьяненко, Валерий Марченко (погиб в заключении), Юрий Орлов, Василь Стус (погиб в заключении), Натан Щаранский, Глеб Якунин и многие другие, устану перечислять. В 1980 году в бывшем здании лесоперерабатывающего цеха открыли участок особого режима для «особо опасных рецидивистов». Там осужденные занимались сборкой электроприборов до тех пор, пока в 1988 году колонию не закрыли. Когда Союз пал, и российская история продолжилась, я ликовал, узнав, что из вчерашней колонии делают музей. Который, как выясняется, продержится двадцать лет и вскоре окажется благополучно стерт, как и многие другие ужасные воспоминания о былом.
«Что дальше? Уничтожите записи о репрессированных при Союзе? Чтобы через четверть века ГУЛАГ казался всего лишь выдумкой из старых фильмов?»
По моей просьбе все тот же пермский офиссандо поведал мне о том, что весной прошлого года министр культуры региона, Игорь Гладневой, назначил управлять музеем собственного заместителя, некую Наталью Семакову. Из-за ее характера большая часть прежних сотрудников уволилась, и в «Перми-36» остались только старые экспозиции. Но этим дело не закончилось: солидную их часть тоже закрыли – сыграли свою роль открытые письма политолога Сергея Кургиняна и его единомышленников, ветеранов пермской системы исполнения наказаний. Понеслись проверки – прокуратура, ОБЭП, антиэкстремистский центр… Проверяли и сам музей, и его работников, чем спровоцировали новую волну увольнений. Все это время, с января по июль, Минкульт не выделял «Перми-36» субсидий, из-за чего в апреле комплекс оставили без воды и тепла. Летом все та же Семакова пригласила на территорию музея репортеров НТВ, которые в итоге состряпали сюжет под названием «Пятая колонна». Нетрудно догадаться, что в этом сюжете деятельность «Перми-36» в ее нынешнем виде всячески порицалась.
Сразу после этого под прикрытием вездесущей Семаковой начали потихоньку распиливать ворота шлюза, через которые при Союзе в лагерь ввозили заключенных. При этом ставленница Гладневого утверждала, что «никаких действий в отношении зданий и сооружений, представляющих культурную ценность, не осуществлялось». В начале осени люди небезразличные еще пытались музей отстоять, причем вопрос поднимался опять же на уровне министра культуры региона, но в октябре случился пермский митинг против «Перми-36». Лозунги коммунистов, вышедших на марш, гласили: «“Пермь-36” – плевок в наших ветеранов» и «В “Перми-36” оплакивают фашистских наймитов и захватчиков». Со сцены звучали громкие фразы про н