Да что ж такое – солнце-дождь, солнце-дождь, – местная жительница по шестому разу стаскивает бельё, и пока она его стаскивает, небо перестаёт брызгать и снова сияет, – и та опять принимается развешивать.
Органайзер уже меж тем на пристани – конечно, где ж ему быть! – во главе движения, и животворная тревога, его топливо, как газированная водка, наполняет его жилы, и он, как министр Чернушка, поводит туда-сюда встрёпанной коротко стриженной головёнкой и блестит глазами. Проходите вперёд! – командует он. – Сколько мест на этом рейсе? Живее давайте проходите! Мне нужно скорее! – и тут его хлопает по плечу тот, кого он только и искал на этом острове, – и говорит: куда ты – назад – тут в лесу частный аэродром – будем в Москве через два часа. И вот тут его тревога взмывает в небо ракетой. Всё вокруг трогает и касается Органайзера. Всё его наматывает на себя, каждая сосна. Органайзер проводит рукой по лбу. Все напиточки холодненькие, – говорит стюардесса, – и небольшой, налитой, ладный, мускулистый самолётик взлетает над качающимся иван-чаем, над пристанью, – и провожает его взглядом зацветающий дядя Фёдор, который крепко держит одной рукой погрызенный землистый паспорт, другой рукой сигаретку, и оживлённо втирает будущее своим сопутникам по очередной очереди, на этот раз – на кораблик (напросился – прибился – к группе, в которой один человек не поехал обратно по обстоятельствам непреодолимой силы).
Под кормой бурлит. Арендовали большой катер – Франсис, Паскаль, ребята и Янда. На всех спасжилеты. Пахнет рыбой и морской хризантемой. Под кормой – водяные рытвины, катер подымается и падает, они вровень с морем. Тают вдали башенки и купола сказочного островецкого Кремля, а впереди пока ничего не видно, ни полоски берега, кажется – открытое море. Вся в водорослях и рыбе, Янда сидит на корме, мокрая, с зелёными глазами и в резиновых сапогах. Теперь ей уже не сорок, ей, кажется, двадцать, она жадно дымит, под глазами у неё провалы бессонной ночи, а на шее ссадины от шнурка. Ей хоть бы хны, а Паскаль зеленеет; ему не то чтобы тошно – томно, потому что горизонт разорван, вода блестит, низа и верха нет – есть только самый верх, невыносимо светлый, и упругая чёрная яма рядом, разрытая во всяком месте, слева и справа, впереди и позади. Вынести всё это совершенно невозможно, но тут издалека, с Островков, ветер приносит напоследок прощальный звон – шесть вечера – и Паскаль судорожно вдыхает, глотает свежий ветер пополам с солёными брызгами, и говорит: Анна! – а так зовут Янду, – жвачку хочешь?
(…и вкопаешь во дворе столбики для качелей, – методично гвоздит Алексис, а покаянный Лёха записывает. Перепуганные девчонки ходят по струнке, каша уже кипит, мобильники заряжены, вещи сохнут.)
Бармалей сидит на сосне рядом с динамиком и настраивает стробоскоп. Он уже всё узнал – динамиков этих шесть. Вики скачала из интернета целую кучу чего угодно; весь палаточный городок собирается на неслыханный праздник. Да, все будут сегодня праздновать – неведомо что, и плевать, что именно. Вики далеко внизу с микрофоном стоит на пне. Раз-раз-ра-а-асс! – кричит Вики задорно и танцует на скользком пне, – Ас-ас-а-а-ас! – прокатывается по мокрому лесу, и тут включается стробоскоп, и вся поляна разбегается лимонными, оранжевыми, сиреневыми, мятными, алыми пятнышками. Земля как будто взбегает на сосны, и вот уже подтягивается народ, и дождь кажется ярким, пахнет свежим деревом, морем и ветром.
Господа! – кричит Бармалей в диком восторге. – Я пригласил вас сюда, чтобы сообщить вам… Пре-пре…приятнейшее известие!.. У нас – будет – дискотека!.. – он подаёт Вики знак, и Вики врубает развесёлый музон, но музон не включается; динамик, что ли, сломан, Бармалей несколько секунд тупит, не понимая, что к чему, и народ внизу стоит, запрокинув головы: почему музыки нет, почему вместо веселья на всю поляну из всех динамиков мерно и сухо щелкает метроном.
И больше ничего не осталось договорить. Вот сквозь дождь и пену отчаливает последний катер. Дождь усилился, а ветер утих. Погода уже совсем иная. Ничего в ней нет решительного, ничего революционного: безнадёга, созерцательность, покорность. На обочине старуха и девочка, бабка внучке поправляет капюшон плаща. Пахнет мокрыми соснами, морем, мхом. Разъехались все, кто хотел увидеть коронацию. Остались местные жители да запоздалые туристы.
Киоски закрыты. Дорога, вчера такая людная, в этот сумеречный час совершенно пуста. В колеях лужи, и трава вся мокрая. Большой камень тоже пуст. На озере рябь, море гудит и шумит, сосны гудят. Хор завывает в пустом мире странную песню, и над соснами, вдали от куполов, проступает в сером небе лицо.
Не смотри.