ну как – почти не глядя взяли
нравились нам все
ну вот взяли – решили – чёрненькую эту девочку
как-то само это получилось
и у меня тогда было такое ощущение
что всё, я сделала дело
у меня есть ребёнок
я окунулась во всё это с головой
носила в слинге, грудью её кормила
да-да, это очень трудно было сделать
есть такой метод – вызванной лактации
я прям помешалась на этом, что вот не носила, но грудью хочу кормить
и мы кормились долго, до трёх с половиной потом
это было счастье
моя, моя, самая сладкая
я перечитала всю литературу, какая тогда была
про депривацию, про всё
я выискивала и уничтожала малейшие признаки сиротства
развивала, находила лучшие курсы массажа, реабилитации
понимаете, у меня была цель
вот был ребёнок – ничей
под подозрением дцп, и она не пошла бы у них там
ничей, никому не нужный, выброшенный
и вдруг для меня он ТОТ САМЫЙ, мой
не было смысла в нём ни для кого
и вдруг есть смысл
я сделала этот смысл
я сделала из брошенной «некондиционной» куклы человека
вдохнула смысл
знаете, как одна девочка на детской площадке спросила
«а где от этого мальчика мама?»
вот я стала как зарядка от этого гаджета
и для меня важно было, что девочка только одна
что она единственная
это долго длилось
и это, как я понимаю, это и есть норма
та норма, которая нас губит
та норма, которая заставляет нас друг друга губить уродовать
эта вот рамка, которая пищит надо не надо
и вот самое главное, что я хочу сказать – как эта норма, рамка на мне кончилась
как она у меня прошла
как болезнь проходит
нормальность – это болезнь
я выздоровела от нормальности так
на четырёхлетие дочери я решила поблагодарить нянечку
из дома ребёнка, где она была
за то, что у нянечки это была любимая девочка
и что она её больше брала на руки
и таким образом мой ребёнок сохранился чуть лучше
ну и вообще это была хорошая нянечка
добрая, чуткая тётка
и я часто ей что-нибудь дарила
и хотя вообще людей с улицы не пускают
но я, видимо, примелькалась
меня знали в лицо
и вот я пришла в какой-то не тот момент
в момент не тот какой-то такой
и я увидела простую вещь, не самую сложную картину
детей после дневного сна высаживали на горшки
а чтобы дети не сбежали
их привязали поясками от халатов к ножкам стола
и вот они сидят по четыре пупса у каждого столика
привязанные поясками к ножкам этих столиков
на горшках
спокойно сидят, не шалят
деловито какают
я причём знала и до этого, что там так делают
важно, что я это знала
да не только это – я не только знала, я и видела, и разные другие вещи тоже видела
ещё и покруче бывали сцены
поэтому
у меня не было какого-то там шока
просто – как объяснить –
я в этот раз посмотрела немного дольше, что ли
или другими глазами
и вдруг меня торкнуло
я увидела как будто мою там привязанную
мою и самую сладкую
мою и особенную, ТУ САМУЮ
теперь уже – когда в ней был СМЫСЛ, когда ОНА СУЩЕСТВОВАЛА
а ЭТИХ ДЕТЕЙ по-прежнему НЕ БЫЛО
и вот тут до меня дошло
не до эмоций, а до разума!
До разума моего дошло!
Дошло то… что до этого, до этой минуты – для меня никаких сирот как бы «не было»
Ну вот «нет» сирот, нет их, и всё тут
И только если я сама пожелаю, тогда они появляются
и тогда вот могу пойти и выбрать
как по мановению руки – они тогда появляются, как из рукава, из шляпы
рядком выстраиваются, и я выбираю – как Бог
а потом они снова – тынц – исчезают
и их опять нет нигде
и вот тут до меня дошло, что это ЛОЖЬ
и что все они ЕСТЬ всё время!
Непрерывно где-то ЕСТЬ эти дети!
они все ТЕ САМЫЕ и СУЩЕСТВУЮТ
и, существующие! Сладкие! Те-самые! – сидят опоганенные, униженные, осквернённые
да, как если бы мою взяли и привязали сейчас
именно так и никак иначе я это почувствовала
это было – как сильный удар током
вот так с меня слетела «нормальность»
вот так я решила вычерпать море ложкой
и теперь у меня шестнадцать чуваков
взятых в разном возрасте из одного и того же детдома
и я не кормлю никого из них грудью
я не даю им «молоко и мёд материнства»
и да, им не хватает моего внимания
персональной заботы каждую секунду
им много чего не хватает
но не хватает всего этого – по-человечески
и все они люди
и даже когда они воруют, врут, ошибаются
у них остаётся надежда
и даже если мы расстанемся, даже если у нас не сложится
они пойдут дальше как смогут сами, на свой страх и риск
плохими, хорошими – но людьми, человеками
они продолжают быть людьми
а больше, чем человек, мы никого сделать не можем
Николай Николаевич вздыхает:
Я тебя, Алексис, очень хорошо понимаю!
Насчёт тетриса особенно.
Тетрис – это жуткая зараза.
Когда-то, в девяностые, и я им увлекся.
Самый простой ещё компьютер у меня был.
К нему был присоединен приборчик наш в цехе – он мерял густоту раствора.
Знаете, раствор специальный, добавляется в…
Ну, вам это не совсем интересно будет…
Нет, почему же! Очень интересно! – Алексис.
Ну, это вроде того раствора, который скрепляет кирпичи в кладке.
Только не совсем. Вернее, и это тоже он может…
Только наш раствор был круче. Крепче.
Такие растворы схватывают всё что угодно.
Медленно, но не просто верно, а…
То, что он склеил, может давно развалиться, а эта штука будет держаться.
И вот я варил этот раствор.
Там нужны точные пропорции.
На компьютере у меня была эта пропись, и дальше автомат сам делал.
А пока автомат соображал, что ему делать, – я играл в тетрис.
Садился, раз – партеечку.
Раз – другую.
Незаметно пристрастился – со страшной силой.
Кирпичики, значит? – Бармалей говорит.
А, ну да! Кирпичики. Там кирпичики, и у меня кирпичики.
Постепенно понял, что уже пропускаю тот момент, когда…
Когда нужно моё вмешательство.
И после работы домой не спешил.
Сначала час. Потом два…
В общем, в какой-то момент я обнаружил, что прихожу на работу к шести утра – в тетрис поиграть.
И что вы сделали?
Как что? Стёр на хрен этот тетрис со своего компьютера.
Навсегда стёр. Больше его с тех пор и не видел.
А пока автомат мешал, я стал, ну, кроссворды разгадывать.
К кроссвордам не пристрастились?
Какое! Я не эрудит. Половину отгадать не могу.
Ну, не в этих, конечно, журналах всяких там. В них-то дебилизм. Всё для тупых.
Там я всё щелкаю как орешки.
А вообще настоящие кроссворды мне разгадывать трудно.
Там эрудиция нужна.
А я что?
Я свои кирпичики.
31. Темнота и сливочный
И тут вдруг щелчком, резко, всё меняется в окружающей обстановке, и наступает полная темнота. До сего момента хоть какой-то свет снаружи проникал в келью, а теперь всем вдруг как будто глаза тушью залило.
Ночь, – Алексис.
Да уж, кажется, не день, – голос Николая Николаевича.
Фонарь погас снаружи, – голос Янды, угрюмо. – Разбили небось.
А луна что? – Паскаль.
Зашла за башню.
А то свет вырубили по Островкам, – голос Бармалея.
А может, вообще везде, – Боба.
Значит, спать пора, – говорит дядя Фёдор каким-то странным голосом – сонным, что ли. – Давайте спать, ребята.
Все желают друг другу спокойной ночи.
Темнота и тишина в келье. Паскалю кажется, что он задрёмывает, но струя свежего воздуха из окна не даёт окончательно провалиться в сон; пахнет теми фиолетовыми цветами и ещё как у него на заводе, резиной, – и тут накатывает шум, хихиканье, хохот, болтовня, подъезжает машина, слышится резкий разговор и всё тонет в хохоте. Дверь отворяется.
Ку-ку!
Разноцветные фонарики, стук и гром – серые почтительно впускают развесёлого и пьяного мужика. Широкоплечий, плотненький, с квадратным лбом и маленькими мохнатыми глазками, весь изумлённый, – ему кажется, видимо, что он летит или плывёт – весь опутанный какими-то растениями, весь в зеленой тине, мокрый, в белом сливочном костюме, с него течёт вода.
Вики! – радостно вопит он. – Мы… мы счастливы!.. Вики! Я хчу сказать что… что я хчу сказать – будь моей женой!.. На деревьях эти… мадригалы, гамадрилы… мы царя даже уже нашли… только нам его не разрешили… но ты так з-зддрв пер… пердумала! Какое счсч-тье!
Привет, Слава! Минуту, а где Катя? – Вики встаёт на ноги.
Сливочный мужчина сказочно пьян, в точечках-
глазах у него зелень и радуги, он медленно упадает прямо на пол, на колени, шарит ладонями по полу:
Какая Катя? А-а, кукла Катя! Невеста, в смысле! Даа… симпатичная была… Не помню, куда-то завалилась! – Мжт утонула в этом… в озере?.. Да и зачем нам Катя? Конечно, она симпатичная, но ты же, Вики, намного, на мно-ого, – он делает руками широко, – ты Вики гораздо лучше! Вообще кто сказал, что на этой вот, на этой… на этой самой… на СВАДЬБЕ, что надо обязательно жениться на невесте?! Ну, конечно, я понимаю – это традиция, но хто сказал что… Ну конечно, я уважаю традиции, но ведь мир не стоит на месте!.. Вот я считаю, что на тамаде тоже можно жениться… тем более у тебя такие роскошные… такие весёлые… – сливочный пытается ухватить Вики за грудь, но Вики отскакивает, и сливочный медленно упадает на Паскаля с Яндой. Янда злобно хватает его за лацканы и отшвыривает. – А чво обижаться? – сливочный нежно берётся за косяк и переглядывается с серым. – Чего они т-т э-т, а? Ты чего, Вики, хочешь здесь чоли сидеть? Да ты знаешь, что вас вообще отсюда выпускать не собираются?.. А так ты будешь моей, и я… спасу тебя, дам тебе целый мир… – сливочный пускается в спотыкающийся пляс.