– Дело в том, – ответила я, – что в нашем времени столицей России станет Москва. По вашему же, между прочим, указу. А Питер превратится, как писали у нас в газетах, в «великий город с областной судьбой». Это он потом снова станет Северной столицей, и то не до конца.
Чувствуя, что товарищ Ленин полностью сбит с толку и находится в смятении, а значит, надо ковать железо, пока оно горячо, я расстегнула свой ридикюль и достала оттуда старую потрепанную книгу, которую я специально припасла для Ильича.
– Вот, товарищ Ленин, это вам, – я протянула книгу Ильичу, – так сказать, «Хроники ХХ века» в популярном изложении. Отнеситесь к этому серьезно, это не сказка и не обман – это было!
Книга была школьным учебником истории СССР для высших учебных заведений, изданным еще в доперестроечные времена. Каким чудом этот экземпляр сохранился в одной из корабельных библиотек – бог весть. Но она нам очень пригодилась. Мы решили, что не стоит вываливать на Ильича всю информацию сразу. Хотя он в данное время человек физически крепкий и здоровый, не подверженный хворям, но чем черт не шутит… Рассказать ему про то, что происходило у нас в стране в лихие девяностые – и не выдержит у него сердечко. Это хорошо, если инфаркт, и без мучительств. А если инсульт, и парализует, как в тот раз? Предрасположенность-то есть. Нет, не стоит рисковать. Правду надо преподносить дозированно.
Дрожащими пальцами Ильич листал страницы учебника, разглядывая рисунки, карты и диаграммы. У него был такой вид, будто я со всей дури огрела его этой книгой по голове. Он бормотал, читая заголовки: «Коллективизация», «Гражданская война и интервенция», «Военный коммунизм», «Брестский мир»…
Через его плечо в учебник заглядывала Надежда Константиновна, окончательно утерявшая свою выдержку и важность и превратившаяся в обычную снедаемую любопытством женщину.
Я посмотрела на Сосо. Он понял меня и, кивнув, сказал хозяевам, которые совершенно забыли о своих гостях:
– Гм… Владимир Ильич, Надежда Константиновна… Мы, с вашего позволения, пока выйдем, прогуляемся часик-другой по Женеве. А потом снова вернемся. Вы не возражаете?
Ильич в ответ промычал что-то невразумительное, лихорадочно перелистывая страницу за страницей, а Надежда Константиновна лишь досадливо отмахнулась от нас.
– Идемте, голубчики, – дребезжащим старческим голосом сказала нам Елизавета Васильевна, – видите, им сейчас не до вас. Приходите через час, я свежего чаю заварю. – В дверях, она незаметно – во всяком случае, ей так показалось – дотронулась до моего плеча, словно стараясь убедиться – призрак ли я, или человек во плоти.
Оказавшись на лестнице, мы переглянулись с Сосо и дружно, не сговариваясь, рассмеялись.
– Пойдемте, Ирочка, – сказал мне Коба, – прогуляемся в парке. Помните, мы его видели, когда шли сюда. Это недалеко. Товарищу Ленину еще часа два будет не до нас. Вы не против?
Конечно, я была не против…
Ирина Андреева, журналистка, спортсменка, да и просто красавица
Два часа пролетели незаметно. Сосо пытался шутить, но у него это получалось как-то натужно, без того искрометного юмора, к которому я уже успела привыкнуть. Чувствовалось, что мыслями он был сейчас не со мной, а там, в квартире на улице Давид Дюфур.
В очередной раз плоско пошутив, он засмеялся деревянным голосом, а потом, взглянув на мое напряженное лицо, вздохнул и спросил:
– Ирочка, как ты думаешь, что сейчас там происходит?
Я только пожала плечами. Было понятно лишь одно – у такого цельного и страстного человека, каким является Ленин, сейчас должна происходить коренная переоценка ценностей. Одно дело – работать во имя какой-то абстрактной «мировой революции», и другое дело – прочитать о том, чем закончилась эта самая революция – войной всех против всех, сотнями тысяч убитых и изгнанных с родной земли, разрухой и всеобщим одичанием.
Но с другой стороны, большевикам в нашей истории удалось важное – они спасли страну от иностранной колонизации, где все ее богатства достались бы европейским хозяевам, а местное население, изрядно сокращенное и прореженное, вкалывало бы в качестве белых негров. Я знаю, что товарища Кобу уже ознакомили с соответствующими документами, где четко и подробно расписывалось, кто и что получил в поверженной России, и что сотворили демократические деятели с его любимой Грузией.
– Знаешь, Сосо, – грустно сказала я, – Владимир Ильич, конечно, самый настоящий революционер, и то, что мы ему сегодня сообщили, несомненно, подействует на него не самым лучшим образом. Но с другой стороны, может, его гибкий и аналитически мыслящий ум подскажет ему, какую новую тактику надо избрать социал-демократам, точнее большевикам, в этой новой ситуации. Вот только какую? С нашим прибытием мир изменился радикально, и товарищ Ленин должен найти для себя новое место в этом новом мире.
– Не знаю, – печально сказал Сосо, – ведь я знаком с ним только заочно. И по себе знаю, что известие о том, что произошло или должно произойти в будущем, действует на человека подобно удару молнии.
– Ирина, – сказал он после недолгого молчания, – посмотри, пожалуйста, сколько времени прошло? Не пора ли нам возвращаться?
Я бросила взгляд на свои часики и увидела, что время, данное нами чете Ульяновых-Крупских на размышление, уже истекло. Мы развернулись и отправились снова на улицу Давид Дюфур.
На стук дверного молоточка нам открыла мать Крупской, Елизавета Васильевна. Она испуганно посмотрела на нас, словно перед ней стояли какие-то исчадия ада.
– Идите быстрее, – шепнула она нам, – там такое…
Похоже, что за время нашего отсутствия между Лениным и его супругой произошел весьма нелицеприятный разговор. Лицо Ильича было хмуро, а у Надежды Константиновны – заплакано. Злосчастный учебник истории лежал на столе. Из него во все стороны торчало множество закладок.
– Присаживайтесь, товарищи, – попытался изобразить гостеприимство Ленин. Потом, видимо, не сумев сдержать эмоции, он с досадой взмахнул рукой: – И принес вас черт на мою голову… Как все было хорошо, все точно и ясно…
Мы с Сосо лишь переглянулись. Но промолчали – а что мы могли сказать ему в ответ? А Ильич, немного успокоившись, каким-то жалобным голосом спросил у нас:
– Товарищи, что же теперь нам делать-то?
Я первая не выдержала и ответила ему:
– Трудиться надо, товарищ Ленин, на благо своего народа и своей страны. Ну а что касается мировой революции, то можете о ней забыть… Люди и народы все разные, и тех же англосаксов вы никогда не заставите жить социалистическим общежитием. Как ни прискорбно, но это факт.
– Да, товарищ Андреева, – сказал печально Ильич, – я это уже понял – прочитал в вашей книге. Но ведь так, как сегодня живут крестьяне и рабочие в России, жить нельзя!
– Помнится, в одна тысяча тринадцатом году, товарищ Ленин, – сказала я, – вы написали, или еще напишете, в одной своей работе: «Революционная ситуация – это когда низы не хотят жить как прежде, а верхи не могут хозяйничать и управлять как прежде»…
– Это я у вас написал? – удивленно спросил вождь мирового пролетариата. – А что, очень интересная мысль и верно подмечено… Революция как функция экстремума социальных противоречий. Только к чему вы это все мне говорите?
– А к тому, Владимир Ильич, – сказала я, – что если верхи и так не любимое вами самодержавие захотят и смогут изменить правила игры, пойдя навстречу требованиям трудящихся низов, то революционной ситуации уже не будет… Кажется, это называется «революцией сверху» – истории известно несколько таких случаев… Следовательно…
– Вы полагаете, что наши российские верхи, буржуазия и царское правительство готовы пойти навстречу? – удивленно спросил Ленин. – Нет, я категорически отказываюсь поверить в эту благоглупость. Товарищ Андреева, этого не может быть!
– «Этого не может быть никогда, потому что если бы люди жили на луне, то заслоняли бы для нас магический и волшебный свет ее своими домами и тучными пастбищами», – процитировала я незабвенного Антона Павловича Чехова. Потом подумав, добавила:
– Товарищ Ленин, мы уже поняли, что вам будущая история нашей страны совершенно не понравилась. Но еще меньше она пришлась по душе так нелюбимому вами самодержавию. Необходимо признать, что если состояние народа не улучшится радикально, то эта история повторится вновь, с неизбежностью падающего вниз ньютонова яблока. Революция и гражданская война в России – это дикая смесь Великой Французской революции и бунта Емельки Пугачева. Предотвратить случившееся в нашей истории можно, только вытащив русский народ из нищеты.
Есть и еще одна причина. Всеобщая нищета является главным препятствием для развития в России индустрии. Нищие не покупают товаров. И это факт. Поэтому мы убедили верхушку дома Романовых, что нужно провести в России такие реформы, которые дали бы тот же результат, что и победившая социалистическая революция.
– Кстати, вы уже слышали об отмене покойным императором Николаем Александровичем выкупных платежей для крестьян? – Ленин удивленно покачал головой. – И насчет десятилетнего замораживания недоимок по этим платежам? – Изумление Ильича достигло точки кипения.
– Ну, а насчет верхов… – продолжила я, – вот товарищ Коба может вам рассказать об одной встрече с руководителями нашей делегации в Санкт-Петербурге. И знаете, где произошла эта встреча? Во дворце великого князя Александра Михайловича. А наши товарищи встречались с высшими лицами государства Российского и убедили их начать реформы, которые облегчили бы жизнь пролетариата и крестьянства.
Мы все-таки представляем не кучку мечтателей, а какую-никакую силу, кроме того, многие наши политические противники оказались замешаны в попытке государственного переворота и покушении на государя Николая Александровича, и теперь вместо интриг общаются со следователями Главного управления госбезопасности.
Всем же революционерам, не замешанным в терроре и считающим, что они смогут достичь своих целей чисто политическим путем, объявлена полная амнистия, и их выпускают из тюрем и ссылок. Уж мы-то знаем, кто есть кто. Как вы полагаете, скоро ли возникнет в России революционная ситуация после проведения подобных реформ?