Мы жили совсем бедно, маме бесконечно задерживали зарплату на заводе, но она скапливала деньги мне на билеты в Иркутск и отправляла меня то на самолете, то на поезде, то на автобусе. С семи лет я путешествовала одна, а на вокзалах меня встречала Ж. С собой мама не давала мне денег; возможно, она что-то переводила Ж., но, полагаю, этих сумм было недостаточно, чтобы содержать растущего ребенка в течение нескольких месяцев. Заботы обо мне, о еде, гигиене и воспитании ложились на плечи Ж. Я часто была предоставлена сама себе и росла достаточно самостоятельной девочкой. Так, когда Ж. в аварии сломала позвоночник, я помогала ей восстанавливаться – по вечерам делала массаж, готовила еду, гуляла с Джойкой. Когда Ж. уезжала на взрослые регаты по Байкалу, я оставалась одна на хозяйстве. Когда дома ситуация стала экстремально ухудшаться, Ж. предложила забрать меня из Усть-Илимска в Иркутск, чтобы там я ходила в школу и поступила в университет. Мама не отпустила меня.
Ж. очень любила маму. Вместе они взрослели и ходили в походы. Они были той самой советской туристической молодежью, которая ходит в горы и поет песни у костра. Их дороги разошлись, когда мама развелась с отцом и в нашей жизни появился ее молодой любовник Ермолаев. Мама ушла в алкоголь и любовные интриги. Ж. к тому моменту уже несколько лет жила в Иркутске, и ей Ермолаев ужасно не нравился.
Я чувствую внутри себя очень много того, что в меня вложила Ж., для простоты в разговорах с посторонними я часто называю ее крестной. По-другому я и не знаю, как кратко обозначить статус, чтобы была при этом понятна степень нашего родства. Как мне назвать ее? Очень близкая мамина подруга, которая принимала большое участие в моем воспитании и взрослении? Звучит громоздко.
У Ж. всегда внутри было что-то, что меня завораживало и удивляло. Ее любовь к открытым неосвоенным пространствам и кострам. Она любит бродить по лесу с собакой и каждую неделю жжет костер в березовой роще у себя за домом. Когда я была подростком, меня удивляло то, что она во взрослом состоянии сохранила способность удивляться и верить в чудо. Однажды она подвела меня к белым валунам у подножия скал и сказала, что камни умеют слышать. Она сказала, что я могу говорить с камнями и деревьями, если захочу. Я с трудом верила в ее слова тогда, но теперь я как будто начала понимать то, что она говорила мне лет двадцать назад. Деревья действительно слышат. И коммуникация с живой природой мне просто необходима. Она не происходит на языке человека, она происходит на языке соприсутствия. Тогда я этого не понимала и думала, что Ж. просто чудачка. Она и была чудачкой. Меня изумляло то, что она умела быть собой, умела выглядеть и говорить так, как считала правильным. Я же всегда была флюгером. Я все время подстраивалась и ни во что не верила до конца. Пожалуй, если бы не Ж., я бы не начала писать. Я писала ей письма. Письма были душераздирающими. Мне было плохо без нее дома, в Усть-Илимске, среди вечного бедлама и насилия. Она отвечала на мои письма эмоциональными звонками и ответными письмами. Кажется, именно тогда я поняла, насколько мощный инструмент письмо. Письмо будоражит, задевает, свербит. Похоже, именно тогда я решила стать поэтессой.
Я вышла из здания иркутского аэропорта и подошла к железному ограждению у дороги, оно было облеплено сероватым пыльным снегом. Там я сняла с плеч рюкзак и поставила ящик у ног. Телефон молчал, Ж. нигде не было, я написала эсэмэску и закурила. Ж. окликнула меня, она выходила из здания аэропорта и, подойдя, призналась, что планировала выпить кофе в тамошней кофейне, но самолет приземлился раньше назначенного времени и мы не пересеклись в фойе аэропорта. Тут же подъехал небольшой серый хетчбэк, за рулем сидела полная женщина, которую Ж. назвала Светой. Света повезла нас домой. Света была матерью друга и одноклассника старшего сына Ж. Так они и подружились – в родительском чате. Света вошла в квартиру вместе с нами, она погладила собак и перебросилась с Ж. несколькими фразами. Мы согрели чайник и разлили чай, пили его молча с ягодным пирогом.
В детстве мир Ж. казался мне динамичным и наполненным событиями и людьми. Теперь Ж. была нерасторопной, а мир вокруг нее сделался очень спокойным. Может быть, это ощущение появилось от того, что я приехала из невротичной суетливой московской жизни. Я долго мылась, потом долго доставала книги, привезенные в подарок, потом долго и неторопливо мы рассматривали эти книги вместе с ней и ее младшей дочерью.
Вечером мы жгли костер в березовой роще и говорили. К костру пришли несколько подруг маминой молодости, они принесли большой алый бархатный фотоальбом и рассматривали его вместе с Ж. Фотографии в альбоме были совсем выцветшие, бело-серые, некоторые наполовину засвечены неловкими руками фотографов-любителей, какие-то заляпаны желтыми масляными пятнами. Все говорили о маме с любовью, обсуждали рак и вспоминали, как вместе ходили в горы. Иногда одна из женщин находила в альбоме какой-то снимок и начинала хохотать, рассказывая историю про то, как кто-то провалился под лед, напился до беспамятства, потерялся в лесу, и предъявляла всем доказательство – фотографию. Все по кругу передавали друг другу снимки и смеялись вместе с ней. Это был другой, очень большой мир их молодости, и у меня не было ключа к их переживаниям. Я могла только смотреть на них и тосковать от их веселости. Иногда мне было совсем неловко, потому что названных имен я не знала. Их память была памятью времен до моего рождения, когда всем им было лет по семнадцать. Они были другими, отдельными людьми, их отдельность меня удивляла и завораживала.
Я никогда не знала этих женщин, но слышала их фамилии от мамы и Ж. Когда начало темнеть, вино закончилось, а изображение на фотографиях рассмотреть было невозможно, мы пошли в дом. Там пили чай и говорили о костре. О том, что этот костер был в честь мамы. Ж. и другие женщины отказались смотреть на урну, Ж. обещала попрощаться во время похорон, она уже купила билеты в Усть-Илимск. Другие же боялись приближаться к смерти и ее плодам. Ящик с маминой урной стоял на полу в комнате у моей кровати. Вечером я подошла к нему, щелкнула замком и проверила, все ли с ней в порядке.
На следующий день мы вышли из дома рано и, добравшись до центра, сели на маршрутку до Байкала. Поездка на Байкал всегда была обязательной, когда я бывала в Иркутске. Маршрутка шла по городу, и я узнавала места своего детства – район Лисихи, зеленый и застроенный пятиэтажками, там мы жили с Ж., когда мне было лет тринадцать. От Лисихи можно было доехать на прямом автобусе до района Солнечный, в котором и до сих пор находится городской яхт-клуб, где работала Ж., а я ходила на маленькой яхте с пятиугольным парусом класса «Оптимист». Часто денег совсем не было, и я шла до Солнечного пешком. На дорогу уходила пара часов, я шла с рюкзаком, груженным яхтенным оборудованием, веревками и бегунками. А иногда пустая или с Джойкой на поводке. Идти нужно было прямо вдоль широкой Байкальской улицы, мимо магазинов, церквей и заброшенного еврейского кладбища, а после большой развилки следовало повернуть немного налево и по той же Байкальской дойти до Солнечного. Если же ехать дальше Солнечного, то можно попасть в яхт-клуб «Исток», он не городской, там мы жили в палатках и ходили на яхтах по заливу. Тамошнего леса я боялась, туда я попала девочкой семи лет. Мама, собирая меня в яхтенный лагерь, отчего-то не подумала и купила мне футболку с принтом из фильма «Титаник», Ж. долго сокрушалась над маминой недальновидностью. Ну кто, говорила она, отправит ребенка ходить на яхте в футболке с «Титаником»! Надо признать, Ж. не любила Ди Каприо, а вот Брэда Питта любила и любит до сих пор. Для нее он был и остался идеальным воплощением всего мужского. Мне купили этот дурацкий топик не потому, что я любила Ди Каприо или «Титаник». Фильм этот я видела, но чувств он во мне вызывал мало. Теперь я догадываюсь, что связано это было не с тем, что я была в оппозиции к мейнстриму, а с тем, что я в принципе была достаточно черствым и невосприимчивым к сентиментальному кино ребенком. Роман героев Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет не вызывал у меня никаких переживаний. Меня скорее поражало то, что такая большая машина до сих пор лежит где-то на дне океана. Меня поражало то, что она есть и занимает в этом мире место. Но выразить этого я не могла. Топик с «Титаником» мне был велик и выглядел как полноценная футболка, он был последний и с затяжкой на рукаве, поэтому рыночная продавщица скинула нам полтинник. Я согласилась на покупку этого топика, потому что у всех девчонок были футболки с таким принтом, а отставать я не хотела.
Я боялась истоковского леса. Там росли огромные кусты болиголова, а еловая роща была изрыта продольными бороздами. Когда мы бегали по лесу и играли в индейцев, мне казалось, что эти рытвины – самые настоящие окопы, оставшиеся после Великой Отечественной войны. Но какая Великая Отечественная в Сибири? Эти борозды накопали лесники, чтобы останавливать лесные пожары. По вечерам под елками загорались пятнышки гнилушек, и они были как маленькие звездочки в земле. Совсем далеко, пугали меня взрослые дети, в лесу живет женщина, которая сидит на старых могилах у обрыва и плачет. Они ее видели. Леса я боялась, он был страшный, синий и чужой. Однажды Джойка убежала в лес, и я за ней погналась. Я бежала по траве, мимо елок и разрушенного забора, увитого колючей проволокой, и отчаянно звала собаку. А потом, задохнувшись от бега, остановилась и поняла, что я глубоко в лесу. И лес живой. Я почувствовала, как лес смотрит на меня всем своим существом. Взгляд его был диковатый, неприятный и как будто мертвый. Я заблудилась. Тогда я побрела на просвет, ведь я знала, что там, где просвет, – берег залива, а по нему я смогу добраться в лагерь. Но просветом оказалась всего лишь небольшая поляна, утыканная низкими лиственными деревьями и крапивой. Я задышала тяжелее, мне было страшно, но лесу я своего страха не показала. Я очень громко крикнула Джойку еще раз и прислушалась. Всюду была лесная тишина, и куда идти, я совершенно не понимала. Я знала, что где-то стоит наш лагерь с большой брезентовой полевой кухней и ржавым эллингом для яхтенного снаряжения. Но это все очень далеко, а я попала в какой-то параллельный мир без людей и собак. Я еще раз крикнула и в ответ услышала другой крик: кто-то искал меня. Тогда я пошла к ним навстречу, и они вывели меня из леса. Джойка прибежала вечером.