Сейчас они оба улыбались и даже смеялись, Христина подшучивала над его неловкостью, а он шикал на нее, и ставил ультиматум, что все советы, указания и замечания станет принимать только из положения «лежа на диване», а если она поднимется, то все, он прекратит слушаться, но Макс знал: они просто дарят друг другу эту передышку, а как только закончат разговор, оба останутся наедине со своими тревогами.
Как только они закончили кулинарный процесс и распрощались, позвонила мама.
– Ой, я как раз собирался…
– Время одиннадцатый час ночи, чего ты там собирался!
– Ну, мам… – протянул Макс, зная, что это не подействует. – закрутился тут с делами, но я обязательно бы тебе позвонил.
В трубке долго и сурово молчали, Макс успел поразмышлять, откуда у человека взялся этот дар многозначительного молчания и каким образом бездушные средства связи умудряются передавать все смыслы пауз, что там такое намудрили Александр Белл с профессором Поповым, чтобы близкие могли терзать друг друга даже в телефонных разговорах…
– Макс, ты же помнишь, в каком состоянии я была после того, как ты сообщил мне ужасные новости! И с тех пор ты ни разу не перезвонил, не спросил, как я себя чувствую и не нуждаюсь ли в твоей помощи?!
Ему стало стыдно, хоть он и звонил через два часа после того, как мама ушла пить валокордин, и справлялся о ее самочувствии, и получил героический ответ: «Не волнуйся за меня, занимайся Аней и Русланом».
Господи, это же его мама, он должен был сообразить, что подобный совет не стоит воспринимать всерьез, и когда она говорит: «Не волнуйся!», – надо волноваться в три раза сильнее, чем обычно!
Пришлось соврать, что, вернувшись из клиники, он неожиданно уснул и проснулся только от ее звонка.
– Ну как там они? – спросила мама скучным тоном, но сразу добавила: – Я так волнуюсь, просто места себе не нахожу!
Макс рассказал, «как там они», и мама повесила трубку.
Утром Макс собрал плоды своих вчерашних трудов: две банки диетического супа-пюре из куриной грудки, две бутылки клюквенного морса и несколько паровых котлет из телятины, и поехал в клинику.
По дороге он завернул на Мальцевский рынок, купить брату домашнего творога, чтобы кости срастались лучше.
Рынок только начинал свою работу, за мраморными прилавками молочного отдела стояли всего три торговки, Макс выбрал монументальную женщину в войлочной жилетке, надетой поверх белого халата, и с трогательной прической из вытравленных перекисью волос.
Услышав просьбу отпустить ему триста граммов самого лучшего творога, женщина с улыбкой достала марлевый узелок и развернула его. Внутри оказался белоснежный шар с отпечатавшейся на нем марлевой сеточкой, и сама тряпица тоже была очень чистой, без единого пятнышка.
Наверное, решил Макс, это творог для посвященных, может быть, для одиноких петербургских старушек, которые ходят к этой тетке через день и покупают по несколько ложечек себе на завтрак, и им давно уже не интересен ни вкус, ни вид творога, а важен сам ритуал…
Он чрезвычайно отчетливо представил вдруг эту старушку, маленькую, худенькую, с прямой спиной, одетую в сдержанную шляпку и классический плащик, модный в Париже в шестидесятые годы. Представил даже ее кота, рыжего, с хулиганской физиономией, носящего интеллигентное имя Роберт или Жан-Поль, с которым старушка обязательно делит свою порцию творога.
Пока он мечтал, продавщица взяла деревянную лопаточку, немного потемневшую от старости, но чистую, и, отделив сектор от творожного шара, положила в контейнер, где он тут же распался на крупные слоистые куски ослепительно белого цвета.
– Больному берете? – вдруг спросила торговка и снова улыбнулась, сверкнув золотым зубом. – Ну, помогай Бог.
Макс искренне пожелал ей удачи и собрался уходить, но сразу вернулся и договорился о регулярных поставках молочной продукции.
Тут он вспомнил, что в детстве брат ненавидел творог всеми силами своей души, якобы это полезное блюдо застревает у него в горле, и Анна Спиридоновна даже наловчилась делать специальные сырники, сохраняющие все целебные свойства творога, и Макс был до этих сырников сам не свой, а Руслан все равно не любил.
«Теперь хочешь – не хочешь, а придется каждый день съедать граммов триста, а то и больше, и без всяких капризов», – мысленно сказал Макс брату.
Несмотря на ранний час, Христина была уже на месте и мыла реанимационную палату. Обычно санитарки пользуются швабрами, а Христина мыла руками, но делала это так быстро и красиво, что Макс с Яном Александровичем немножко постояли, глядя на нее в немом восхищении…
– Слушай, как она работает, чудо просто! Даже не знаю, как мы будем, когда она уйдет, – наконец отмер Колдунов. – прямо хоть бери и Руслана из больницы не выписывай!
– Ага…
– Давай, иди, поговори с братом! Я тебя еще попрошу его присадить и по спине постучать, чтобы откашлялся хорошенько, сделаешь? У нас ходит лечебная физкультура, но там все девочки, а Руслан, сам знаешь, какой лось…
– Сделаю, Ян Александрович, какой разговор.
Увидев Макса, Руслан улыбнулся и пошевелил рукой. После интубационной трубки говорить ему было еще трудно.
Следуя указаниям Колдунова, Макс кое-как посадил брата в постели и добросовестно посту-чал по спине, «по ходу бронхов», как когда-то учили в институте. Руслан хорошо откашлялся, но это так утомило его, что он без сил рухнул на подушки.
Макс коварно выждал, пока брат отдышится, и достал ложку и контейнер с творогом. Остальную еду он отдал Христине, она сказала, что разогреет и покормит обоих болящих.
– Ешь без разговоров! – прикрикнул он, заметив гримасу ужаса на лице брата. – Все пройдет, нигде не застрянет, не выдумывай!
Вспомнив, что в реанимации функциональные кровати, Макс немного поднял головной конец, постелил Руслану полотенце на манер слюнявчика и принялся его кормить.
– Болезнь – это состояние, когда все могут над тобой безнаказанно издеваться, – сиплым шепотом изрек брат, но творог проглотил.
– А мама знает? – спросил Руслан, и рука Макса, в которой он держал ложку, непроизвольно дрогнула.
– Знает, – сказал он, надеясь, что ничем себя не выдает.
– Что ж ты! Сказал бы, что я в командировку уехал… Это ж такой стресс для нее!
– Не успел.
– А почему она не приходит? – Руслан вдруг приподнялся на локтях и оглянулся, будто мать здесь, но почему-то прячется от него.
– Это же реанимация, Руслан! Меня еле-еле пропустили…
– Ну и хорошо… А то увидит меня, испугается.
– Ешь! – Макс ловким движением пропихнул ложку брату в рот. Видно было, что Руслану тяжело жевать и глотать и всю порцию он, конечно, не осилит.
Медленно, с перерывами, удалось дать ему граммов сто пятьдесят.
– Я оброс сильно? – вдруг спросил Руслан.
– Есть немножко. Слушай, я и не знал, что у тебя рыжая борода.
– Да, я двухцветный. Меднобородый, как Нерон. Агенобарб. Макс, принеси мне побриться.
– Сейчас?
– Если можешь. Вдруг мама придет, а я обросший… По опыту знаю, больные мужики производят впечатление умирающих, когда небритые.
Макс кивнул. Никто не сказал Руслану о болезни матери, и, наверное, лучше ему об этом пока не знать.
Макс помчался в аптечный киоск, где почему-то нашлись только самые дрянные одноразовые станки, а пены для бриться и в помине не было.
Макс растерялся, но тут его, слава богу, перехватил вездесущий Колдунов, отвел в свой кабинет и дал прекрасную бритву в упаковке, пену и даже лосьон. Макс замямлил что-то извинительно-искупительное, но Ян Александрович рявкнул: «На том свете угольками сочтемся» и вытолкал его из кабинета.
Брить брата было не с руки, и Макс возился очень долго, но результат стоил того. Бледность и царапины на лице, конечно, никуда не делись, но после того, как Макс похлопал Руслана по щекам руками, смоченными лосьоном, брат приобрел довольно бодрый вид, и сразу стало ясно, что он скоро поправится. Теперь, пожалуй, Руслана можно было бы показать тете Ане без опасений вызвать у нее новый сердечный приступ.
– Ну вот, – сказал Руслан, улыбаясь, – теперь я с чистой совестью могу на вопрос: «Что с тобой случилось?» отвечать: «Порезался, когда брился». Мне всегда нравилась эта фраза.
Заставив брата съесть еще две ложки целительного творога, Макс понесся на работу, ибо нечеловечески опаздывал. Он знал, что многие заведующие кафедрами и просто именитые профессора придерживаются свободного графика, и если нет лекций или совещаний, приходят, когда хотят. Макс считал, что главное в работе – результат, а не отсиженное время, и не слишком донимал подчиненных трудовой дисциплиной, но сам педантично соблюдал распорядок дня, и теперь ему было неудобно, что он превращается в такого же лоботряса, как все остальные.
Кроме того, он боялся, как бы без его положительного примера сотрудники совсем не распоясались и не перестали ходить на работу вовсе.
«Ладно, пусть так, потом закручу гайки, если что, – решил он. – главное сейчас Руслан и тетя Аня».
После визита брата Руслан незаметно для себя уснул, а когда проснулся, возле его кровати сидела Инга. Неловко устроившись на стуле, она терпеливо ждала, пока он проснется, и, кажется, была здесь уже давно. Голубой бумажный халат с белыми обшлагами топорщился на ней, но не мог скрыть беременности. Руслан с симпатией посмотрел на выпирающий животик.
Она молчала. Руслан еще с трудом фокусировал взгляд, но заметил, что глаза ее полны слез.
Не зная, что сказать, он шевельнул рукой, и она поймала этот жест, вложила в его ладонь свою маленькую твердую ручку.
Руслан легонько пожал ее и поскреб большим пальцем по ладошке.
Инга убрала руку, энергично вытерла глаза, шмыгнула носом и приняла официальный вид.
– Я подумала и приняла решение, – сказала она сухо, – оставить кафедру за вами, Руслан Романович. Контракт мы вам продлили, так что ни о чем не думайте, выздоравливайте спокойно и возвращайтесь к работе.