отличить могу
а в главном нет
главное я забываю всегда
Ведь я что?.. я однажды знаете что забыл?..
Я поехал близкого человека хоронить, а урну…
Доехал до кладбища… что-то не то…
Ну, вернулся, забрал, конечно…
Николай Николаевич достаёт бумажный платочек, думает какое-то время, как будто забыл, зачем его вынул; потом по-деловому его складывает и начинает протирать стол.
18. Боба, его жена и сто процентов ужина
Начинается вечер, в келье душно и тесно. Узники начинают уставать. Пол жёсткий, дощатый, подложить под себя нечего. Местами и занозистый: лаком его когда-то покрывали, но плохо. Стенки кирпичные и тоже шершавые. Хорошо хоть, из туалета не слишком воняет. На лавке сидеть и того неудобнее: узкая, спинки нет. Николай Николаевич прислонился к стенке, покряхтывает, меняет позы. Галка изредка встаёт, разминает ноги, встряхивает кисти, крутит головой, но и она, как видно, мается. Вики скучает бешено и уже давно, – всё вскакивает и ходит туда-сюда по келье (три шага туда и три обратно), то садится на лавку, то на стол, то поправит волосы, то подложит ногу в кроссовке под попу, то вздохнёт, то потянется. Её черные волосы, кажется Бармалею, светятся, хотя солнце уже давно ушло из кельи, но болотный, зеленоватый, жидкий и тихий свет стоит вокруг, и черные волосы Вики слабо светятся, как будто его отражают. От запаха Вики, который Бармалей теперь чувствует, без чипа, особенно остро, ему хочется дышать чаще и глубже. Дядя Фёдор развалился на спине в своих драных штанах и замызганной рыжей майке, перегородив дорогу к туалету. Тощие коленки в репьях торчат вверх, взгляд тоже задран куда-то к потолку, и не хватает только сигаретки или травинки в углу рта. Девушка Янда сидит всё так же подобравшись, камушком, и кутается в кофту, молчит, взгляд тоже заправлен внутрь. Паскаль рядом с ней тоже молчит, ноги и нос вытянул вперёд. Паскалю сидеть, как видно, нетрудно, и вообще всё это ему нетрудно – он только поначалу немного испугался, а теперь совершенно освоился, в келье чувствует себя совсем как дома, и Янду понимает хорошо, только вот как с ней быть, не знает. Да и никто не знает. Органайзер на лавке, свежий и напряжённый, и хотя больше не скачет туда-сюда и не уличает всех, как прокурор (Бармалеев чип действует), но часто-часто моргает, вытянувшись, с постной и вытаращенной физиономией. И Алексис осталась на лавке, притулилась к стене, вздыхает, зевает, ноги то вытягивает, то снова ставит на пол, иногда наваливается на стол, а то мучительно выпрямляется, расправляет лопатки и снова складывает руки крестом: вот бы лифчик снять.
Только Боба единственный из всех остался стоять у стены, как будто и стоять ему нравится, и стена не такая уж шершавая. Почти не разговаривает, но во всём участвует. Кто говорит – Боба на того смотрит, еле заметно кивает. У Бобы яркие карие глаза. Иногда проводит ладонью по лысине или прикрывает веки, но снова смотрит, снова слушает, не грустен и не весел, не тревожный и не размякший, с чертами правильными и резкими, одетый в отличный современный спортивный костюм – и не жарко в нём, и не холодно, а так, как надо. Боба, кажется, может провести здесь сколько угодно, и всё будет прежний Боба. О других узниках так не скажешь – те уже начали подаваться и маяться.
Ричи громко лает под окном.
Боба, – Галка, – там пришли твои домашние тебя навестить.
Ого, здорово, – Боба подходит к стене, примеривается, прыгает – и, подтянувшись, хватается за решётку. Туристические ботинки скребут носами стену. Бармалей подходит к стене и подставляет плечо; Боба на него становится, но аккуратно, только одной ногой, не всем весом, предпочитая налечь руками и рёбрами на подоконник узенького окна.
Только теперь он чувствует, как на самом деле душно в келье. Снаружи солнце уже садится, рыжим блеском трава, огромные камни и мхи на них, озеро рябит и пляшет у Бобы в глазах. Вон сидит поодаль Ричи, а вон стоят невдалеке от тропки, на вытоптанной лысине травы, Кара, Мирра и Батончик, и машут руками, как фанаты. (Боба и Кара Казиахмедовы совершенно одинаковы, как будто их продали набором, скажем, в ИКЕА – правда, если бы именно там, то они были бы по-скандинавски белёсы, а Боба и Кара не белёсы, а, наоборот, черны, худы, носаты. К Бобе и Каре прилагаются их дети-Казиахмедовы, Мирра и Батон, – той же масти, в тех же практичных брендовых туристических одежках.)
Серых он, впрочем, тоже видит – в огромном количестве. Двадцать три только явно, а сколько ещё в полувидимом режиме поблёскивают.
Хэй! Привет! – кричит Боба, чувствуя, что толща стены всё-таки глушит его слова, что лучше было бы лаять, да погромче, – и тщится просунуться в окошко подальше.
Мы пришли на папу посмотреть! – кричит Батон. – У нас есть всё необходимое для папы! Мы хотим ему передать! – Да, мы хотим ему передать! – Кара возмущённо пытается совать серому в руки то помидор, то бутылку, но серый разводит руками, – запрещено, отойдите дальше, за дорогу! – Кара засовывает бутылки и помидоры обратно в сумку и быстро ориентируется, – окей, мы вон туда, за дорогу, так? – жестикулирует и уводит за дорогу детишек, и уж оттуда они начинают надрываться: Па! Привет-па! А мы видели! А мы! Детёныша морского котика! Это Батон первый увидел! А она не добежала! Она копуша потому что! А мама такая – где-где? Ха-ха! Папа, а мы зато знаешь что ели? Смотри-и-и! Ты такое ел когда-нибудь? Это вообще называется батончик протеиновый в шоколаде! Можно съесть три крошки и кашу не есть! А ты ел такое?
Е-е е-е-ел! – кричит Боба, подпрыгивая на Бармалеевых плечах. – Привет Бато-о-он! Привет Мирра-а! Кара приве-е-ет! Вы ка-а-ак!
У нас всё отбирают! Ты, пап, представляешь, у нас даже отобрали палатку и катамаран!
Конфисковали! – кричит Кара, в то время как серые делают негодующе-запретительные знаки руками.
Я зна-а-аю! – кричит Боба. – Завтра я выйду и конфискую всё обратно!
Конечно! Ты их, папа, одной левой! Мы знаем! А нам можно будет посмотреть? Пап! А ты эту собаку понимаешь? Пап! А тебе там что дали покушать? Рыбу? А там у вас дети есть? А почему нам нельзя тоже у вас внутри посидеть? А там интересно у вас? А там что, Богу молятся? Который что? А говорят, что сам царь тоже запищал на рамке! Он там тоже с вами сидит? А мы сегодня спать будем ложиться как обычно или когда?
Ка-ра-а-а! – кричит Боба, и дальше не по-русски. – Пора вытаскивать это и звать тех! Ты знаешь, где кружочек?
Кара на мгновение замирает, чтобы лучше услышать. Серые тоже головой круть-круть, пытаются включить встроенных переводчиков, но техника, во-первых, тормозит, во-вторых – не помогает: супруги не просто перешли на собственный язык, они и на нём общаются как разведчики: всё зашифровали, всё предусмотрели.
Забирай всё из кружочка, – кричит Боба, – а квадратик пока не трогай, а то опять отберут! Треугольник можешь взять треть, остальное положи обратно! Нам – если что-то у дяди, остальное себе! Главное, главное – шарик не забудь мне отдать! Как слышно? – снова по-русски.
Слышу тебя! – Кара, радостно. – Слышу! – она машет руками, не глядя на серых, потом что-то говорит Мирре и Батону, те кивают, прыгают, машут отцу – и, развернувшись, направляются прочь по пыльной дороге. Вот уже они скрылись за башней.
Боба отлипает от окошка и спрыгивает на пол кельи. Рёбра болят. Бармалей расправляет затёкшие плечи.
Так, ребята, – Боба. – А сейчас мы наконец всё-таки поужинаем и заодно пообедаем, – Боба снимает обручальное кольцо, кладёт на стол и начинает настраивать, покручивать, вглядываться в него. – Лупы нет, – бормочет, – ну ничего, по ходу дела сообразим…
Ого, – изумляется Вики. – Неужели это… Как только у тебя не отобрали? Хотя догадаться-то мудрено!
Обучальное коль-цо-о, – басит Боба не очень мелодично, глядя на Вики со своим обычным меланхолическим выражением лица, – непростое украшенье… У тебя были такие случаи в практике?
Ни разу! – Вики. – Кольцо-воронка – это ж надо друг другу доверять очень сильно. Наши боятся, что в ссоре партнёр-то его возьмёт и вывернет наизнанку. У вас мусульманская семья, Боба?
Не, – Боба мотает головой. – Мы восточные люди, но европейцы, видишь, – а сам кольцо крутит, крутит. – Мы когда уезжаем, всегда большущую заначку делаем у меня на складе, не говоря уж, что всё запасное. В двух, в трех экземплярах, – ярится Боба. – У меня всегда и всё предусмотрено. Никто и никогда не может застать меня врасплох. Дети же, а хочется налегке… катамаран сейчас, конечно, брать не будем – дождёмся, когда все успокоятся, а то серенькие опять всё радостно сопрут, такие они сякие… Ага! Вот! – в кольце появляется устойчивый зелёный огонек. – Ждем контакта. Счас нам Карасик покушать накрошит, а то эти склизкие макароны, правда, Николай Николаевич…
Погодите, – Органайзер изумлённо. – Ведь телепорты запрещены для физических лиц. Каким же образом вам удалось сохранить доступ к каналу?
Боба широко улыбается.
Органайзер, ты забыл, что я не физлицо, а хозяин компании. Мы с тобой сегодня тоже запрещены, но это ведь не повод не жить и не кушать… А кушать – хочется…
Вики начинает шёпотом визжать от восторга, выходит на середину кельи и исполняет несколько па откровенного танца – а потом делает ладушки с Алексис (та – устало, но тоже не без интереса следит за приготовлениями Бобы; она, как и половина узников, ни разу не видела телепорта).
Стоп-стоп, я не понял, а где воронка-то тут получится? – Бармалей морщится и трогает органайзер – тот греется и интенсивно мигает в тщетных поисках коннекта. – Без воронки и синхронизации они же ничего не смогут передать.
Воронка не нужна отдельная, – тихо-внушительно ответствует Боба, подняв шоколадные глаза вверх и набок. – Я сам и есть воронка – ещё когда у меня один магазин был, зарегистрировал себя как объект… это удобно для доставки мелких партий товаров, особенно когда надо быстро… У меня были самые зрелые финики, да и хурма прямо какая надо… Кольцо всевластия, – Боба вытягивает свою аристократически-смуглую руку. – Ну а синхронизация вообще не проблема… синхронизация у нас с Карой полная, мы каждый день синхронизируемся, иногда и дважды… Так что ждём вкуснятину! – зелёный огонёк мигает, растёт, светлеет, бегает по кольцу.