— Но отец, ты ведь был воплощением Сета! — воскликнул он.
— Ты прав, я им был. Но больше не могу им оставаться, потому что я — сын Амона. Пойми, сын, и объясни своим братьям: существует три божества — Амон Скрытый, Ра, который является его лицом, и Птах, который суть его тело. Иногда они являют себя в иных формах. Есть и другие боги, но они не проистекают от трех упомянутых мною.
— И Сет тоже?
— Как я уже сказал, Сет — бог азиатов. Вполне возможно, что теперь он благоволит апиру. И Птахмосу. Мне до этого нет дела. Это так же важно, как то, что сейчас мимо меня пролетела мушка!
Внезапные перемены в Рамсесе, отце и правителе, ввергли принца Именхерхепешефа в такое смятение, что он отправился искать поддержки у «Мути» — царицы-матери Туи, которая испытывала к нему, своему первому внуку, особенно нежные чувства. Она звала его детским именем — Ими.
Возраст — пятьдесят шесть лет — обогатил Туи опытом, но не лишил кокетства. Она была накрашена, как в лучшие свои годы, и носила великолепные украшения — широкий золотой браслет с бирюзой, пектораль с кораллами и жемчугом и тиару с перидотами. Каждая прядь ее парика была тщательно завита и умащена по последней моде. Сиятельная вдова не отказывалась и от плотских удовольствий: все знали, что она неравнодушна к командиру гвардейцев, хранителю ее гардероба и сыну наместника Хнума. «Чтобы ка не рассталась с телом, — объясняла Туи сыну, — нужно удовлетворять аппетиты обоих», на что Рамсес с улыбкой предложил построить для вдовых цариц Дворец Мужчин, раз уж существует Дворец Женщин для царей.
«Ни в коем случае! — отвечала Туи в том же игривом тоне. — Соперничество порождает ссоры. Вспомни, что Сет сделал с Хором![45]»
Да уж, Туи предпочитала называть вещи своими именами. Рамсес в ответ только рассмеялся.
Именхерхепешеф рассказал бабке о причине своего плохого настроения.
— Что ж, я этому рада, — ответила Туи. — Это доказывает, что мой божественный сын не стал мумией до срока.
Такого ответа юный принц не ожидал.
— Подумай сам, — продолжила она, — финиковая пальма рождается из косточки, которая совсем не похожа на взрослое дерево. Когда росток становится пальмой, он приносит плоды, которые, снова-таки, на него не похожи. Все, что не меняется, лишено жизни. Когда мужчина молод и мечтает о завоеваниях, Сет — достойный его покровитель. Он легко выходит из себя, он на всех и вся срывает зло, что иногда бывает полезно — когда он обрушивается на настоящего врага, как в случае со змеем Апопом, которого Сет пронзил копьем, спасая тем самым барку Ра. Но с годами большую власть над характером человека приобретает терпеливый и благостный Амон.
Туи отпила из кубка миндального молока и посмотрела на погрузившегося в размышление внука.
— Отныне твоего отца больше заботит благополучие его страны, а не завоевание далеких земель, которые к тому же нужно постоянно отстаивать ценой крови. Его покойный отец в свое время отказался от идеи вернуть эту азиатскую крепость, которую вы дважды пытались отвоевать. Для нас же лучше, если мы предпочтем мир с соседями постоянным стычкам с ними.
Взгляд ее черных, накрашенных, сверкающих, как карбункулы, глаз остановился на лице Именхерхепешефа.
— Что не дает тебе покоя, Ими?
— Эта внезапная перемена… Этот кошмар…
— Ты испугался, решив, что твой отец ослаб? Ты ошибаешься, он стал более сильным.
— Но что ему такого страшного приснилось? Ты знаешь?
Туи кивнула:
— Он рассказал мне, но смотри, никому не проговорись. Во сне твоему отцу явился Сет и стал яростно упрекать его и даже угрожать. Чего еще можно ждать от убийцы Осириса! Но твой отец ответил ему, как и следовало: он, который считал себя земным воплощением Сета, отрекся от его покровительства и призвал себе в защитники Амона.
Принц задумался.
— И теперь Сет будет защищать Птахмоса, — сказал он после паузы.
— Сет никого не станет защищать, — заметила Туи. — Мы в этом не раз убеждались. К тому же Птахмос теперь ничего не значит ни для твоего отца, ни для царства. Равно как и апиру.
Воспоминание о магическом ритуале, проведенном Сетнау, не покидало Именхерхепешефа. Новая реальность была ему отвратительна. Значит, о военной славе можно забыть, и военных походов, в которых молодой принц жаждал отличиться, попросту не будет. Он не стал делиться с Мути своими мыслями, потому что ее слова были исполнены здравого смысла и звучали успокаивающе, и все же он чувствовал себя как всадник, под которым в бою пала лошадь.
Он поцеловал бабке руку и ушел.
Но на этом испытания Именхерхепешефа не закончились.
В последние дни сон его перестал быть крепким, он улавливал многие звуки, которые не может слышать спящий, — стук сандалий, шаги стражников при смене караула на первом этаже дворца, уханье сов в саду, перешептывание страдающих бессонницей старух возле прачечной, крики младенца, страдающего от колик или когда у него прорезаются зубки, шаги служанки в крыле, где проживали принцы и принцессы, идущей к сточной канаве, соединенной с рекой, чтобы вылить содержимое ночного горшка. Неджмаатра мирно спала на постели рядом.
Но этой ночью к привычным звукам добавились новые, непривычные звуки. Это были короткие женские стоны, и звучали они близко, на том же этаже. Принц пытался было определить, откуда они доносятся. Он не раз слышал стоны супруг своих женатых братьев, и было сомнительно, чтобы какая-то из них вскрикивала, как мышь, которую поймал за хвост кот. В ночной праздности самые незначительные шорохи уподобляются рычанию льва… Отчаянный писк комара, испуганного близкой смертью, а может, просто голодного, казался не менее громким, чем крик гиппопотама, на лапе которого сомкнул свои челюсти крокодил. Именхерхепешеф не мог думать ни о чем, кроме этих всхлипов, сопровождающих плотское наслаждение.
Стараясь не разбудить Неджмаатру, он встал с кровати и, как был, обнаженный, вышел в коридор на поиски источника шума. Оказавшись перед дверью спальни своего младшего брата Хаемуасета, Именхерхепешеф немного постоял, с бьющимся сердцем прислушиваясь к вздохам и стонам, потом в него словно вселился демон и он толкнул дверь.
Единственная в комнате лампа позволяла увидеть тела Хаемуасета и рабыни, которая была чернокожей, а значит, родилась в Куше или Пунте.
— Так вот почему тебя считают никуда не годным всадником! — воскликнул Именхерхепешеф.
Любовники, которым едва исполнилось по четырнадцать, застыли от ужаса.
— И с кем! С рабыней!
— Что тебе нужно в моей комнате?
— Я забочусь о будущем империи!
— Голый?
— Твои крики меня разбудили.
— И возбудили? — Хаемуасет усмехнулся, рабыня тоже улыбнулась.
Это стало последней каплей. Именхерхепешеф словно сошел с ума: подскочив к нахалке, он раздвинул ей бедра и вошел в нее на глазах у брата. Она закричала было, но он закрыл ей рот ладонью. Хаемуасет попытался оттолкнуть брата, но Именхерхепешеф ударом кулака свалил его на пол. Именхерхепешеф всегда быстро добивался желаемого — вскоре его жертва забилась, как рыбка на крючке. По тому, как задрожали ее ноги с розовыми ступнями, упиравшиеся в загорелые плечи мужчины, было понятно, какое удовольствие она получала от этого неожиданного соития. Свои крики она глотала вместе со слюной, поскольку принц продолжал зажимать ей рот. Хаемуасет с расширившимися от ужаса глазами наблюдал за происходящим, лежа на полу. Он не боялся вступить в драку со старшим братом, нет; он завороженно наблюдал за проявлением звериной природы в человеке, которого привык считать своим защитником и покровителем. Совокупляющиеся животные всегда становятся объектом нездорового любопытства со стороны людей, но это — всего лишь очередная попытка разгадать тайну зарождения жизни. Когда этому занятию предается человек, да еще твой старший брат, к тому же главнокомандующий царской армии, зрелище становится откровением. Непристойность тоже воспитывает — по-своему.
Ученик Хаемуасет получил знания, которые ему не могли дать ни кеп, ни наложницы.
Наконец Именхерхепешеф отстранился от рабыни и, перед тем как выйти, бросил разлученным любовникам:
— Вот как поступает истинный сын Сета!
Глава 34Жертвоприношение старшего сына
Слухи о ночном происшествии — это слово, как, впрочем, и все слова, не совсем верно передавало суть случившегося, поскольку для Хаемуасета вторжение старшего брата в его интимные отношения с женщинами стало сильным потрясением, — через какое-то время распространились по дворцу. Главная жертва — не чернокожая рабыня, которая в итоге даже получила свою выгоду от случившегося, а Хаемуасет, чье самолюбие было жестоко уязвлено, — в конце концов рассказал обо всем своей матери Исинофрет; та велела сыну молчать как рыба. Однако рабыня, в силу своего нежного возраста не отличавшаяся здравомыслием, рассказала подружкам о своем ночном приключении. Она уже могла зачать и потому решила, что теперь носит под сердцем наследного принца. Так, из уст в уста, о выходке — еще одно неверное слово — Именхерхепешефа стало известно хранительнице косметических средств царицы Нефертари, которая после долгих разглагольствований о том о сем все-таки передала слухи хозяйке. Та сочла подобные измышления оскорбительными и поделилась своим возмущением с Рамсесом.
Для принца поступить подобным образом означало проявить неслыханное пренебрежение к приличиям и семейным ценностям, поэтому, как отец и фараон, Рамсес решил как следует отчитать Именхерхепешефа при первой же возможности. А пока главнокомандующий армии Хора находился в стране Куш.
Между тем Рамсес поговорил с Хаемуасетом и из первых уст услышал слова, сказанные Именхерхепешефом, когда тот выходил из спальни брата: «Так поступает истинный сын Сета!» Он сразу же связал это вызывающее заявление и их последний со старшим сыном разговор. Решив попридержать до времени свой гнев, он стал ждать возвращения Именхерхепешефа.