– Если вы так остроумно зовете доктора Толмачева, то – да, у него, – подтвердил Чехов.
– Что ж, это, пожалуй, даже по-своему хорошо – узнаете наши слабые места, – туманно сказал генерал.
Он ухмыльнулся собственной шутке и, крепко пожав гостю руку, пообещал, что непременно попросит Ракитина заехать за Антоном Павловичем, едва появится хоть одна свободная минута. Чехов искренне поблагодарил Кононовича и вышел из кабинета.
…Следующие несколько дней литератор редактировал путевые дневники и продумывал, как будет строить работу, когда получит от начальника острова нужное удостоверение. Сконцентрироваться на делах мешала подготовка местных к приему барона Корфа: мало что младшие офицеры гоняли заключенных почем зря, латая то и это, так еще и аккурат напротив дома доктора находилась солдатская казарма, в которой оркестр из военных музыкантов репетировал марши к приезду Андрея Николаевича. Причем, как заметил Чехов, каждый исполнял свою партию без оглядки на других; получалась такая какофония, что хотелось заткнуть уши и сбежать на самый далекий край острова, а то и обратно на материк.
«Ничего… – успокаивал себя литератор. – Это всего на неделю, а дальше уже скучать не придется…»
Взяв за правило отправляться на прогулку, едва заиграет оркестр, Чехов однажды добрел до того места, где прежде находились черные останки сгоревшей казармы, и с удивлением обнаружил, что ничто более не напоминает о недавней трагедии. Позже Антон Павлович спрашивал у Ракитина, не Карл ли Христофорович это расстарался, и Ракитин отвечал, что да, он.
– А вы что думаете о Ландсберге? – спросил как-то Чехов у своего радушного хозяина, доктора Толмачева.
– А я о нем как-то особенно не думаю, – помедлив, ответил тот. – Парень он толковый, но несдержанный. Как ветер в море – дует сильно, но не всегда в нужную сторону.
Сравнение показалось Чехову неплохим, и он записал его себе в дневник, как, впрочем, и многие фразы, услышанные от доктора. «Враг» Кононовича оказался пронырливым малым, любящим донимать руководителя острова разнообразными кляузами, но умом обладал светлым и посему более располагал к себе, чем отталкивал.
– Уверен, барон, как приедет, непременно сразу вас к себе позовет, – заверял Чехова доктор.
– Да ну, – отмахивался литератор. – Не слишком ли много чести?
– Вот попомните мое слово, – веско кивая, говорил Толмачев. – Не успеет еще наш тошнотворный оркестр смолкнуть, а Корф уже попросит Кононовича, чтобы вас привел.
Антон Павлович до последнего думал, что все это несусветная чепуха и времени для него у генерала-губернатора не найдется вовсе. Однако радушный хозяин оказался прав: через два дня после прибытия на остров барон изъявил желание встретиться с Чеховым.
– Надо же, как быстро он до меня добрался… – удивлялся литератор, когда они с Ракитиным ехали во временную резиденцию генерала-губернатора.
– Скука тому виной, Антон Павлович, – усмехнулся офицер. – Все здесь он уже видел и все вгоняет его в тоску, а тут – вы…
«И этот мне про скуку… – подумал литератор с досадой. – Ладно еще Кононович, который тут сидит безвылазно. Но Корф!.. Он же сам только-только прибыл! Неужто он уже переделал все, что хотел? Да за два дня даже тысячу заключенных не выслушаешь, а их тут – пять с лишним…»
Чехов недоумевал всю дорогу в резиденцию, недоумевал, поднимаясь по лестнице и входя в кабинет.
– А, Антон Павлович!.. – поприветствовал литератора Кононович.
Начальник острова тоже оказался внутри – сидел на одном из кресел напротив стола, по ту сторону от которого разместился барон Корф. Все в его облике свидетельствовало о благородном происхождении – выправка, снисходительный взгляд, ухоженная борода и изящное пенсне, через которое он смотрел на Чехова, немного прищурив глаз.
– Доброго дня, Антон Павлович, – пророкотал барон, и литератор понял, что и голос у Андрея Николаевича был под стать облику – густой с хрипотцой баритон. – Прошу, присаживайтесь. Не устали с дороги?
– Нет, что вы? Меня же везли, – ответил Чехов, принимая приглашение барона.
– Ну, на Сахалине может утомить даже вид из окна экипажа, – с ухмылкой заметил Корф.
Он покосился на Кононовича, и тот заулыбался и закивал, соглашаясь с высокопоставленным гостем:
– Тут вы, Андрей Николаевич, очень правы!
– Ну, я здесь не столь долго, чтобы утомляться от вида местных пейзажей, – заметил Чехов. – Все мне тут интересно – по крайней мере, пока.
Кононович и Корф снова переглянулись, удивленные такими словами литератора.
– А позвольте испросить, Антон Павлович… – Барон откинулся на спинку кресла и кашлянул в кулак. – Какую цель вы преследовали, отправляясь на Сахалин?
Услышав вопрос, Чехов заметно напрягся. Если судить по тому, как часто его спрашивали о причинах, побудивших плыть на остров, складывалось впечатление, что все здешние военные охраняют от приезжих какую-то страшную тайну и люто боятся ее разоблачения.
«Наверное, мне это все чудится, – подумал литератор, глядя на барона Корфа. – А я для них просто-напросто незваный гость, который известно кого хуже… Ну кто любит, когда по твоему дому разгуливает малознакомый человек и заглядывает в самые темные углы, будто ища, нет ли там паутины?..»
Видя некоторое смятение, генерал-губернатор пояснил:
– По крайней мере, нет ли у вас какого-нибудь… официального поручения?
«То есть не вынюхиваю ли я чего-то? Ну ясно».
– Нет, ни официального, ни иного поручения у меня нет, – вслух сказал Антон Павлович. – Более того, поехать сюда мне никто не советовал – это я сам принял такое решение, исключительно из праздного любопытства.
– То есть с газетами или, скажем, учеными обществами ваша поездка также не связана… – пробормотал Корф, скорее констатируя факт, чем интересуясь.
Видя, что Чехов его не поправляет, барон, кажется, немного успокоился и, подумав недолго, сказал:
– Что ж, в таком случае дозволяю вам бывать, где угодно. Нам с Владимиром Осиповичем от вас скрывать нечего, а потому мы сейчас организуем удостоверение, по которому вы легко пройдете в любую тюрьму и поселение. Единственное, что не могу вам дозволить, Антон Павлович – это общение с политическими. Такое разрешение, к сожалению или к счастью, выдать вам не могу, даже если бы имел желание… но я, честно скажу, не имею.
Чехов медленно кивнул. Добрый его товарищ, Сурков, предупреждал и об этом, а потому литератор ничуть не удивился.
Корф, явно удовлетворенный реакцией гостя, хлопнул в ладоши и сказал:
– В таком случае завтра же все оформим.
– Отчего не сегодня? – осторожно полюбопытствовал Чехов.
– Оттого, что сегодня в резиденции Владимира Осиповича планируется торжественный обед по случаю моего приезда. Куда я вас, пользуясь случаем, хочу пригласить.
– С радостью буду, – пообещал Антон Павлович.
И действительно приехал, хоть и не очень желал. Торжество оказалось довольно скучным – гости слушали байки Корфа и кивали, соглашаясь с каждым его словом. Чехову же все истории показались довольно скучными – кроме одной: ее, единственную, литератор не преминул записать в путевой дневник сразу по возвращению домой.
«Путешествуя по нашей стране и по Европе, – сказал Андрей Николаевич, стоя с рюмкой в руке и с теплой улыбкой взирая на собравшихся, – я не раз с гордостью ловил себя на мысли, что тут, на Сахалине, «несчастным» живется куда лучше, чем где бы то ни было. Это вовсе не значит, что мы должны почивать на лаврах – дороги добра бесконечны, но мы должны стремиться пройти по ним как можно дальше!..»
Уже утром, снова отправляясь к барону, Чехов поймал себя на мысли, что слова, сказанные Корфом, звенят в ушах до сих пор. И тем громче они становились, чем чаще встречались по пути кандальные арестанты и простые заключенные, оков лишенные.
«Если это – хорошая жизнь, то что же тогда делается в остальном мире? – с удивлением и досадой думал Чехов. – Или там нарушителей закона сразу казнят?»
– А, Антон Павлович! – радостно воскликнул Корф, когда Чехов вошел в его кабинет. – Присаживайтесь-присаживайтесь…
Если б не отсутствие в кабинете Кононовича, литератор решил бы, что он каким-то чудесным образом вернулся в прошлое – до того нынешний визит походил на вчерашний.
– Вы все помните, что я говорил про политических? – спросил барон, пристально посмотрев на Чехова.
– Помню, Андрей Николаевич, как такое забыть?
– Это верно, – кивнул Корф и потянулся за пером. – Лучше не забывайте…
– А что еще вы могли бы рассказать мне про остров, Андрей Николаевич? – поинтересовался литератор, наблюдая за тем, как барон выписывает удостоверение красивым каллиграфическим почерком.
– Про Сахалин-то? – хмыкнул генерал-губарнатор. – О, да я могу вам столько рассказать, что вам на три книжки ваших хватит…
– С охотой их напишу, если будет материал, – пообещал Чехов.
– Ну на то, чтоб столько вам надиктовывать, времени у меня, к сожалению, нет. Более того – даже если б было, не позволил бы я себе отнимать столько вашего ради этого наискучнейшего острова!
– Как вы, однако, любите подчеркивать, до чего же здесь скучно!.. – заметил Антон Павлович.
– Позволю себе пояснить, – с ухмылкой сказал Андрей Николаевич. – Как человек поживший, я давно понял, что скука – не обязательно плохо. Скорее, даже напротив, скука хороша, поскольку скука означает отсутствие каких-либо ярких событий, в том числе и скверных. Следовательно, говоря, что на Сахалине все скучно, я подразумеваю, что тут все идет своим чередом, без особых радостей, но в то же время и без бед. А когда мы ведем речь о каторге, не это ли лучший комплимент?
Чехов вынужден был признать, что, пожалуй, для тюрьмы это действительно своего рода комплимент.
– Вот и я про что, – обрадовался Корф. – Ну что же мы можем сделать для людей, находящихся в ссылке на острове? Они ведь уже и так наказаны – тем, что оторваны от жизни на материке, от цивилизации! Так стоит ли усугублять их положение какими-то телесными пытками?