1
Благодатной была в этом году осень в Сидоне. С соседних с городом виноградников снимали богатейший урожай. Сидонцы с полными фиолетовых или жёлтых гроздьев корзинами, устроив их удобно на курчавых головах, шли, покачиваясь от тяжести, по дорожкам к жилищам в пределах городских стен, где уже вовсю работали прессы, отжимая из сладких ягод густой сок. Его сливали в огромные амфоры, врытые в землю. Через год молодое вино будет готово. Именно сейчас в городе радостно пили вино прошлого урожая, заедая его свежим виноградом. Даже ослики, везущие корзины более состоятельных горожан, и большие серо-чёрные волы, тянувшие скрипучие телеги, ходили как-то лениво, неуверенно переставляя свои ноги, как будто боясь запутаться в них. Словно и они, как и каждый сидонянин в это благословенную пору, были полны молодого терпкого вина, свежих фруктов и ласкового, уже не жгущего беспощадно, как летом, солнца. Так с вином и солнцем в крови в Сидоне славили жизнь и радовались ей этой осенью, даже несмотря на то, что в городе опять было множество египтян, приковылявших сюда по горным дорогам из-под Кадеша. Там хеттский царь Муваталли и его беспощадно свирепые горцы на тяжёлых колесницах научили надменных сынов Африки с уважением относиться к азиатским воинам и больше не мнить себя властелинами земли.
Риб-адди, подплывая к Сидону на торговом корабле, тоже ощутил на себе благотворное влияние роскошной финикийской осени. Погода была тихая. Небольшие, полупрозрачные волны удивительно чистого синего цвета лизали нос и борта судна. Казалось, опусти руку в воду, и она окрасится в синий цвет. Но постепенно при приближении к берегу вода вокруг зеленела, превращаясь в расплавленный, сверкающий на солнце жидкий малахит изумрудно-салатного цвета. Юноша пристально всматривался в очертание берега, узнавая приземистые, белые, розовые и жёлтые очертания финикийских домов под плоскими крышами, на которых сушились гроздья винограда, груши, яблоки и другие фрукты. Хотя Риб-адди уже нельзя было назвать юношей. Он отпустил усы и короткую, пока ещё редкую бородку. И теперь ничем не отличался от обычного финикийского купца. Но даже после более чем годового пребывания в «шкуре» азиата, ему порой очень хотелось сбросить с плеч шерстяные тяжёлые одежды, а с ног остроносые хеттские чувяки, обрить наголо голову и лицо, умастить всё своё молодое и гибкое тело маслами и благовониями, надеть мягкие, лёгкие, тончайшие льняные белоснежные одеяния, которые могли ткать только египетские ткачи, выпить домашнего пива, имевшего такой славный, родной, знакомый до слёз вкус, не сравнимый ни с какими тончайшими винами Азии, и наконец-то почувствовать себя человеком. Вот и сейчас ему страшно захотелось вернуться домой, подставить лицо жаркому африканскому солнцу, пройтись босыми ногами по прохладным мраморным плитам родного дома, обнять молодую жену Бинт-Анат, которая, как писали ему из Сидона в тайных посланиях молоком буйволицы между строк торговых писем, уже родила первенца, мальчика, названного звучным именем — Имхотеп. Но Риб-адди отлично понимал, что его секретная миссия не кончается. Ведь после кровавого противостояния под Кадешом схватка двух могущественнейших империй Востока вступила в самую ожесточённую стадию. Всё хорошо понимали, что мир между Рамсесом и Муваталли невозможен. Один из них должен умереть! И судя по глухим намёкам принцессы Арианны, египетский разведчик догадывался, кого постигнет эта участь в ближайшее время.
В сидонском порту Риб-адди встретил его тесть Чакербаал. Он был всё такой же тощий, так же нервно теребил свою длинную козлиную бородёнку с уже пробивающейся сединой и так же, как раньше, прищуривал левый глаз, а правым впивался в собеседника. Когда он узнал, что зять привёз на своём корабле большой груз железа из страны Хатти, то начал с неистовством потирать узкие длинные ладони. Можно было подумать, глядя на него, что в Сидоне вдруг ударили суровые морозы.
— Отлично! Просто замечательно! — повторял купец, поднимаясь вместе со своим молодым родственником по узким улочкам города. — Сейчас в Египте спрос на железо — огромный. Какую ни заломишь цену, сметают весь товар в одночасье без остатку. Вовремя, очень вовремя ты подкинул мне этот знатный товарец! Прибыль нас ждёт огромадная! — приговаривал Чакербаал, от радости притоптывая на ходу. Со стороны прохожим могло показаться, что длинный и худой финикиец, завёрнутый в зелёное покрывало и в жёлтом колпаке на голове, исполняет какой-то таинственный танец.
— Да провались оно под землю, это железо, — воскликнул Риб-адди, — ты лучше, отец, расскажи, нет ли новостей от моей жены? Как там она и мой сын — Имхотеп?
— Как ты можешь проклинать такой товар, о неразумный юноша? Плюнь немедленно через левое плечо, а не то с ним чего-нибудь случится! — воскликнул тесть и замахал перед собой своими тощими руками. — Да всё в порядке с Бинт-Анат. Твоя мамаша в ней просто души не чает, а уж твой уважаемый папаша, достославный Рахотеп, — при упоминании чиновного и богатого египетского родственника узкое лицо Чакербаала расплылось в сладчайшей улыбке, — целыми днями напролёт не может налюбоваться на нашего внучка, Имхотепика. Обо всём этом уже в пятом письме пишет нам славная дочурка, принёсшая всей нашей семье удачу и процветание. Она, кстати, стала очень знатной и богатой египетской дамой, ведь жена Рахотепа умерла, оставив тебе и моей дочке немалое состояние. Теперь мы можем, мой глубокоуважаемый зять, удвоить наш торговый оборот, а полученную прибыль вкладывать в недвижимость. Ведь землица всегда останется землицей, а торговлишка, к сожалению, ненадёжна: сегодня идёт, а завтра начнётся война, установят блокаду города, прервутся сообщения, и конец всем прибылям, — разглагольствовал Чакербаал на свою любимую тему.
— А вдруг сюда в Сидон заявится Муваталли со своими горцами? Что тогда? — засмеялся Риб-адди. — Отнимут они у тебя, отец, твою землицу, как у пособника египтян. Её же в мешок не положишь, как серебро или золото, и с собой не увезёшь.
— А я не в Сидоне землю покупаю, — хитро посмотрел прищуренным левым глазом на своего зятя Чакербаал.
— А где же? — удивился молодой человек.
— В Пер-Рамсесе.
— Где, где?
— Да в вашей же столице, сын мой. Ты что, не знаешь, что фараон начал строительство новой столицы в Нижнем Египте? Это будет не город, а райский сад. И кто сегодня в него что-то вложит, в будущем получит сторицей. Весь наш род обеспечим на многие поколения вперёд. Ведь у вас в стране власть фараона вечна, никакие беды вам не грозят, надо только служить верой и правдой сыну Амона на земле, — купец был доволен впечатлением, произведённым на зятя своей мудростью.
— Да, я, видно, сильно отстал от того, что творится у меня на родине, — покачал головой, на которую был надет финикийский зелёный колпак, Риб-адди.
Вскоре они уже входили в новый, только что отстроенный дом Чакербаала. Глава самой богатой негоциантской компании, которая практически единолично контролировала торговлю Сидона с Египтом, обязан был жить на широкую ногу. Риб-адди, с удивлением рассматривая роскошные чертоги, появившиеся на месте старого дома, как по мановению волшебной палочки, шагал по мраморным полам роскошных зал. Воистину золото в Сидоне могло творить любые чудеса! Правда, молодому человеку было жалко того старого, уютного домика, увитого виноградными лозами, где он встретил свою любимую Бинт-Анат и где началась его семейная жизнь. Поэтому он был обрадован, когда ему навстречу вышла тёща, Зимрида, всё такая же милая и простая, с чудесными лучистыми глазами. Риб-адди обнял её, и слёзы радости появились на его лице. Только сейчас он почувствовал, что вернулся, хоть и не надолго в родной дом. Здесь он мог расслабиться и вздохнуть свободно, ведь постоянный смертельный риск, сопровождающий его разведывательную деятельность, давил последние полтора года с возрастающей силой на ещё непривычные к этому молодые плечи. Как приятно просто улыбнуться и расцеловать родного человека, сесть за стол, спокойно есть и пить, не думая, что в любую минуту ты можешь быть отравлен, а когда ляжешь спать, не класть кинжал под подушку, а меч под правую руку, ожидая нападения ночных убийц. И как приятно разговаривать запросто, не контролируя каждое своё слово, не вслушиваясь с напряжением в звуки чужой речи, разгадывая скрытый смысл или угрозу в на первый взгляд простых словах.
Обо всём этом думал Риб-адди, когда сидел за столом в семейном кругу сидонских родственников. Но даже сейчас, к своему глубокому сожалению, он не мог вновь превратиться в простого, наивного юношу, каким был совсем недавно. Он уже автоматически контролировал каждый жест и выражение лица у всех присутствующих в столовой, запоминал, кто, что сказал и как посмотрел на него или на других. Когда Риб-адди лёг в свою благоухающую лепестками роз постель, то привычно, как и в годы, проведённые в Хаттусе, пробежал мысленно прошедший день в Сидоне, проанализировал слова своих собеседников и их поведение и только после того, как убедился, что не пропустил никаких скрытых угроз и вообще ничего важного, уснул, мгновенно расслабив мышцы молодого, послушного разуму тела. Под подушкой привычно лежал железный, подаренный принцессой Арианной кинжал, а около постели под правой рукой холодно поблескивал в лунном свете короткий с широким лезвием меч.
2
На следующий день Риб-адди был вызван во дворец Ахирама, где в это время находился фараон. Он вошёл с чёрного входа, прикрывая лицо полой своего потёртого коричневого плаща. Один из многих телохранителей фараона, позвякивая о кирпичные углы коридоров висевшим у пояса мечом, провёл разведчика закоулками, где пахло чадом кухни и помоями и поминутно встречались бегущие куда-то с поручениями слуги, не обращавшие, впрочем, никакого внимания на скромно одетого финикийца. Вскоре Риб-адди оказался в довольно просторной комнате, где на невысоком стульчике желтолицый визирь Рамос просматривал, быстро разматывая, скрипучий, серый свиток папируса. Молодой человек поклонился, сняв свой зелёный финикийский колпак.
— Садись, мой милый Рибби, — вельможа рукой показал на скамеечку у своих ног, — и расскажи подробно о своей деятельности в Хаттусе, всего ведь в донесениях не сообщишь. Я, кстати, их только что просматривал. Мне всё переписали в один свиток, и я скажу, это выглядит внушительно. Ты поработал на славу. Наш повелитель знает об этом и уже повелел наградить тебя хорошими земельными угодьями в новой нашей столице, а также долей военной добычи, её ты будешь получать отныне, как военачальник среднего звена. После нашего разговора властитель, да здравствует он вечно, удостоит тебя своим приёмом. Когда будешь ему докладывать о своей деятельности, будь краток и точен, сообщай только самое главное. А вот про принцессу Арианну расскажи поподробнее. И вот ещё что. Я знаю, что принцесса отличается независимым характером и её поведение не укладывается, ну скажем помягче, в рамки обычной целомудренной жизни незамужней представительницы царского рода азиатской державы. — Рамос хитро посмотрел на своего подчинённого, снял куцый паричок и погладил шишкообразный купол лысого черепа. — Но ведь она большой и искренний наш друг, очень нам полезный. В будущем от её действий зависит во многом исход нашего противостояния с хеттами. Поэтому не стоит сердить фараона подробностями из личной жизни Арианны, они могут ему не понравиться. Я отнюдь не призываю обманывать нашего властелина, — взмахнул своими маленькими морщинистыми ручками царедворец, — отнюдь нет! Но когда к политике примешиваются личные чувства, то возможна ситуация, в которой даже сын Амона может оказаться перед очень сложной, болезненной задачей: пойти на поводу своих чувств или последовать голосу государственной мудрости. Поэтому наш долг умно и тактично вести себя и не допускать, чтобы повелитель попадал в щекотливое, двусмысленное, в общем неприятное для него положение. Ты меня понял, мой мальчик?
— Конечно, уважаемый, — склонил обросшую кудрявыми волосами голову Риб-адди. — Но хочу заметить, не кривя душой, что поведение принцессы заметно изменилось за последнее время. Даже Цинатте, её бабке, которая пытается следить за каждым её шагом, не к чему придраться: ни пьяных оргий, заканчивающихся кровавыми схватками соперничающих между собой многочисленных любовников, ни выездов на охоту, больше похожих на сражения с местными крестьянами, недовольными, что волков и кабанов травят на их засеянных полях и виноградниках, ни диких выходок на местном базаре, когда слуги режут как баранов купцов, отказывающихся дарить понравившиеся принцессе товары. Одним словом, Арианна превратилась в скромную девушку, занимающуюся вышиванием и музыкой. Вся Хаттуса не надивится на это чудесное превращение.
— Что ж, принцесса оказалась намного умнее, чем я о ней думал, — проговорил довольный Рамос, потирая сухие и гладкие ладошки. — Но, может, она ловко дурит головы всем, в том числе и тебе?
— Ну, как говорится в хеттской пословице: «Чёрного козла не отмоешь добела», — Риб-адди рассмеялся, лукаво улыбаясь. — Мне известно, что изредка к принцессе наведываются мужественные красавцы очень высокого роста, она предпочитает таких. Но это делается так скрытно, что даже прислуга её дворца не догадывается ни о чём.
— А как же ты это всё выведал? Уж не являешься ли и ты одним из тех красавцев? — вдруг, как шилом, уколол молодого человека Рамос подозрительным взглядом.
— Я ростом не вышел, — Риб-адди невозмутимо выдержал пристальный взгляд царедворца. — Да к тому же я отлично понимаю, что моя жизнь не стоила бы и крупинки серебра, пустись я на такую бессмысленную затею. Я знаю своё место, уважаемый. У меня в любовницах самая близкая служанка, можно сказать, подруга принцессы, Нинатта. Поэтому-то я в курсе всех тайн Арианны.
— Молодец, Рибби! — кивнул визирь, задумчиво причмокивая своими розовыми, несмотря на старость, губами. — Я, кажется, тебя недооценил. Из тебя, мой дружок, уже вышел ловкий царедворец. В будущем ты взлетишь очень высоко. У тебя есть чутьё, как себя вести в сложных ситуациях, а это дано отнюдь не каждому, тем более в молодые-то годы. Что ж, я тебя слушаю, рассказывай подробно, не упуская ничего, — старичок, уютно усевшись на своём стуле, чуть прикрыл глаза и приготовился внимательно слушать.
Только через несколько часов, когда солнце уже стало клониться к тёмно-синему морскому горизонту, Рамос повёл молодого человека в небольшой зал, где находился фараон. Он играл с маленькой, проворной белой собачкой, своей любимицей, кидая в разные углы алый, сшитый из пурпурной материи мячик. Собачонка увлечённо кидалась за мячиком, принося к ногам весело хохочущего хозяина. Когда в зале появился визирь и какой-то бородатый финикиец, собачка яростно залаяла и кинулась на чужестранца. Она вцепилась в коричневый плащ и начала остервенело рвать его край.
— А ты молодец, Рибби, — проговорил Рамсес, вставая с большого деревянного кресла, украшенного золотом и серебром. — Так вжился в свою роль, что тебя просто не отличить от сидонянина, купца средней руки.
Фараон взял на руки собачонку и передал её чернокожему слуге, который мгновенно и бесшумно исчез из залы.
— Давай, Рибби, рассказывай. Хватит валяться на животе, изображая из себя самого преданного моего слугу, — весело сказал Рамсес, усаживаясь вновь в огромное кресло. — Доложи мне всё подробно. Тебя, конечно, Рамос инструктировал: говори покороче и только самое важное, — повелитель Египта с улыбкой посмотрел на своего старого учителя, — но я хочу о главном противнике всё знать из первых рук и в мельчайших подробностях. Начинай, но сначала выпей бокал вина. По твоему утомлённому лицу я вижу, что Рамос провёл с тобой не один час.
Визирь проворно налил из стеклянного сосуда, стоявшего вместе с вазой фруктов на круглом столике у кресла фараона, полный серебряный кубок финикийского сладкого с тончайшим виноградным ароматом вина, и протянул его молодому человеку. Тот не смог скрыть блаженной улыбки: такой чести не удостаивались и самые знатные вельможи. Когда Риб-адди осушил залпом кубок, фараон взял из вазы грушу и протянул её юноше.
— Заешь вино, а то оно ударит тебе в голову и ты не сможешь ничего мне толком рассказать, — проговорил Рамсес и добавил сердито, повышая голос: — Если ты ещё раз плюхнешься на живот, то я велю облить тебя ведром холодной воды и выпороть, чтобы охладить твои верноподданнические чувства. Ты же, Рибби, не на официальном приёме, поэтому веди себя просто. Садись и рассказывай.
Риб-адди уселся на скамеечку у ног фараона и вновь начал подробно рассказывать всё, что узнал о хеттском дворе, о самом царе Муваталли, о жизни хеттской столицы. Прошло несколько часов, когда после многочисленных вопросов фараона он закончил свой доклад. Слуги внесли горящие светильники, ведь за окном уже наступила ночь. Огромная тень фараона чётко вырисовывалась на покрытой белым мрамором стене залы. Рядом с ней абрис фигурки Риб-адди казался совсем крошечным.
— Что же, отлично, мой мальчик, — проговорил Рамсес, вставая из кресла. Он лёгкой, упругой походкой пересёк залу, остановился у окна и посмотрел в залитый лунным светом сад. Оттуда доносился нежный, вкрадчивый запах осенних цветов, засыхающей листвы и свежий аромат моря.
— Ты сумел выполнить возложенное на тебя поручение лучше, чем я ожидал, — начал Рамсес. — Но тебе рановато почивать на лаврах. Сейчас наступает самая ответственная часть твоего задания. Собственно, всё и затевалось ради этого. Ты должен передать яд принцессе Арианне. Когда она убьёт нашего главного врага Муваталли, ты, Рибби, вместе со своими людьми должен сделать всё, чтобы принцесса целой и невредимой скрылась из Хаттусы. Ты же останешься при дворе. В стране Хатти после смерти царя, конечно же, начнётся война наследника престола Урхи-Тешуба с его дядей Хаттусили. Ты будешь внимательно отслеживать весь ход военных действий и постоянно извещать меня об этом. И запомни, если Арианна погибнет, то умрёшь и ты.
— Я всё сделаю, чтобы принцесса осталась жива. Если для этого будет нужно отдать жизнь, я сделаю это без колебаний, ваше величество, — проговорил Риб-адди и вновь попытался плюхнуться на пол.
Рамсес поймал юношу за шиворот туники и как пушинку поднял в воздух.
— Я же сказал тебе, Рибби, чтобы ты не кувыркался у меня в ногах, как акробат. Хочешь, чтобы тебя выпороли?
— Не хочу, — искренне признался молодой человек.
— Ну, тогда стой на ногах, — Рамсес поставил подданного на мраморный пол и медленно зашагал по зале.
Язычки пламени в серебряных светильниках от тяжёлых шагов задрожали. Риб-адди заметил, как изменился его повелитель. Фараон за прошедшие два года словно прожил лет десять. Его красивое молодое лицо осунулось, глубокая складка перерезала лоб. Большие карие глаза, раньше блестевшие молодым задором, смотрели теперь устало и холодно.
— Я знаю, что ты, Рибби, можешь многое. Ты это уже доказал. К сожалению, не всё будет от тебя зависеть. Однако помни: я верю в тебя и доверяю тебе самое ценное, что есть у меня в моей личной жизни — Арианну. Действуй по своему усмотрению, там на месте тебе будет видней. Я даю тебе право не подчиняться любому приказу, который последует от кого-либо, даже от меня, если они поставят под угрозу жизнь принцессы. Но главной опасности мы отвести от неё не сможем. Она сама приняла решение. Арианна войдёт в логово тигра и убьёт его. Это её выбор, я её к этому не принуждал. Ты должен знать об этом.
Рамсес подошёл к столику и неожиданно опустил на него свой огромный кулак. Дерево и стекло со звоном разлетелись вдребезги.
— Будь проклята эта война!
Рамос потянул рукой за полу плаща молодого человека, и они, кланяясь, быстро выскользнули из залы, оставив повелителя Верхнего и Нижнего Египта одного. Когда Риб-адди уже удалялся по песчаной дорожке дворцового сада, он поднял голову и вздрогнул. В большом окне только что покинутой залы виднелась могучая фигура фараона, залитая безжизненным лунным светом. Рамсес стоял, задумавшись, словно превратившись в статую. Его надменно-величественный облик поражал своей мощью, но одновременно от него веяло страшной тоской одиночества. Молодому человеку стало очень жаль своего властелина.
«Нелегко быть богом, когда в твоих жилах кипит человеческая кровь», — подумал Риб-адди.
Через несколько дней он вновь отплыл из Сидона. Впереди был длинный путь в столицу враждебных хеттов, где должно было состояться важнейшее событие затянувшейся войны: схватка за власть в самом сердце могущественнейшей империи — в царской семье. Риб-адди стоял у борта корабля, подставляя посуровевшее, с первыми морщинками лицо свежему морскому ветру. В чём же он будет участвовать — в героическом деянии или в постыдном преступлении? Однозначно он не мог ответить даже себе. Но молодой человек спокойно смотрел в покрытую сизой дымкой даль. Чему быть, того не избежать. Он верил в свою счастливую звезду! К тому же он был воином, хоть и одетым в финикийский колпак и шерстяные азиатские одежды, а значит, ему не пристало колебаться, идя в бой. Риб-адди пощупал под плащом в зашитом кармане своей туники две скляночки с ядом. Их он должен был передать в руки принцессы Арианны, одной из самых прекрасных женщин Востока и в то же время самой хитрой и коварной интриганке своего времени. Молодой человек печально покачал головой. Ни старинные манускрипты, которые он с увлечением изучал в школе, ни даже мудрый учитель Сетимес не поведали ему, что в жизни всё порой очень перепутано: добро со злом, любовь с ненавистью, правда с ложью и подвиг с преступление ем. Часто даже нет времени, чтобы разобраться в этих коварных хитросплетениях судьбы. Надо действовать, идти к своей цели и отвечать за свои поступки перед людьми при жизни и богами после смерти. А ответов накапливается всё больше и больше... Вскоре несколько белоснежных чаек оторвали Риб-адди от тяжёлых размышлений. С гортанными криками они кружились в вышине. Молодой человек поднял голову. Ветер уже надул большой в красно-белую полосу прямоугольный, закреплённый на двух изогнутых реях парус финикийского торгового корабля, и гнал его безостановочно вперёд. Риб-адди тоже нёсся стремительно и неотвратимо на парусах своей судьбы. Юноша улыбнулся, отбрасывая невесёлые мысли, и подставил лицо свежему морскому бризу.
3
В Хаттусе, куда через месяц прибыл Риб-адди, стояла глубокая осень. Ячмень и полбу с соседних полей уже убрали. Гроздья тёмно-фиолетовых ягод тоже покинули виноградники, расположенные на южных склонах каменистых холмов. В полях и густых лесах, окружающих столицу царства Хатти, трубили многочисленные охотничьи рога. Местная знать от мала до велика занялась одной из любимейших забав. Царь Муваталли, несмотря на возраст и грузную фигуру, тоже по целым дням не вылезал из седла, гоняясь за оленями и горными козлами. С особым удовольствием он ходил на медведя: ему нравился поединок с рычащим огромным зверем. Здесь царь был воистину неподражаем. Никто кроме него не мог так ловко поймать момент, когда нужно было сделать решительный, последний шаг прямо под брюхо вставшего на дыбы животного и с силой вонзить острый железный наконечник рогатины прямо в сердце. В этот страшный момент, когда, казалось, царь хеттов был окончательно погребён под тушей огромного зверя, Муваталли, непринуждённо пригнувшись, словно ему всего двадцать лет, выскальзывал из-под огромных лап с чёрными когтями. Затем ревущий гигант хрипел и падал в конвульсиях к ногам бесстрашного охотника. После этого царь обычно гордо взглядывал на своих приближённых, сгрудившихся у него за спиной. Придворные неистово аплодировали или били мечами и копьями о щиты и доспехи.
В этот день, когда Муваталли уверенно завалил косматого серо-коричневого великана неподалёку от стен своей столицы, он повернулся к придворным, но буквально натолкнулся на острый, ироничный взгляд своей племянницы Арианны. Однако это не удивило царя. Правда, в огромных голубых очах красавицы мерцало что-то загадочное, одновременно притягивающие и настораживающее. Царь, несмотря на свой преклонный возраст, был красивым мужчиной и хорошо знал об этом. К тому же положение властителя огромной империи и слава непобедимого полководца делали его просто неотразимым для всех женщин, которых он когда-либо встречал. Красотки буквально вешались на его могучую шею. Муваталли к этому привык. К тому же он был уверен, что Арианна на самом деле не таит на него зла за то, что он овладел ею ещё совсем юной в тот злополучный вечер после бурного пира, в котором девушка, несмотря на свой возраст, участвовала очень охотно.
«Отдать свою девственность царю, что может быть почётнее для женщины?!» — думал про себя владыка страны Хатти.
То, что девица была его близкой родственницей, тоже особо не смущало Муваталли. Он, конечно, не фараон египетский, которым не в новинку жениться на собственных сёстрах, хотя бы и официально, но ведь племянница не такая уж близкая родственница. Такие мысли пронеслись в голове у развратного владыки за доли секунды, и он улыбнулся в ответ. Арианна внутренне торжествовала, Муваталли заглотнул наживку.
Вскоре они оказались в уютном охотничьем домике, стоявшем на краю густого леса, уже почти потерявшего свою листву. Через небольшие оконца, в которые были вставлены свинцовые переплёты с множеством квадратных стёкол, лился хмурый осенний свет. В большом камине горел огонь. Рядом на ложе, устроенном из свеженарубленных можжевеловых и сосновых веток с наброшенными на них медвежьими шкурами, лежал царь страны Хатти. Он и сам был похож на медведя, густо заросшего чёрными с сединой кудрявыми волосами. Муваталли, блаженно улыбаясь, смотрел, как обнажённая синеглазая красавица, привстав с ложа, наливает в два серебряных кубка вино из небольшого походного бурдюка, лежащего рядом на полу. Принцесса, заслонив своей упругой, большой грудью с острыми красными сосками, бокалы, в один из них ловко влила яд, полученный от Риб-адди. Яд этот действовал не сразу, но выпившая его жертва через сутки умирала.
— Выпей, мой медвежонок, — проворковала Арианна ласково. — Ты ведь наверняка очень утомился от любви и охоты. И в лесу и здесь ты трудился так неистово, что можно было подумать, что это твои последние медведь и женщина.
В синих глазах красавицы опять засветился странный огонёк, он притягивал и отталкивал одновременно. Муваталли почувствовал опасность. Откуда она исходит — он не знал, но что она есть, почувствовал всем своим мощным, грузным телом. Царь вздрогнул.
— Что это ты задрожал, как осенний лист на ветру? Ты что — боишься меня? — насмешливо спросила принцесса, усаживаясь рядом с царём и протягивая ему бокал с вином.
— Вот ещё придумала, маленькая ты моя пантера, — Муваталли погладил гибкую спину девушки, привстал, облокотившись на локоть и взяв бокал, начал не спеша, маленькими глотками пить ароматный, чуть терпкий, ярко-красный напиток. Это было вино из урожая местных виноградников, которое он так любил. Вскоре царь отбросил пустой бокал в сторону и откинулся на спину. Его мясистые, вишнёвого цвета губы опять раздвинулись в блаженной улыбке.
— Что правда, то правда, — проговорил он густым басом, — в жизни ничто не сравнится с охотой и любовью. Завалить медведя или девку, вот это наслаждение. Даже воевать мне меньше нравится, а о правлении я и не говорю, — презрительно скривился Муваталли.
— Значит, охоту ты ставишь выше наслаждения любви? — принцесса поставила свой кубок и положила обе руки на волосатую грудь лежащего перед ней царя.
— Почему это ты так думаешь? — продолжал он улыбаться.
— Да ведь охоту ты поставил на первое место. Значит, медведь тебе милее, чем я? — засмеялась Арианна, закинув руки за голову. Острые, красные соски запрыгали перед глазами Муваталли. — А мне вот больше нравится завалить такого медведя, как ты! — воскликнула девица и легла на волосатую тушу.
Тут царь хеттов вновь убедился, что в любви с его распутной родственницей, пожалуй, не сравнится ни одна женщина огромной империи.
— Ты просто сумасшедшая, — стонал от мучительного наслаждения царь. В его помутневшем от огня страсти мозгу смешалось всё — голубые глаза, белозубая улыбка, алые соски, чёрные пряди волос, гибкие руки... — О, боги! — уже рычал владыка империи.
— Я залюблю тебя до смерти! — шептала принцесса.
Свидание продолжалось ещё довольно долго. Муваталли не обратил внимания, что принцесса больше ни разу не поцеловала его в губы, после того как они выпили вина. Начало темнеть. В ранних осенних сумерках царь и принцесса вышли из охотничьего домика в холодный и сырой лес, где их ждали слуги с лошадьми. Вскоре раздался топот копыт, с хрустом ломающих валявшиеся на земле ветки и разбивающих первый ледок на лужах. Топот гулким эхом отзывался в горах, заросших лесом. Две небольшие кавалькады, царя и принцессы, въехали в город. А когда опустилась ночная тьма и город затих во сне, чёрные тени по верёвочным лестницам перемахнули через высокие каменные стены. Это были Арианна и Риб-адди. Они сели на лошадей, поджидающих их внизу, и бесшумно, как призраки, исчезли в густом, ледяном, осеннем, ночном тумане. Копыта животных были обуты в толстые войлочные сапожки. Молодой египетский разведчик предусмотрел всё.
На следующий день царь хеттов проснулся от резкой пульсирующей боли в животе. Приближённые ужаснулись, когда вбежали в спальню на крики. Лицо их повелителя было чёрным. Несколько часов метался Муваталли на постели, проклиная Арианну. Он и его мать поняли всё, когда им доложили, что принцесса исчезла из города.
— Клянусь тебе, что я найду эту негодяйку и сожгу её живьём, — проговорила Цинатта, склонив седую голову к умирающему сыну, который уже передал корону и государственную печать своему наследнику.
Последнее, что увидел в своей жизни Муваталли, это синеглазое лицо Арианны, вдруг превратившееся в чёрную клыкастую морду пантеры.
— А я обожаю завалить такого медведя, как ты! — рычала она страстно. — Я залюблю тебя до смерти!
Царь забился в агонии.
— Снимите её с меня, — кричал он ничего не понимающим придворным, — снимите!
Урхи-Тешуб стоял рядом и с ужасом смотрел, как в страшных муках жизнь покидает его отца. Вскоре он вышел в тронный зал и, надев массивную железную корону, в которую было вделано множество драгоценных камней, уселся на железный трон. Только царь страны Хатти мог позволить себе такую роскошь. Новый царь не стал проводить длительных церемоний. Он выслушал первых вернувшихся гонцов от отрядов воинов на колесницах, которые отправились по разным дорогам в погоню за принцессой-цареубийцей, и приказал собирать войско.
— Она, конечно, сейчас у своего папаши в его восточной провинции. Я выжгу дотла владения Хаттусили, а его самого и всю его семью предам страшной смерти. Эту ветвь нашей семьи нужно как можно скорее отрубить и сжечь, — проговорил Урхи-Тешуб и встал с холодного железного трона.
В империи хеттов, как и предвидел египетский фараон, началась кровавая схватка за власть между ближайшими родственниками умершего Муваталли.
4
Семь долгих лет раздирали страну Хатти междоусобные войны. Целые богатые провинции превратились в пустынные местности, где по заросшим травой дорогам можно было ехать днями, не встретив человеческого жилья. Только вой волков раздавался на развалинах прежде цветущих селений и городов. Но всё же железная воля и звериная хитрость Хаттусили победили яростное безумие Урхи-Тешуба, который принял царское имя своего деда и стал зваться Мурсили Третий. В конце концов войско нетерпеливого молодого царя попало в засаду в тесных ущельях непроходимых горных отрогов восточной части страны. Здесь, среди заснеженных скал, и полегли лучшие воины страны Хатти. Молодой царь был захвачен живым, и как ни требовала, а затем просила и умоляла Арианна своего отца, чтобы Урхи отрубили голову, Хаттусили не пошёл на такое, как он сам выразился «беспримерное злодейство».
— Послушай, моя бешеная дочурка, — говорил Хаттусили, подпирая длинной и тощей рукой гладко выбритый узкий подбородок, — я и так запятнан кровью своего брата. Чтобы отмыться от неё, мне не хватит и целой великой реки, на которой стоит Вавилон. Надо же думать о том, что скажут потомки, — он сокрушённо вздохнул.
— Ой, папочка, — рассмеялась принцесса. — Я же тебя отлично знаю. Если бы этот царственный дурак продолжал представлять для тебя опасность, его уже давно придушили бы там, в подземелье, где ты его сейчас держишь. Так прояви же милосердие. Для моего двоюродного братца легче сложить голову на плахе, чем всю оставшуюся жизнь просидеть в железной клетке под землёй.
— Тебе хорошо говорить убей да убей! — воскликнул Хаттусили, и на его постной худой физиономии выразилось недовольство. — Тебе-то что? Удерёшь в Египет к своему бритоголовому, а мне здесь царствовать. Нет, голубушка, хватит крови, навоевались. До того страну довели, что сбор налогов сократился в десять раз.
— Ну, ладно, папочка, — тряхнула Арианна головой, украшенной многочисленными серебряными украшениями, — подавись ты своим племянничком. Меня больше интересует, почему ты не хочешь сейчас же начинать переговоры о мире с Рамсесом? Чего ты ждёшь? Ты же отлично знаешь, что мы воевать с египтянами не способны. Сам же говорил, что доходы в казну не поступают, а лучших воинов вы сами перебили в схватках с сумасшедшим Урхи.
— Куда ты так спешишь, моя девочка? — удивился Хаттусили. Встав с кресла, стоявшего на возвышении, как трон, он, мягко ступая по коврам ногами, обутыми в красные, сафьяновые чувяки, подошёл к камину и поворошил чёрной металлической кочергой ярко горящие поленья и малиновые угли. Раздался громкий треск. Новоиспечённый царь хеттов протянул свои длинные пальцы к огню и, жмурясь от удовольствия, стал их греть. За стенами дома гудела вьюга, небольшие застеклённые оконца зала почти сплошь заросли льдом. В восточной, высокогорной части страны царила лютая зима.
— Куда спешу? — принцесса вскочила с невысокого стульчика, на котором сидела. На голове зазвенели серебряные накладки, голубые глаза засверкали. В облегающем чёрном платье она и впрямь очень напоминала пантеру.
— Целых семь лет ты не мог одолеть дурака Урхи. Целых семь лет длилась эта проклятая война! А мне стукнуло уже двадцать семь! У меня вон морщины на лбу стали появляться. Что, Рамсес старуху в жёны брать будет? — Арианна схватила бокал с горячим вином, приправленным специями, и швырнула в огонь. Стекло лопнуло, вино зашипело на углях. В зале повеяло острым, неприятным запахом.
— Успокойся, Арианночка, — отец подошёл к дочке и обнял её за плечи. — Во-первых, ты по-прежнему молода и красива. Твой Рамсес, как только ты окажешься в его объятиях, с удовольствием слопает тебя вместе с косточками, такая ты аппетитная. И будет без ума от этого. А во-вторых, не забудь, что я ещё не вступил в столицу страны. Только после всех торжественных жреческих церемоний я стану настоящим царём всех хеттов.
— Так чего же ты сидишь в этой горной дыре?
— Да, конечно, я завтра ринусь по ледяным тропам, через заснеженные горные перевалы. Вот наступит весна, я и приду в свою столицу как раз к весенним праздникам. Надо потерпеть, моя девочка, ещё немножко. Прими во внимание и то, что такие крупные дела, как мир с могущественнейшей державой мира Египтом, так просто, с бухты-барахты не заключаются. Надо помнить о наших государственных интересах, о нашем царском достоинстве, в конце-то концов!
— Да провались это достоинство под землю, — топнула ногой, одетой в чёрный сапожок с серебряной вышивкой Арианна. — Как только я представляю, что меня обнимает Рамсес, то просто с ума схожу!
— Ну, эти бабьи штучки ты брось, — проворчал Хаттусили, подходя к столику и наливая себе в бокал из кувшина тёплого вина. — Держи, дочурка, себя в руках. Ты не какая-нибудь там наложница, ты царская дочь. Ты займёшь высочайшее положение при дворе фараона, и зиждиться оно будет на мирном договоре, который я должен подписать с Рамсесом, как равный властитель! А это так просто не произойдёт. С этими надменными египтянами надо ещё побороться, поторговаться, поспорить, прежде чем подписать договор. Чем тяжелее он им достанется, тем больше Рамсес будет его ценить, да и тебя тоже.
— Так начинай же, не тяни ради бога, — принцесса опять топнула ногой, затем пнула ногой стоявшую рядом скамеечку и быстро вышла из залы, тяжело хлопнув за собой массивной дубовой дверью.
А Хаттусили уселся в своё кресло, предварительно придвинув его поближе к огню, и задумался над предстоящими, такими сладкими царскими хлопотами.
— С договором с Рамсесом мы спешить не будем, — ворчал он себе под нос. — Моя дочурка неугомонная особа. Она не успокоится после того, как станет женой Рамсеса. Нарожает ему детишек, а старшего сыночка уж точно сделает фараоном, воспитав его так, что он в лепёшку расшибётся, чтобы завладеть двумя коронами, и египетской, и хеттской. А это нам совсем ни к чему. Я хочу, чтобы мой сынок царствовал спокойно, и никакой самоуверенный и честолюбивый племянничек не мешал. Так что потянем переговоры с египтянами, а там, смотришь, моя бешеная дочурка уже и рожать не сможет, возраст будет не тот.
5
Прошло ещё долгих семь лет. Война между самыми мощными странами Востока наконец прекратилась. Хитрого и коварного Хаттусили пришлось принуждать к миру. Рамсес Второй тоже извлёк уроки из своих побед и поражений. О катастрофическом Кадешском сражении, когда жизнь фараона и судьба всей египетской империи висели на волоске, он помнил всю жизнь. И хотя мудрый учитель уже много лет, как покоился в роскошной усыпальнице на западном берегу в Фивах, Рамсес умело и мудро вёл корабль внутренней и внешней политики своей великой державы. От прежней импульсивности в действиях властителя Египта не осталось и следа. Правда, темперамент у него остался прежний — страстный и взрывной, но теперь он умел держать его в руках. Рамсес вёл упорные бои по всей Северной Финикии и Южной Сирии, не давая хеттам сосредоточить свои подорванные междоусобными стычками военные силы в единый кулак. Сам же фараон умело маневрировал войсками и уже ни разу не выпустил инициативы из свои могучих рук. Он в конце концов взял злополучный Кадеш и прочно утвердился в долине Оронта в Сирии.
Но одновременно с военными действиями Рамсес также уверенно и инициативно вёл тайную войну в тылу своего противника. Недаром его лучший разведчик Риб-адди почти двадцать лет прожил в царстве хеттов под маской финикийского купца. По приказу своего повелителя Рибби совершил опаснейшее путешествие на север страны Хатти, где установил тесные контакты с вождями воинственных горных племён Кеш-Кеш. Египетский разведчик сумел подкупить их, и с тех пор алчные и непоседливые горцы ежегодно осуществляли опустошительные набеги на внутренние территории царства хеттов, доходя даже до столицы страны Хаттусы. Съездил предприимчивый финикийский купец и в соседнюю Ассирию. После его путешествия и ассирийские царьки начали совершать наглые вылазки в страну Митанни, издавна контролируемую хеттами. А вскоре и в самом хеттском войске начались беспорядки: воины были измучены долгой войной, их семьи были разорены. И здесь не обошлось без вездесущего финикийского купца. Во всех действиях ему активно помогала принцесса Арианна, давно уже возненавидевшая своего коварного папашу, царя Хаттусили Второго, отнюдь не спешившего способствовать семейному счастью свирепой дочурки. Но под мощным давлением со всех сторон хеттский царь в конце концов вынужден был запросить мира. И после долгих переговоров и препирательств мир между двумя могущественнейшими странами Востока был подписан. Хаттусили, чтобы придать мирному договору большую силу, официально предложил фараону свою старшую дочь в жёны. Вскоре принцесса Арианна в сопровождении самого царя и царицы хеттов направилась в Египет.
В её свите ехал и ничем не примечательный с виду, невысокого роста, худощавый, финикийский купец с обильной сединой в кудрявых волосах и бородке. Риб-адди думал, что его сердце разорвётся, так оно стало стучать, когда он верхом на муле в роскошной кавалькаде невесты фараона подъезжал к пограничной египетской крепости Чара. Хотя на лице и сохранялось невозмутимое выражение умудрённого опытом, многое повидавшего человека. Наконец-то Риб-адди был близок к осуществлении своё мечты: сбросить шкуру азиата, которую носил почти двадцать лет подряд, и вновь превратиться в египтянина. Однако осуществить мечту он смог только после встречи с фараоном, который принял его во дворце в своей новой столице Пер-Рамсесе, стоявшей среди садов в восточной дельте Нила.
— Ну, наконец-то я могу приветствовать моего Рибби на родной земле, — проговорил, улыбаясь, густым низким голосом Рамсес. Он сидел в большом резном кресле, похожем на трон. Эта была не аудиенция владыки Египта со своим подданным, а тайная встреча под покровом темноты.
— Встань с живота и садись вот сюда, — показал рукой на скамеечку у своих ног фараон. — Сегодня последний раз я встречаюсь с тобой как с разведчиком. Расскажи-ка мне подробно о моём госте, который уже стал моим родственником, царе хеттов Хаттусили, о его супруге Падухепе и, конечно, о моей новой жене Арианне. Все твои донесения я накануне просмотрел, — указал Рамсес обнажённой мощной рукой, на которой сверкнули в огне светильников драгоценные камни многочисленных браслетов, на толстый свиток папируса, лежащий на круглом деревянном столике. — А вот теперь хочу просто послушать. Ты блестяще выполнил возложенную на тебя задачу. Почётный для нашей империи мир с хеттами заключён. Дочь хеттского царя станет моей женой. Правда, на это ушли годы. Но ведь только в юности человек думает, что в жизни можно всего достичь сразу, победить всех врагов одним ударом и взять всё, чего захочешь, силой.
Риб-адди долго беседовал со своим повелителем. Говорил он вкрадчиво, умело подчёркивая интонацией важнейшие слова и мысли. Рамсес вскоре заметил, что по манере говорить, да и мыслить, Риб-адди стал удивительно похож на своего старого учителя Рамоса. А бывший купец приглядывался к своему повелителю. Фараон очень сильно изменился за прошедшие двадцать лет. Он не постарел, нет. Рамсес выглядел довольно молодо. Его вытянутое, худощавое лицо с орлиным носом было гладко и почти без морщин. Но если раньше в облике Рамсеса царила львиная мощь, молодая жгучая порывистость и брызжущая через край жизненная сила, то сейчас это был великий правитель, закованный в броню могучей воли и величавой надменности. От фараона веяло такой властной силой, что у Риб-адди порой подгибались колени. Ему хотелось пасть ниц перед этим воплощением величия и царской гордыни. Тем более разведчику было приятно, что фараон говорил с ним просто, как с близким человеком.
— Я решил, Рибби, что настало время тебе занять то место, которое занимал мудрый Рамос при моём дворе, — произнёс торжественно Рамсес, когда они закончили обсуждать дела. — Мне нужен мудрый человек, который осуществлял бы мою политику по отношению к иностранным державам, а также руководил всей нашей тайной деятельностью за границей. Ты справишься с этим. У тебя огромный опыт в этой сложнейшей области государственной политики. Ты даже внешне стал немного похож на Рамоса.
Обрадованный Риб-адди сделал движение, словно он вновь хочет упасть к ногам своего властелина.
— Незачем сейчас кувыркаться, — проворчал фараон, махая рукой. — Этим ты займёшься завтра, когда я буду представлять тебя в новой должности визиря двору и нашим гостям. А сейчас давай по старой памяти выпьем вина. Помнишь, как в Сидоне, ты первый раз в костюме финикийца приехал из страны Хатти. Ты был худенький и измождённый, глаза огромные и печальные. Мне так тебя стало жалко.
— И вы меня угостили вином и собственной божественной рукой протянули мне грушу, — проговорил, кланяясь, Риб-адди. — Для меня это по сей день лучшее воспоминание.
— Да, ты тогда слопал эту грушу с хрустом, — рассмеялся Рамсес. — Давай продолжим старую традицию, — добавил он, собственноручно налил бокал вина и протянул его своему новому визирю. — Садись, Рибби, к столу и пей в своё удовольствие. Я ведь не забыл, как ты меня спас тогда на корабле, проткнув копьём пирата. Сейчас я мало с кем могу вот так запросто вспомнить старые, добрые времена, когда мы были молоды и беззаботны, — вздохнул фараон, устало улыбаясь. — Да, Рибби, мне сейчас позарез нужен свой человек рядом. Ведь все вокруг только ползают на животах, — фараон отпил вина и задумчиво посмотрел в окно, где серебряный диск луны освещал верхушки пальм и сикимор. — Это будет твоё второе дело, о котором никто не должен знать. Ты будешь моими глазами и ушами при дворе и в столице. Конечно, не лично, а через сеть своих людей, которую создашь. У тебя в этих делах богатый опыт, да к тому же ты в Египте новое лицо, не принадлежишь ни к какой партии. У тебя будет право в любое время входить ко мне с докладом хоть каждый день, даже в спальню, если будет что-то важное. И сразу тебя предупреждаю: обрати особое внимание на отношения Арианны с моими жёнами. Я вовсе не хочу, чтобы прежние жёны стали помирать одна за другой. Ведь у этой хеттской пантеры характер — не пальмовый сироп. А ты умеешь на неё влиять.
— Значит, они пьют вино, а царица Египта должна смиренно ждать в спальне своего муженька, как простая наложница, — громко проговорила Арианна, входя в залу. Она была одета в полупрозрачный хитон, только на плечи накинула шаль, вышитую золотой нитью.
Фараон и его визирь невольно залюбовались. Арианна была хороша, несмотря на то, что ей уже шёл четвёртый десяток.
— А ты, Рибби, опять тут как тут! — проговорила весело новоиспечённая жена фараона и, взяв из рук своего царственного супруга золотой кубок, отпила глоток вина. — Видно, на роду мне написано, чтобы ты всегда вертелся рядом. Почему ты ещё в азиатских лохмотьях и не сбрил своей бородёнки?
— Завтра ты увидишь моего нового визиря во всей египетской красе, — рассмеялся Рамсес, обнимая за талию жену.
— Визиря тайных дел? — спросила лукаво царица. — Он будет продолжать докладывать тебе, Сеси, о каждом моём шаге?
— Ну, что ты, дорогая, как ты могла такое подумать! — возмущённо воскликнул фараон. — Рибби будет заниматься иностранными делами.
— Знаю я ваши иностранные дела, — проворковала Арианна. Она довольно бегло говорила на разговорном египетском языке. Недаром Риб-адди столько лет был её учителем. — Но мне скрывать, Сеси, от тебя нечего, так что пусть шпионит. Я к Рибби так привыкла за все эти годы, что мне будет чего-то не хватать, если рядом не будет его смышлёной физиономии. Пойдём-ка лучше в спальню, ведь наш медовый месяц только начинается. Кстати, Рибби, Нинатта сегодня плакала и спрашивала о тебе. Ты, надеюсь, не бросишь бедную девушку? Тем более через неё тебе многое можно будет продолжать узнавать и обо мне, — подмигнула ехидно Арианна, уводя своего мужа из залы. По тому, как на неё смотрел Рамсес, Риб-адди понял, что его повелитель влюблён в хеттскую пантеру так же, как двадцать лет назад.
— Вот змея, — бормотал себе под нос новый визирь, покидая дворец. — Не может не укусить. С ней ухо надо держать востро, даром что мы уже на египетской земле. От неё и здесь жди сюрпризов. Нинатту мне бросать нельзя, да и привязался я к ней за долгие годы. Но как всё-таки хороша эта Арианна. В ней есть что-то такое привлекательное, что и столетнего с— Да, фараону теперь трудненько придётся.
Риб-адди в сопровождении слуг медленно шёл по просторным тёмным улицам новой столицы к своему дому, где его ждала жена и её азиатская родня, прочно укрепившаяся на египетской земле. Первая, кто увидел Риб-адди побритым и умащённым благовониями, была его верная Бинт-Анат. Ей было уже за тридцать, но для мужа она продолжала быть той испуганной молоденькой красавицей, которую он встретил на сидонской улице шестнадцать лет назад.
6
На следующий день двору был представлен новый визирь Риб-адди. И с первых же дней все поняли, что на политическом небосклоне империи взошла яркая звезда. Новый визирь хоть вёл себя скромно, даже вкрадчиво, но обладал такой тяжёлой рукой и таким безграничным доверием фараона, что многие самые знатные сановники начали его бояться и заискивать перед ним. Однако Риб-адди не задирал носа. Он хорошо знал, что здесь у себя на родине, в столице родной страны, его поджидает не меньше опасностей, чем в тылу противника, где он провёл столько долгих лет. Старые навыки разведчика очень помогали ему в беспощадной, не прекращающейся ни на миг борьбе за благосклонность верховного владыки Египта, которая шла вокруг трона. Работы у нового визиря было много, но первое, что он сделал, как только вошёл в курс дела и взял бразды правления в своей сфере деятельности в цепкие руки, это отпросился у фараона съездить к себе домой. Риб-адди ещё не видел сына. Старый Рахотеп не отпускал обожаемого внука от себя, оправдываясь в письмах состоянием своего здоровья.
— Вот похоронит меня Имхотепик, зажжёт свечу в моём поминальном храме, ну, тогда уж пусть едет в столицу, — писал он своему высокопоставленному сыну. — А то приезжай-ка, Рибби, сам к нам, мать порадуешь. Она так и рвётся к тебе, да вот меня больного и беспомощного оставить не может.
— Старый лентяй не хочет покидать своего уютного, нагретого местечка, вот и выманивает меня к себе, — смеялся Риб-адди, перечитывая последнее письмо отца, сидя под зонтиком на барке, которая под парусом и с помощью вёсел не спеша поднималась вверх по течению могучей реки.
Много лет назад скромным юношей он плыл на судне к берегам неведомой Финикии. Теперь уже почти сорокалетним мужчиной, пережив столько, сколько обычный египетский чиновник не переживёт никогда, возвращался домой. Он плыл по любимой стране, всё пристальней всматриваясь в берега, чем ближе судно подплывало к его родному городу. Стояло время сбора урожая. Африканское солнце палило неистово. Риб-адди, наблюдая за крохотными фигурками крестьян и писцов по берегам, неторопливо попивал прохладное пиво. Ему вспоминались заснеженные перевалы и обледенелые горные тропы страны Хатти, и то как он тогда мечтал вот об этом жгучем солнце и египетском напитке.
«Нет, жизнь прожита хорошо, достойно, — подумалось вдруг, — даже если бы я сейчас умер, подвести итог есть чему!»
Но ещё больше Риб-адди почувствовал неостановимый бег времени, когда рано утром вбежал по ступенькам в свой родной дом. В центральной комнате он увидел знакомую картину. Отец, благообразный Рахотеп, сидел в кресле, подставляя голову цирюльнику Нахту, и слушал сплетни о соседях.
— Ну, и как она в конце-то концов узнала, что муженёк изменяет ей со служанкой? — весело спрашивал отец.
— Да притворилась, что ушла на базар, а сама с чёрного хода пробралась в дом и видит: её муженёк там с этой девицей... Да не вертите вы головой, уважаемый, а то так и без ушей можно остаться, — ворчал постаревший, но всё такой же мрачный Нахт.
Во время отцовского хохота Риб-адди и вошёл в комнату. Все притихли и удивлённо уставились на солидного незнакомого господина с серьёзным лицом, так бесцеремонно ввалившегося в чужую гостиную. В его руках был посох, усыпанный драгоценными камнями, символ большой власти владельца. Рахотеп пристально всмотрелся в чужака, и вдруг его широкое добродушное лицо исказилось судорогой.
— Рибби, сыночек! — вскочил он и, рыдая, кинулся ему на шею. — Зови мать! — крикнул Рахотеп слуге.
Но Риб-адди сам, опережая слугу, кинулся по знакомым коридорам на задний двор, где также, как много лет назад, каждое утро слуги пекли хлеб и готовили завтрак своему господину. Выбежав на горячие каменные плиты двора, Риб-адди замер. Теперь уже у него покатились из глаз крупные слёзы. Под сикиморой на том месте, где он всегда завтракал перед тем как уйти в школу, сидел худенький, изящный мальчик, почти юноша. Локон юности висел у него над ухом. Он с аппетитом уминал горячие с пылу, с жару пирожки. Рядом стояла приземистая женщина в пёстром платье. Бретельки глубоко впились в её дородные плечи. Она взмахнула головой, встряхивая уже изрядно поседевшую чёлку, и вдруг почувствовала присутствие чужих. Женщина обернулась и замерла, протянув руки вперёд. Мальчик тоже перестал есть и с любопытством уставился на незнакомца.
— Рибби, — прошептала побелевшими губами Зимрида. Она не могла сдвинуться с места.
Сын порывисто обнял мать и посмотрел на мальчика.
— Приехал, Имхотепик, твой папа, — проговорила бабушка.
Вскоре все слуги столпились вокруг Риб-адди. На какое-то время они забыли, что перед ними важный господин, и запросто хлопали по спине своего товарища детства и юности. А первое, что сделал могущественный визирь фараона, это сел за свой старый маленький столик и вместе с сыном стал жевать горячие пирожки, запивая пивом из фиников. Располневшая светлокожая женщина подошла к нему, ведя за руки двух подростков. Риб-адди всмотрелся.
— Боже мой, да ведь это Мая! — воскликнул он, затем вскочил и обнял её. — А это твои дети?
— Да, дорогой Рибби, — ответила ливийка, всё также кокетливо улыбаясь.
Она выразительно показала глазами на черноволосую девочку.
— Твоя дочка, — прошептала Мая, склонившись к уху своего бывшего любовника. — А я теперь не рабыня и дети мои тоже, — уже громко проговорила она.
— Я позабочусь и о тебе и о них, вы будете жить достойно, — проговорил Риб-адди.
Он снял с левой руки роскошный золотой браслет с драгоценными камнями и протянул его девочке.
— Вот держи от меня первый подарок. Как тебя зовут?
— Нефри, — застенчиво ответила девочка, блеснув голубыми, как у матери, глазками. — Мама моя много рассказывала про вас. Вы стали таким большим человеком!
— А всё потому, что слушал свою маму и ел на завтрак много пирожков, — ответил Рибби, приглашая детей за стол.
Зимрида принесла большое блюдо с новыми пирожками, налила детям финикового пива и закричала на слуг:
— А ну, нечего прохлаждаться, дармоеды. Пора приниматься за работу, а то наш голодный господин Рахотеп прибежит сюда и слопает кого-нибудь из вас на завтрак! Да что, у вас носов нет, не чувствуете, хлеб подгорает, — подскочила она к пекарям, размахивая руками.
— Пойдём-ка, Имхотеп, к дедушке, нам надо поговорить, — сказал Риб-адди, приобняв сына за худые загорелые плечи. Они пошли по прохладным коридорам большого дома. А с рабочего двора им вслед полетели слова песни, которую по привычке затянули слуги:
— Да ниспошлют все боги этой земли
Моему хозяину силу и здоровье!
На этот раз чуткий слух Риб-адди уловил искренние нотки в их голосах, слуги обращались к нему.
«Надо будет и о них тоже позаботиться. Ведь людей, которые бы искренне дружески ко мне относились, остаётся на земле всё меньше и меньше. Об этом надо помнить всегда», — думал визирь, входя в столовую, где сидел радостный Рахотеп.
Все дни не было отбоя от гостей. Приехал и сам правитель Фиванского нома, уже изрядно поседевший, но всё такой же свирепый дядя Мехи со своим многочисленным семейством. Его сын, располневший Кемвес, начальник стражи города Фивы, вошёл в залу со своей женой Рахмирой, которой после смерти Пасера, убитого в битве под Кадешом, не пришлось долго ходить вдовой. По тому, как дальняя родственница посмотрела на Рибби, он понял, что она так и не простила его. Но главный визирь только вежливо улыбался и непринуждённо занимал беседой своих родственников. Риб-адди давно уже понял, что двадцать лет назад правильно сделал, отказавшись от Рахмиры. Без любимой и верной жены, какой была Бинт-Анат, он сейчас не был бы счастлив. А богатство и власть он заслужил сам.
— Спасибо тебе, Рибби, — прошептал ему на ухо дядя Мехи, — ты блестяще выполнил тогда моё поручение. Иначе бы меня скорее всего не было в живых.
Старый стражник не мог о секретном деле говорить вслух при посторонних, хотя всё уже давно быльём поросло. Но Риб-адди знал, о чём речь.
— А как там жирный жрец Тутуи, который плыл со мной и всё пытался найти моё послание? — спросил своего дядю тоже шёпотом визирь.
— Хитрая бестия, он как в землю провалился. Нигде его после разгрома заговора найти не смогли, — ответил, недовольно сопя, огромный Мехи. — До меня доходили слухи, что он удрал на Кипр и там стал известным египетским магом.
— Да уж, что-что, а голову людям он мог морочить мастерски, как и пить пиво целыми кувшинами, — рассмеялся Риб-адди.
Он чудесно провёл свой месячный отпуск на родине. Вернулся Риб-адди в Пер-Рамсес вместе с сыном. Тому пора уже было начинать взрослую жизнь. Риб-адди устроил Имхотепа в главном строительном управлении империи. Фараон возводил по всей стране новые храмы, и работы для разбирающихся в архитектуре и строительном деле было много. Сам же главный визирь занялся своим любимым делом: иностранными делами и разведкой. Здесь тоже работы хватало.
7
Однажды Имхотеп упросил своего очень занятого отца выйти из дворцовой канцелярии и посетить строительство нового храма Амону в Пер-Рамсесе, за которым юноша наблюдал.
— Папа, ведь ты же начинал как архитектор. Мне дедушка рассказывал, как ты написал ещё в школе пространный трактат об усыпальницах древних фараонов и об их поминальных храмах на западном берегу, — говорил молодой строитель, возбуждённо жестикулируя, когда отец и сын входили на обширный двор строящегося храма.
— За что чуть не поплатился своей молодой и глупой головой, — пробормотал себе под нос визирь и стал рассматривать ещё недостроенные во многих местах стены и колонны храма.
Вскоре его внимание привлекла группа каменщиков-резчиков, которые под руководством худого невысокого мужчины с длинными полуседыми волосами, забранными сзади в пучок, наподобие конского хвоста, вытёсывали на высокой внутренней стене какое-то гигантское изображение.
— Художник Хеви руководит высечением из камня барельефа, изображающего битву под Кадешом, — проговорил Имхотеп.
Художник повернулся, с достоинством поклонился высокому гостю, опирающемуся на золотой посох визиря, и спокойно пояснил:
— Это уже третий мой барельеф с битвой. Первые два мы выполнили в Фивах и Мемфисе.
Риб-адди оглядывал выступающие из камня фигуры многочисленных египетских и хеттских воинов, коней, колесниц. Хеви не спеша давал пояснения.
— Я сам, кстати, с моими товарищами, был участником этой битвы, — он показал на мощную фигуру руководителя бригады каменщиков, проворно взбирающегося по лесам к самой крыше, и толстяка, сидящего в тени и затачивающего бронзовые резцы.
— Так всё и происходило, как вы изображаете? — спросил, иронично улыбаясь, визирь.
— Ну, может быть, не совсем так гармонично фигуры располагались по полю. Главное мы передали: ожесточение схватки, отчаянное положение, в которое наши воины попали в начале битвы, и, наконец, тот подвиг, который мы все совершили во главе с сыном Амона, сбросив врага в реку. Поверьте, это было нелегко. Кстати, великий визирь, вас зовут Риб-адди?
— Да. Вам моё имя что-то напоминает?
— Очень далёкое прошлое, — улыбаясь ответил Хеви. — Я помню, что этим необычным для египетского уха именем был подписан один трактат с подробными чертежами старинных царских захоронений на западном берегу в Фивах. Это случайно не ваш родственник или предок?
— Я написал этот труд сам, ещё в школе, — ответил старый разведчик, насторожившись. — Уж не покойный государственный преступник Пенунхеб, тогда ещё будучи вторым жрецом Амона, дал вам ознакомиться с моим трактатом?
— Он самый, — усмехнулся художник. — Я тогда работал при храме Амона в Фивах.
— А как зовут тех приятелей, с которыми вы воевали?
— Бухафу и Пахар.
— Бу-бу-бухафу, — растянул слово визирь, задумавшись.
Он пристально посмотрел на верзилу-бригадира каменщиков, очень похожего на огромную обезьяну. Тот отчитывал молоденького резчика по камню:
— Как ты, щенок, резец держишь? Разве я так тебе показывал? Этак ты просто дырок в камне понаделаешь и все! Смотри, олух, как надо. Наклони резец и не лупи по нему со всей силы, а нежненько постукивай. Камень, он, как баба, любит ласку. Ты с ней нежно, и она к тебе соответственно. Видишь, какая плавная и гибкая линия получается? Изображение словно само из камня выступает. Вот так-то! — закончил свою маленькую лекцию с показом камнерезного мастерства бригадир.
— А ваш Бухафу — поэт камня, как я посмотрю, — улыбнулся Риб-адди и всмотрелся в лицо художника.
Визирь вспомнил, как в первый день службы у Пенунхеба он участвовал в допросе незадачливого грабителя могил, схваченного стражниками дяди Мехи. Тогда этот бедолага под палками уже готов был назвать главаря шайки грабителей могил. Он даже произнёс:
— Бу... бу... — но ему не дал закончить Хашпур, проломив голову.
Ещё тогда Рибби подумал, что здесь не всё чисто. Сейчас через двадцать лет его осенило:
— Уж не Бухафу ли было это имя? И судя по словам художника они имели дело с моими чертежами. Но зачем Пенунхеб им их показал?
Его лицо расплылось в задорной улыбке.
— Вы, случайно, на месте не проверяли правильность моих чертежей? — спросил он вкрадчиво художника.
Хеви побледнел. За грабёж царских могил беспощадно сажали на кол всех, кто был замешан в этом страшном преступлении без всякого срока давности.
— Я вас не понимаю, — пробормотал художник и сделал попытку улизнуть.
— Постойте-ка, Хеви, — проговорил визирь таким тоном, что ноги художника приросли к каменному полу храма. — Не спешите меня покинуть. Это нелегко сделать, когда я не хочу, — и он кивнул головой на мощных слуг, стоящих поодаль. В их руках были копья, а у поясов висели внушительные мечи. — Да вам и нет надобности уходить. Ведь вы уже не увлекаетесь, как это было в молодости, старинной архитектурой царских усыпальниц?
— М-м-мы уже давно бросили увлечения юности, — пробормотал чуть слышно Хеви. — И уже почти двадцать лет занимаемся только барельефами в храмах, — показал трясущимся пальцем художник на стену.
— Вот и отлично, мой дорогой, — продолжил Риб-адди. — Я думаю, вам и не следует возвращаться к прегрешениям, хм, я хотел сказать, к увлечениям юности. Продолжайте прославлять великий подвиг нашего повелителя, да живёт он вечно, и, я уверен, вы спокойно доживёте до сытой и счастливой старости. А изредка в свободное от работы время захаживайте ко мне. Мы бы смогли с вами побеседовать об архитектуре, строительстве храмов, о том, кто и как этим занимается. Я по сей день интересуюсь всем этим. И не надо, чтобы ваши боевые товарищи знали о наших встречах. Договорились?
— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил художник, низко кланяясь.
— Ну вот и хорошо, до встречи, — Риб-адди простился кивком головы и властной походкой пошёл с сыном на ожидающую их барку у берега канала. Пора было возвращаться во дворец.
«Да, какие крутые и неожиданные виражи порой выкидывает судьба, — размышлял визирь, сидя в кресле и глядя на широко раскинувшийся, испещрённый сетью каналов город. Чёрный невольник держал над его головой большой белый зонтик. Два других усердно махали опахалами. — Надо же, натолкнуться на банду грабителей царских могил через двадцать лет после того злополучного допроса».