Алексис находит наконец точилку и вострит карандаш. Лёшка уже успел лечь ухом на парту.
Прямо сядь, – Алексис. – Итак. Вот смотри, – она рисует на сером клетчатом листе тетради серого человечка. – Это ты.
Лёшка корчит рожу.
Это я-а такой мелкий? А лицо где?
Лицо давай-ка нарисуй сам. Это и есть то самое секретное задание.
Лёшка берёт карандаш и примеривается.
А какое мне нарисовать?
Это ты сам и должен решить.
Ты ж моя типа мама, – говорит Лёшка. – Ты мне и лицо должна подсказывать.
Мама-то да, – Алексис. – А лицо всё равно твоё.
Лёшка берёт карандаш и рисует глаза – две точки.
Вот, – говорит, – глаза. Нормальные глаза?
Нормальные, – Алексис.
Так, – Лёшка говорит. – Что ещё надо?
Что ещё на лице бывает?
Не знаю, – Лёшка бросает карандаш и зевает. – Зачем лицо? Вообще задание какое-то скучное. Оно что, правда на ЕГЭ будет? Прям на самом страшном ЕГЭ?
А ты как думал, – Алексис.
Ну, тогда я завалю, – Лёшка. – Вот Оля говорит она за богатенького выйдет. А я их тогда ограблю и буду жить на эти деньги…
А есть ты чем будешь?
Ртом, – попадается Лёшка.
Ну вот и рисуй рот! – торжествует Алексис.
Лёшка не глядя проводит косую черту где-то под глазами. Рот готов.
Так, – Алексис. – С ушами у художников всегда было не очень. Один из них, Ван-Гог, даже сам себе отрезал ухо бритвой. Ты смог бы отрезать себе ухо бритвой?
Я чё, больной? – резонно вопрошает Лёшка.
Тогда рисуй уши, – Алексис очень довольна. Лёшка пририсовывает два полукружка по сторонам головы.
Ну вот, – Алексис. – А теперь, когда тебе меня очень хорошо слышно…
но тут Лёшка (во сне) хватает листок и рвёт на мелкие кусочки, и Алексис понимает, что эти обрывки ловить нельзя – это значит лицо терять; но и не ловить их нельзя тоже – это значит лица не найти; а Лёшка ложится на парту и принимается стукаться об неё лбом – тук! – тук! – тук!..
да и правда стучат
на лестнице шаги
наши узники по одному просыпаются
и сразу понимают, что это конец.
Рассвет уже. В келье полутьма. Все вещи видны довольно хорошо, и больше они уже ничем особенным не кажутся. Стол. Стены. Свет в окошке. Дверь.
Дядя Фёдор!.. – умоляет Вики шёпотом.
Но дядя Фёдор сидит молча, только смотрит перед собой.
Слышен короткий вымученный смешок Янды. Паскаль держит ее за руку. Боба встаёт. Бармалей делает шаг к двери. Николай Николаевич и Галка сидят как сидели.
Всё будет происходить страшно быстро.
Пресвятая и пречистая Богородица, – шепчет Алексис, – святыми твоими и всесильными мольбами…
Подождите! – громко шепчет Органайзер, заметавшись. – Я сейчас попытаюсь! – он бросается к дверям. – Я попытаюсь с ними договориться!
Дверь распахивается.
42. Взрыв
Но ничего не происходит.
Ничего, да вот что: поспешно входят двое охранников, и они не серые.
Ну, то есть они в серой униформе, но видно сразу, что серыми их назвать больше нельзя. Исчезло характерное внешнее сходство: теперь это просто два отличных друг от друга чувака, про которых можно сказать всевозможные обыкновенные вещи:
– один из них высокий, длинноносый, длинноногий;
– другой тоже не низенький, но чуть пониже и покрепче первого;
– и у первого лицо совсем молодое, а второй растерян и вспотел;
– и первый тоже растерянный, явно ничего не соображает;
и много чего ещё теперь про них можно сказать. В общем, если коротко, то это люди в серой униформе. Какими всегда и были, но только теперь это очень заметно даже в полутьме.
Узники начинают аплодировать.
Так аплодируют пассажиры самолёта, который перепрыгивал грозу, и чемоданы кувыркались с полок, и стюардессы, сбледнув и сблевнув, промчались в хвост салона, и все молились и выворачивались наизнанку, и уже произошло всё, кроме самого падения, но всё-таки самолёт каким-то чудом не упал, зацепился за восходящий поток и долетел как надо. Кто бывал в таких переделках, тот знает, как потом звучат аплодисменты. Дружно.
Дядя Фёдор промежду аплодисментов отцепляет от штанов последнюю репейную колючку. Пророк ты, значит, говорит он себе злобно, но добродушно. Да какой с тебя пророк! Хорошо хоть не растрепал. Секунды! Они не как пули у виска, они как репей – прицепятся и едут на тебе. Так значит, нас не убьют, и весь этот песок был не последний. Вместо облегчения дядя Фёдор чувствует смертельную усталость: тащил, тащил и сбросил. Но ведь это означает…
Ну нет, вы рано радуетесь, – возражает бывший серый, который длинноногий и длинноносый. – У нас тут очень трудная ситуация.
Да-да, прямо очень трудная и к тому же геркулесовая, – тьфу чёрт, автозамена же тоже теперь не работает, – досадует второй не низенький и не серый больше. – Овсяная ситуация… А, экстренная. Минуту вашего внимания!
Алексис сочувствует ему. В его мозгу, оставшемся без карусельки, позитивки, «серого» экрана и прочих приблуд и защит, происходит кипение рассольника: всплывают обрывки затверженных формул, сталкиваясь со словами вежливости, печали, стыда и недоумения, рассудок пытается овладеть языком. – …Вашего внимания. Мы вот хотели бы тут понять, кто из вас… – он делает сложное лицо. – Кто из вас… Да как его там?
Ты же сказал, что выучил, – говорит второй бывший серый и смотрит на всех не без сочувствия, хотя и сам того не желает. – Се… Как там? Первый слог на «сэ».
Савельев? – пытается припомнить первый. – Или Сергеев… Нет… – он оглядывает их, но никто не желает признаваться и подсказывать. – Серов… Сырков…
Бывший серый вздыхает.
Память внешняя того, – поясняет он. – Сами видите. А эта которая моя… очень трудно. В общем, нам нужен человек, у которого чип.
Хм, – говорит второй бывший серый. – Я вижу, что здесь таких двое. Нам нужны вот вы, – говорит он, глядя на Бармалея.
Ну-ка дайте посмотреть, – говорит охранник, который раньше был серым. – Что-то вы непохожи по ориентировке на Максима Антоновича. Дайте-ка чип.
Бармалей вынимает чип и протягивает его первому охраннику, а тот передаёт чип товарищу.
Странно, – говорит его товарищ, который тоже раньше был серым. – Чип его, коннекта нет, информационно это Максим Антонович, а внешне не похож. Что это может означать?
Что это Максим Антонович, но он просто на него не похож, – говорит первый охранник. – Но это ничего страшного, может быть и похож, главное, что чип тот самый.
А может быть, стоит спросить у него самого? – советуется с ним его товарищ. – Хочется ведь понять, как оно… это… по правде, – и бывший серый краснеет.
Он нам не скажет по правде, – первый бывший серый, грустно. – Не поверит.
Не поверю, – подтверждает Бармалей так же грустно. – Простите, ребята. Вам ещё долго никто верить не будет.
Мы понимаем, – бывшие серые вешают носы.
Давайте сначала вы нам по правде, а потом мы вам, – предлагает Вики.
Давайте, – говорит тот, который повыше. – Дело в том, что нам пришёл старый приказ вывести владельца этого чипа на полигон к шести утра, но штука в том, что приказ пришёл, а подтверждения уже не было, потому что, ну… потому что система-то полетела. А без подтверждения мы приказ выполнить не можем.
Ну так не выполняйте, – Бармалей. – В чём проблема-то? Чего вы на сложных щах-то?
На полигон! – повторяет тот, который повыше и смотрит на часы. – На полиго-он! Вы хоть понимаете, зачем? Ликвидация будет через семь минут. Путём взрыва данного чипа.
(Самолёт опять взлетает. Аплодировали рано).
Ну так забирайте на фиг «данный чип» и тащите его на полигон без нас! – кричит Бармалей и сует чип охранникам в руки. – Быстрее!
Приказа не было, – бормочет высокий белёсый неуверенно. – Если приказа не было, значит, надо вас тут оставить и это… будь что будет как бы…
Дружный вздох ужаса. Семь минут!
То есть как это – «будь что будет»?! – подскакивает Вики. Вы что… хотите сказать, что… можете нас тут всех с этим чипом оставить?!
Погодите! – останавливает её Органайзер. – Ребята, чип мой. Взрывать надо меня. Ведите скорее.
Да нам-то всё равно, кого взрывать, – говорят бывшие серые. – Нам не всё равно, что приказа не было и отмены приказа не было, и другого приказа тоже не было… На полигон мы вас не можем, понимаете? И чип вытащить и удалить от вас больше чем на метр мы тоже не можем, потому что это же государственное преступление, а нас от должности никто не освобождал.
А зачем вы приперлись тогда сюда?! – кричат узники наперебой. – Какого чёрта тогда нас предупреждать! – Спокойно взорвались бы во сне, и никаких! – Сколько осталось? Пять минут!
А правда, чего мы пришли? – спрашивает тот, что повыше, того, что пониже. – У нас же какая-то мысль была.
Алексис:
Ребята, у вас точно была какая-то хорошая мысль. Я в вас верю.
Да была, точно, – морщится который пониже. – Только память, бля, подводит… Мы хотели как-то… Ты не помнишь, как?..
Четыре минуты, – спокойно говорит очень точный Николай Николаевич.
Боба:
Сила взрыва какая будет?
Не знаем, – охранники и делают по шажку к дверям.
Стенки-то уцелеют? – Боба.
А-а! Я вспомнил, – говорит второй охранник. – Мы вас хотели просто, это… Предупредить. Счас мы выскочим, вы чипчик в окно кидайте, мы на дороге постоим, чтоб народа не было, ладно? Достать может, но может и повезти, если кинете хорошо.
Бля! – кричит Бармалей. – Быстрей давайте, идиоты! Я за вас не отвечаю! Пройдёт три минуты, я кину!
Три минуты, – Николай Николаевич.
Боба и Николай Николаевич становятся рядом с окном.
Отставить, я туда не полезу, – командует Бармалей. – Все в туалет! Очень быстро!