Затем я слышу вздох, нежный, краткий и женский. Этот звук я знаю слишком хорошо. Такой звук издаёт Лани, когда кончает. Она не вопит или вскрикивает; она крепче прижимает меня, обняв за шею, и вздыхает — почти всхлипывает — мне в ухо. Я практически чувствую её руки, слышу вздох, но меня нет в этой спальне. Этот звук не для меня. Я жду, притаившись, возле её двери, и слушаю, просто чтобы убедиться, что не ошибаюсь. Может, она ублажает себя. Мне не нравится эта мысль гораздо больше, потому что у неё есть я. Но… нет. Я слышу его. Более глубокий вздох. Бормотание. Тихие слова, её смех, мужской стон.
Она занимается сексом, но не со мной.
Чёрт.
Гнев пульсирует во мне, застилая глаза красной пеленой, отчего мои руки дрожат. Я дышу тяжело, глубоко и быстро. Жду, заставляя кровь замедлиться, заставляя кулаки разжаться. Я не могу допустить ошибку. Не могу позволить себе потерять самообладание. Я так долго был осторожным, чтобы сорваться сейчас. В колонии для несовершеннолетних было плохо. Я не собираюсь в тюрьму. Не хочу попасть под трибунал.
Когда я успокаиваюсь, чтобы здраво мыслить в сложившейся ситуации, я распахиваю дверь спальни. Там она. Голая и красивая, под Дугласом Пирсом. Дугом. Тощим маленьким Дугом, занудным, замкнутым, со шрамами от акне, работающим в страховом агентстве, Дугом-ублюдком-Пирсом.
Я борюсь с искушением выбросить его в окно первого этажа.
— Выметайся отсюда, Дуг, ― шепчу я. Спокойно и смертельно опасно. — Немедленно. Я уйду через минуту, и ты сможешь продолжить. Мне просто нужно поговорить с ней.
Дуг слезает с кровати и одевается в рекордно короткие сроки. Он останавливается передо мной, широко раскрыв глаза от ужаса и раздув ноздри от страха. Но он останавливается и смотрит мне в лицо. Я отдаю ему должное за то, что у него хотя бы есть яйца.
― Ты не… ты не сделаешь ей больно? Если хочешь, то лучше ударь меня.
Я смеюсь. Но выходит не смешно.
— Не искушай меня, карандашный член. Нет. Я не собираюсь никого обижать. Кроме тебя, если ты не свалишь с глаз моих.
Он уходит. Лани прижимает простынь к своей груди, будто я не видел её обнажённой тысячи раз. Как будто не мы потеряли девственность друг с другом в пятнадцать. Как будто не у меня в сумке лежало кольцо.
Этот акт защиты от моего взгляда говорит мне всё, что нужно знать.
― Три дня, Лани. Три чёртовых дня. Ты не могла подождать три грёбанных дня? ― отворачиваюсь от неё и говорю двери. Я слишком зол, чтобы доверять себе, смотря ей в лицо. ― Я не понимаю. Если ты не хочешь меня, какого хрена ты не сказала мне? Почему, чёрт возьми?
— Перестань так говорить, Хантер. Мне это не нравится.
Я поворачиваюсь.
― Иди к чёрту, Лани. Я грёбанный морской пехотинец. У меня грязный, поганый рот, и я зол. Ты обманула меня. — Заставляю себя сделать два больших шага подальше от неё. ― Я никогда не спрашивал. Возвращался и не задавал тебе никаких вопросов. Я уезжал надолго, но никогда не спрашивал, что ты делала, пока меня не было. Но… пока я здесь, я как бы ожидал, что ты будешь верна мне. Я слишком многого прошу?
Лани не отвечает.
— Как долго? ― спрашиваю. — Как долго это продолжается с тем ничтожеством?
― Не говори так о Дуге, Хантер. Он хороший человек. Он…
— Я не спрашивал о нём. Мне плевать. Как… долго. ― Это даже не звучит как вопрос.
— Я начала видеться с ним через два месяца после твоего последнего отъезда. ― Она отводит взгляд от моих глаз.
Целый год. Даже больше.
Ей стыдно, так и должно быть.
— И, когда я вернулся, ты продолжала встречаться с ним за моей спиной?
Она едва заметно кивает.
― Блядь. — Я хочу что-нибудь ударить. Сжимаю пальцы в кулак и поднимаю руку, чтобы пробить стену или дверь, но останавливаюсь. ― Невероятно, Лани. Если ты не любишь меня, имей смелость сказать об этом.
Она слезает с кровати, прижимая простынь к груди.
— Не то чтобы я не люблю тебя, Хантер. Люблю. Но… я не влюблена в тебя.
― В чем разница?
Она тянется ко мне, но я отстраняюсь. Она опускает руку. Её яркие голубые глаза мерцают.
— Есть огромная разница.
Я прислоняюсь к стене, гнев исчезает от путаницы и боли. Без гнева, который поддерживает меня, я слабею.
― Тогда объясни.
Она вытаскивает одежду из ящиков, смотрит на меня и медлит.
— Что? ― спрашиваю. — Будто я не видел тебя голой.
― Это не то, — говорит она. ― Это… Я не знаю. Просто чувствую себя странно. Отвернись и дай мне минутку, ладно? Пожалуйста?
Я поворачиваюсь и смотрю на снежные сугробы за окном. Игнорирую шорох ткани, сопротивляюсь искушению повернуться и посмотреть, как она одевается. От этого будет только больнее.
— Ладно, ― говорит она. — Я готова.
Я иду из комнаты в кухню, не глядя на неё.
― Мне нужно выпить.
Она следует за мной. Я открываю пару бутылок пива и вручаю одну ей. Она принимает её, но не пьёт.
— Хантер, послушай. Я забочусь о тебе. Люблю тебя. Я любила тебя с десятого класса. Но… всё меняется. Ты постоянно в разъездах. В сражениях, и тебя нет рядом. Вот и всё. Трудно оставаться влюблённой, когда ты находишься за тысячи километров по несколько месяцев. Я была одинока. Дуг был рядом. Я.… люблю его тоже. Я влюблена в него. Прости. Не могу представить, как, должно быть, больно тебе это слышать, но ты заслуживаешь знать правду.
― Я заслуживал правды месяцы назад, Лани.
Она вздрагивает.
— Знаю. Я чувствую себя ужасно. Просто… он подходит мне. Заботится обо мне. Он здесь ради меня.
Меня осеняет мысль.
― Он знал об этом? Знал о нас? Тебе и мне? И он был не против?
Она имеет порядочность выглядеть огорчённой.
— Да. Знаю, как, должно быть, это выглядит, но он… он ненавидел это, а я сказала ему, что это ненадолго. До тех пор, пока ты снова не уедешь.
― Как долго ты планировала дурачить меня? — У меня закончилось пиво, и я взял другое. Мне нужно это, чтобы сдержать ярость.
― Я собиралась послать тебе письмо. — Её голос совсем тихий.
― Боже, на самом деле? «Дорогой Джон»? Ты, правда, собиралась отправить мне письмо в стиле «Дорогой Джон»? Чёрт, Лани. Это самое жестокое дерьмо, которое ты могла сделать. Нет ничего хуже. — Неожиданно закончилось второе пиво, и я открываю третью бутылку.
― Помедленнее, Хантер. Пожалуйста. Я не смогу разговаривать с тобой, если ты будешь пьян.
— Мы будем разговаривать так, как я захочу. Ты многим обязана мне.
Импульсивно беру свою сумку, перемещаюсь по квартире, запихивая внутрь свои вещи, а потом копаюсь в ней, пока не нахожу кольцо. У входной двери бросаю сумку на пол, надеваю пальто и поворачиваюсь к Лани. Открываю коробочку с кольцом и кладу её на тумбочку у двери.
― К твоему сведению, я тоже кое-что скрывал от тебя. Я собирался… Я любил тебя, Лани. Всегда был верен тебе. Ни разу во время своих поездок не изменил тебе. Никогда. Все парни ходили в бордели и бары, а я — никогда. Я ждал тебя. Потому что люблю тебя. Потому что был влюблён в тебя.
Лани пересекает комнату, чтобы рассмотреть кольцо.
― Проклятье, Хантер. Чёрт возьми. — Она никогда не ругается. ― Ты не влюблён в меня. Ты влюблён в идею меня. У тебя никогда не было других девушек. Мне комфортно с тобой. Я та, кого ты знаешь. Вот и всё. Так всегда было и будет.
Я колеблюсь, собирая свой голос, чтобы он не дал трещину.
— Ты всё, что у меня было, Лани. Теперь у меня нет даже этого. У меня никого нет… ― Я опускаю взгляд, разглядывая свою обувь, собирая весь свой контроль. — Может быть, ты права. Но, если ты не любила меня, ты должна была сказать. Порвать со мной.
Теперь она плачет, тихими, безмолвными слезами.
— Прости меня. Я не хотела тебя обидеть. Не хотела видеть, как тебе больно.
Я позволяю ей увидеть агонию в моих глазах.
― Ну, ты всё испортила.
Поднимаю свою сумку и ухожу, отталкивая эмоции, пока не остаётся ничего, кроме пустоты. Ни гнева, ни боли. Ничего.
Я иду, пальто застёгнуто на все пуговицы, сумка перекинута через плечо. На улице холодно. Вечер. Семь, может, восемь часов. Кромешная темнота. Снег повсюду, но он не падает, а просто поднимается в воздух ледяным ветром. Я не знаю, куда иду, где иду. В темноте практически ничего не видно из-за жалящего глаза снега. Мне всё равно. Прямо сейчас я рад боли от холода. Это отвлекает от моего гнева.
Я злюсь, потому что она так долго мне изменяла, злюсь, что у неё не было чёртовой смелости сказать, что не любит меня.
В основном я злюсь из-за того, что она права. Мы вместе потеряли девственность, вместе исследовали нашу сексуальность. Я даже никогда не встречался ни с кем другим. Никогда не целовал, не обнимал, не трахал кого-то другого. Даже никогда не думал об этом. Я держался за неё так долго, потому что она близка мне. Она то, что у меня есть.
Было.
Стараюсь не думать об одиночестве, но это неизбежно. Бреду по тротуару, снег закручивается вокруг моих ног, когда я прохожу через лужи фонарного света. И внезапно мне снова семнадцать. Я в школе. Сижу на тригонометрии и рисую вместо того, чтобы слушать лекцию, так как ненавижу математику, потому что это скучно и легко. Директор школы, мистер Бойд, приходит и говорит мне выйти из класса на минутку.
А затем говорит мне, чтобы я взял свою сумку. Моё сердце начинает колотиться в груди, ладони потеют, и я чувствую, что что-то не так, неправильно.
Я слышу слова мистера Бойда, прерывистые от недоверия.
— Автомобильная авария… погибли на месте… критическое состояние… ехать в больницу…
В оцепенении иду по коридорам, рюкзак свисает с одного плеча. В больнице тихо, санитары и медсёстры шумно проходят мимо в скрипучих кроссовках, врачи в белых халатах с блокнотами и папками. Я в комнате, отгороженной занавесками. Мониторы издают звуковой сигнал. Антисептики, чистящие средства, смерть и болезни атакуют мои ноздри.
Мама в синяках, разбитая, истекает кровью. Умирает. Во рту — трубки, в носу — кислородные канюли. На голове бинты. Кто-то тянет меня прочь, чтобы объяснить про внутреннее кровотечение, внутричерепную опухоль.