Я запнулся. Вспомнилась его могила на Сахалине и гнетущая кладбищенская тишина, когда я стоял рядом с надгробьем и просто не знал, что сказать.
– Я благодарен ему, что он вытащил мать из депрессии, что подарил ей надежду, что все еще может быть хорошо… В конце концов, благодарен за себя, за то, что я появился на свет. Вот ведь странность, правда? Если бы не было той катастрофы, тех смертей, десятки или даже сотни жизней сложились бы совершенно иначе. А, может, кто-то, вроде меня, вообще не появился бы на свет… Я много об этом размышлял. Чем дальше, тем больше думаю, насколько сильно все в нашей жизни зависит от случая. Что можно жить, планировать, верить, а в итоге стать жертвой обстоятельств… и перестать быть. По той же причине мне кажется, что судьба нашей страны могла сложиться иначе – куда более счастливо.
– А могла – еще хуже, – вставил Боря.
– Могла, да, – согласился я.
Наши взгляды встретились. Лама, как обычно, был спокоен и хладнокровен.
– Понимаешь, Макс, – сказал он, продолжая смотреть на меня. – Рассуждать о том, что могло бы быть, если – это порой очень увлекательно, да, но всегда – совершенно бессмысленно. Потому что время идет только в одну сторону. Именно поэтому ты сам так не любишь тех, кто вздыхает по Союзу – не потому, что считаешь его адом, а потому, что терпеть не можешь, когда люди живут прошлым.
– Ты прав, старик, – кивнув, сказал я. – Но просто… просто обидно, что столько крови опять пролито, а страна по-прежнему в жопе… Эх…
Махнув рукой, я налил себе еще виски и выпил его залпом.
– Ладно. Я тоже спать, – сказал я. – Хватит грустить о несбыточном, тут ты прав. Будем вершить свою историю.
– Вот и правильно, – кивнул Боря.
– Давайте тогда все ложиться, раз завтра ехать собираемся, – сказал Ребе.
– Да давай, – пожал плечами Лама. – Тоже чего-то вымотался… морально.
Мы затушили костер и, пожелав друг другу спокойной ночи, разбрелись по палаткам. Уже лежа в спальном мешке, взирая на матерчатый потолок, я снова задумался о дедушке и папе. Первый, по сути, в моей жизни заменил второго, и потому я так тяжело переживал его уход из жизни… и при этом не испытывал практически ничего, кроме неловкости, когда навещал могилу второго на Сахалине. Это снова к вопросу о возможностях: могло ли все выйти иначе?
«Могло. Но нужно ли оно тебе? Разве все сложилось плохо? Жалею ли я о чем-то? Разве что о том, что толком не знал отца. Но если он не хотел меня знать, наверное, так оно и правильно…»
Засыпал я долго и тревожно, но, по крайней мере, в ту ночь мне ничего не снилось, и я смог нормально выспаться.
Следующим днем в дороге нас снова застал дождь. Он хлестал по подкрылкам наших «Уралов», по нашим шлемам и курткам, заливал глаза. Я покосился на небо: просвета не было. Казалось, будет лить до самого вечера, а то и до утра.
Друзья не жаловались на погоду, но периодически поглядывали в мою сторону, будто ждали отмашки. Готов спорить, Иван давно бы заглушил мотор своего мота, если бы не Денис. Все до единого понимали, что после их недавней ссоры Амурский чисто из принципа будет выступать против любого Ваниного предложения.
Но если колонну остановлю я, он вряд ли будет возражать.
Я закусил губу. По-хорошему, действительно надо было где-то переждать ливень, но я пока даже близко не представлял, где. Куцая лесопосадка находилась в паре километров от дороги, а поле уже настолько раскисло, что мы бы просто сгинули в тамошней грязи, как в настоящем болоте. Каких-то заброшенных строений или придорожных мотелей тоже видно не было (видимо, в России все-таки не так много идиотов, готовых настолько бездарно тратить деньги). Вот и получалось, что, остановившись, мы просто продолжили бы мокнуть, а, значит, особого смысла в привале нет.
Вдруг мотоцикл Дениса заморгал фарой, привлекая наше внимание. Подняв голову, я увидел, что режиссер указывает рукой на что-то справа. Я прищурился. И что он там увидел? Какая-то крохотная черная точка, которая, как будто, двигалась…
Поняв, что эта черная точка – человек, я слегка опешил. Ладно мы, на мотоциклах, едем довольно быстро, все в куртках, шлемах, в общем, от дождя худо-бедно защищены. Но кому пришло на ум прогуливаться вдоль трассы? И вообще откуда этот странный незнакомец (или, чем черт не шутит, незнакомка) держит свой путь? И куда? А, главное, зачем?
Вопросов было множество, и я намеревался все их задать, едва мы поравняемся со странным пешеходом.
По мере приближения к нему все, не сговариваясь, начали сбавлять скорость. Денис поднял руку, показывая, что останавливается, и я лишь чудом заставил себя не отвлечься от дороги и отреагировать на его жест. Все потому, что пешеход, бредущий вдоль трассы, оказался еще удивительней, чем я мог себе предположить изначально. Я-то полагал, что это будет какой-то заплутавший турист или некий стайер, который развлекается таким вот странным образом – впрочем, кому-то и наш мотопробег наверняка кажется той еще причудой…
Но нет. Таинственный пешеход оказался не спортсменом, вовсе нет – хотя, судя по тому, как уверенно незнакомец переставлял костыли, он бы запросто дал фору многим нашим футболистам и атлетам.
«Кому расскажи – не поверят, – думал я, откровенно глазея на этого седого бородатого мужчину. – Или как минимум скажут, что привираю».
Но это была правда, чистая правда – одноногий калека на костылях уверенно двигался мимо нашей колонны, и грязь, бурлящая от дождевых капель, падающих с неба, громко чавкала под подошвой единственного ботинка этого целеустремленного типа.
– Эй, уважаемый! – сложив руки рупором, позвал незнакомца Денис.
Тот встрепенулся и, хмуро покосившись в сторону режиссера, нехотя буркнул:
– Чего вам?
– А вы откуда идете? – спросил Денис, не обратив внимания на грубоватый ответ незнакомца. – Если не секрет?
Мы все, конечно же, понимали, что у старика явно какие-то проблемы с головой: даже здоровый человек о двух ногах десять раз подумает, прежде чем идти куда-то в такую погоду.
– А сам не видишь? – снова довольно резко ответил калека. – Оттуда!
И мотнул головой себе за спину.
Я пробудил уснувший экран навигатора и взглянул на карту: судя по всему, до ближайшего населенного пункта от нынешней локации было шестьдесят километров.
– И вы что же, пешком топаете все время? – не удержавшись, спросил я.
– А вы, смотрю, догадливые! – воскликнул он, то ли смеясь, то ли злясь. – Ладно, бывайте! Мне пора!
И, мотнув головой на прощанье, калека снова устремился вперед.
– Вас подвезти, может? – крикнул ему вслед Ребе, но одноногий даже не оглянулся.
Мы еще долго смотрели ему вслед, не зная, как поступить. Догнать и насильно усадить в машину сопровождения? Да нет, мало что глупо, так еще и опасно для всех, включая и его – еще задумает выскочить на полном ходу. Мне очень хотелось разузнать о причинах, заставивших его отправиться в этот странный долгий путь, но я прекрасно понимал, что их, этих причин, скорей всего, просто нет, и старика ведет вперед одно лишь безумство…
Но ведь ведет же?
После всего, что мы уже видели в нашем путешествии, этот странный причудливый несгибаемый пешеход казался настоящим революционером, чуть ли не единственным, кто осмелился плыть против течения вопреки любым обстоятельствам. Получается, чтобы на такое осмелиться, надо быть безумцем? Возможно, что-то в этом есть, ведь если перед каждым выходом из дома считать все потенциальные опасности, то можно вообще расхотеть куда-то идти… Параноики сидят по норам, а вершины покоряют слегка сумасшедшие люди – это, в общем-то, давно всем известно.
«Но почему у нас в стране путешествие из города в город – уже подвиг? Да что там: вышли за порог – уже событие. До работы не на машине, а на велосипеде доехал – все, герой!.. А ведь это так просто…»
Не удержавшись, я оглянулся через плечо еще раз – калека уже практически скрылся из виду, снова превратившись в крохотную точку, которая с каждой секундой становилась все меньше.
«Наверное, чтобы стать нормальным, порой надо сначала окончательно сойти с ума… Особенно если речь идет про Россию».
Оглядываясь назад, я вдруг подумал, что зря нарек «морем пофигизма» Ирбит. Скорей, «морем пофигизма» была вся страна, а Ирбит являлся одной из множества ее впадин, на дне которых никто и близко не слышал про добросовестный труд и элементарную рабочую этику.
«А ведь на кону – жизни людей, которые доверятся конструкторам и ездят на их машинах, ежесекундно рискуя попасть в аварию…»
Вот и получается, что путешествовать пешком безопасней всего.
«Даже когда у тебя всего одна нога, но зато с лихвой энтузиазма».
Главное, на месте не стоять.
Жаль, что многие об этом забывают… или даже не знали никогда.
ЭПИЛОГ
1890
Обычно, уплывая откуда-то, человек подолгу стоит на корме и смотрит на оставляемый берег, чтобы запечатлеть его в памяти и вспомнить напоследок все то, что случилось с ним здесь.
Антон Павлович Чехов стоял на носовой палубе и глядел вперед, в сторону далекого порта, куда должен был прибыть его нынешний корабль, «Петербург», волей судьбы плывущий под желтым карантинным флагом. Литератор до жути соскучился по большой земле, по родным и друзьям, которые там остались. И хоть он был благодарен всем и каждому, кто помогал ему в его исследовании, ярче прочих воспоминаний пылало перед внутренним взором самое ужасное из всех – пленение Николаем и его же самоубийство, а также последующие просьбы Кононовича и Ландсберга об этом трагическом событии нигде не упоминать. Единственный, кто ничего у литератора не просил – это Ракитин: тот, несмотря на молодость, уже отчаялся и смирился с мыслью, что каторга заключенных стала и его каторгой тоже.
«В этом все мы – верим в судьбу и не верим в себя, в то, что можем что-то изменить. Фатализм чистой воды…»
Чехов до сих пор не мог утвердительно сказать, поддастся ли он уговорам сахалинцев или все-таки поведает читателям о той ужасной ночи, когда жизнь его висела на волоске. С одной стороны, смолчать – значит, не рассказать всей правды, то есть отчасти обесценить проделанный труд. С другой, на Сахалине происходили куда более ужасные вещи, от которых история про собственный плен будет только отвлекать.