Алексис: Ты, Боба, прямо мою Женю напоминаешь. Она с собой тоже целую кучу вещей таскает. Вдруг, говорит, понадобятся. Сюда припёрла целую верёвку бельевую с прищепками. Зачем? – говорю. А Женя: ну, если корона царю будет не подходить, я вылезу и прищепками её к волосам ему… А я ему говорю: Женечка, всё бы ничего, да царь-то у нас почти лысый совсем… А она мне: а я ему тада к ушам!..
Да, – дядя Фёдор говорит, – у тебя, Боба, и впрямь всё придумано, всё продумано. Целый мир прям у тебя с собой на кончиках пальцев.
А то ж, – Боба. – Как иначе с ними? Сами видите! Отберут и то, чего нет… А кроме того, у меня ещё семья хорошая, верная. Это тоже очень большое дело. Одинокому человеку собственностью владеть вредно… Так, – вглядывается Боба, – готовим место… Бармалей уважаемый, стол немножко левее давай с тобой… подвинем!
Они сдвигают стол немножко левее. Вики затаивает дыхание, Алексис глотает слюну. Боба потирает лысину. Секунды идут, но на столе покуда ничего нет.
Ну?.. – не выдерживает дядя Фёдор.
Счас-счас, – говорит Боба, протягивает руки вперёд и – хоп – кладёт на стол свежий помидор. Хоп – и ещё один, и вот уже их выкатилась дюжина. Это не жидкие толстокожие розовые плоды, какие приходится без надежды на лучшее брать для салата в супермаркете, нет! – это сочные, некрупные настоящие помидоры, с алым густым соком. Молодой сыр: головки холодной моцареллы, сулугуни в желтоватой сухой шелухе. Острый и длинный зелёный лук, только что с грядки. Крупная соль в отдельной солонке. Багет – немножко пересушенный, но душистый. Мокрые редиски связаны за ботву в пучок чёрной толстой ниткой, как на рынке. Блюдо с жареной бараниной: крупные куски на косточках, переложенные варёными картофелинами. Влажный, мелкий жёлтый изюм.
Так, а вот и дядино вино, – Боба бережно протягивает руки, и – не без опаски – принимает в свои объятия пятилитровую бутыль, в которой плещется тёмно-вишневая домашняя наливка. Напоследок предусмотрительные Казиахмедовы телепортируют в келью десяток-другой пластиковых стаканчиков, тарелок и вилок.
Вот, – говорит Боба, – теперь совсем другое дело. А то я всё стоял и думал – почему я не могу вас угостить? А теперь, как видите, могу. Половину нам, а Каре остальное, каши там, орехи… всё, что не портится. Мы-то всё равно сразу съедим! Угощайтесь.
И начинается наконец настоящий ужин.
Так откуда же всё это богатство-то у тебя, Боба? – спрашивает Паскаль, посыпая солью половинку помидора. – На чём ты разбогател?
Да какое это богатство! – Боба разводит руками. – Разве же это богатство по нашим временам. Сейчас богатство бывает такое, какого в прежние времена никто не видал и о каком не слыхал. Что же до меня, то я и вовсе не богатый. Скорее, я немножко умный.
Тогда расскажи, где ты поумнел, – меняет вопрос Паскаль.
Да разве я сказал – умный? Я сказал, немножко, – смеётся Боба. – Может быть, я просто… живу.
Хорошо! – соглашается Паскаль. – Тогда расскажи: чем ты живёшь?
Да вы и сами видите, – Боба. – Семья…
Большая у тебя семья? – Алексис.
Не такая большая, как у тебя, – Боба. – Ну то есть большая семья у меня большая, – Боба разводит руками, видя перед собою мысленно своих дядьёв, тёток, двоюродных и троюродных братьев, родных и дальних племянников и прочий люд. – А маленькая семья у меня не очень большая. Всего только жена и трое детей.
Трое? – удивляется Алексис. – А с кем третьего оставил?
С няней, – помедлив, отвечает Боба.
А чего не взяли? Маленький?
Боба раздумывает, а потом отвечает:
Расскажу.
19. Боба говорит
Отдыхаем-то, – говорит Боба, – мы без средней без нашей, – смотрит на всех своими карими глазами, берёт лук и макает в соль, потом немного отпивает вина и продолжает:
Да и как бы мы смогли с ней отдыхать
когда она не ходит не говорит
почти не видит
знаете – ну – бывает такое – бывают такие люди
она давно с нами
что же, это, конечно, непросто
непросто жить человеку, которому уже семь лет
а она осталась младенцем трёхмесячным
и навсегда, навсегда
говорят, сможет прожить долго
мы стараемся сделать так, чтобы жила счастливо
и чтобы мы тоже жили с ней счастливо
это пришло не сразу
такая возможность
да, отдыхаем мы без Хафизы
есть у нас сиделка
хорошая, добрая женщина
большие деньги ей платим
дефектолог по образованию
работает в интернате для людей с множественными нарушениями развития
которые как дочь наша
не ходят не говорят неизвестно как мыслят
которые, как говорится, «в довербальной стадии»
то есть, значит – до слов
трудно быть вместе с человеком, который остался «до слов»
а каково ему самому – вы думали когда-нибудь
вот представьте что вас кормят с ложки
это ведь тоже надо уметь
есть с ложки
но мы её постепенно научили есть с ложки, глотать
потому что зонд – это плохо
ложка – это сразу другое качество жизни
когда с ложки, это вкусы
это можно сказать «нет», выплюнуть что-то
ну а кормить – это целое искусство
вот представьте, что вас кормят
(и кому-то из нас, может быть, ещё придётся есть с ложки)
вот ложкой попадают вам в рот
поворачивают там – а как поворачивают?
неловко? Или так как надо?
или ровно так, как вы бы сами ложку положили себе в рот
как кормить, чтобы было удобно
чтобы пища была нужной температуры
(а подумайте про тех, кого кормят люди на зарплате
пусть многие из них – это хорошие люди
пусть неравнодушные даже)
но кто думает-то об этом
вот смотрите: мы тут с вами сидим – и то
стараемся как-то друг к другу обратиться
друг с другом быть немножко вместе
а как быть вместе с таким человеком?
никто не затрудняется
и представляете какое это может быть одиночество
думаем – не чувствует, не страдает
а ведь у любого человека есть жизнь, есть счастье, несчастье
есть взросление какое-то
я думаю о том, что будет, когда ей будет двенадцать, двадцать пять
как она будет взрослеть
ведь у неё тоже будет какое-то своё взросление
как и у других моих детей
у тех будет – обычное
а у неё – своё, какое-то своё
моя дочь осталась трёхмесячной
но это только кажется
ведь на самом деле ей семь лет
человек живёт свою жизнь
и в этой жизни есть свои события
воспоминания, может быть, сны
чувства, какие-то потребности и способности
есть множество звуков, есть целый мир тепла и холода, осязания, голосов, боли, разных поз, дуновений, запахов, вкусов
у моей дочки было раньше плохое время
когда постоянные приступы не давали ей спать
и мы не высыпались с ней
но удалось подобрать терапию
и теперь намного лучше
у нас есть способы, как быть с ней вместе
у неё есть музыкальные вкусы
есть даже музыкальные инструменты, на которых
она может сама играть
в её жизни есть настоящие события
и это не маленькие вещи, это очень большие вещи
она умеет радоваться, злиться, может говорить «нет» по-своему
может отказываться
я знаю, когда ей хорошо, когда ей плохо
я знаю, когда мы с ней вместе, а когда она скучает по мне
её жизнь – есть
и она сама тоже есть
она живёт в нашей семье
родилась у нас в семье
мы с ней бываем счастливы
и она с нами бывает счастлива
мы стараемся, чтобы она не чувствовала боли
чтобы её жизнь была
максимально полной
нет, мы счастливы вместе
и она счастлива с нами
часто
иногда не очень
как это даётся нам? Да трудно
когда они были маленькие, это был ад
старшему был годик, когда она родилась
шестимесячной – три месяца не доносила мать
и пять месяцев пролежала с ней в больнице
пять
и эти надежды – туда, сюда, качели
а я с сыном годовалым – один
и бизнес
это было, блин
ну, это было…
непривычно
вот, мы вышли из этих коридоров и кювезов
мы были те, которым сказали «поздравляем, вне опасности»
а другим вокруг говорили, с тем же весом или даже больше
«ну что мы можем сделать, умирает»
а нам говорили «поздравляем»
(Янда встаёт и боком просачивается в щель туалета)
но с чем? – не сразу было ясно
что будет дальше
и чего никогда не будет
не – встанет, не – заговорит, не –
мы впервые столкнулись с этим, мы переживали горе, настоящее горе
мы даже думали – «пусть бы лучше»
да что там говорить
и потом сразу новая, третья беременность
нет, это был ад
я честно вам скажу, ребята, я чуть не развёлся тогда
мне это на хрен вообще не сдалось
многодетность эта
особый ребенок
я всегда любил для себя жить
движение, путешествия
спорт
а тут дома этот ад
никуда не денешься
у меня сильнейший был протест против этого всего
ни развестись, никуда не деться
дикая злость у меня была на всё вокруг
рюмку мог просто в руке сжать
и смотреть, как осколки крошатся и кровь течёт
а потом что-то всё-таки забрезжило
не надежда, а не знаю
что-то такое
и сам не знаю
а вы вот спрашиваете откуда это всё берётся
и чьё оно
а я вам так скажу: это всё не чужое
я сам это сделал, я делаю это каждый день
и никому на свете не удастся у меня это отнять
Боба медленно, точно, с удовольствием и в полном сознании свой действий берёт кусок баранины, сверху стрелку зелёного лука, солит и отправляет в рот.
Слушайте, – говорит Паскаль после очень недолгого молчания, и видно, что ему вроде и неловко молчание прерывать после такого-то рассказа, но он чует что-то, – слушайте, а как вы думаете – может, сходить посмотреть, что там Янда делает в туалете?