Перевожу дух, и продолжаю, сбавив тон:
— Кто великим полководцем был — так это Суворов, который о себе не пекся, ни пяди земли врагу не отдавал! С десятикратно меньшими силами громил стотысячные армии, неся при этом ничтожные, а не бородинские потери! Невозможно себе представить, чтобы Суворов под Аустерлицем бежал с Праценских высот или на Дунае отступил от Рущука. Да он бы сам окружил Наполеона под высотами, и перебил бы отступивших турок в их собственном лагере! Тем более, что под Рущуком у русских был полуторный перевес в артиллерии… Так тут же наплели, что Кутузов у Суворова был любимый ученик! Прежнее мнение у тебя — пожалуйста! Подумай просто над тем, что я сейчас говорю…
Гриншпун молчит. Он вроде не обижен. Переваривает. Думает, наверное, продолжать этот разговор или нет.
— Так он и вправду его учеником называл!
— Это ты, не иначе, от самого Суворова слышал? Знаешь ли, Суворов едкий, ироничный был человек! Расскажу тебе ту же самую, что ты помнишь, байку о штурме Измаила, слово в слово, только смысл наоборот! Измаил штурмовали несколькими колоннами и десантом через Дунай. Как началась высадка десанта, турки растерялись и все колонны забрались на крепостные стены, а кутузовская внизу топчется, турецкие ядра и кирпичи черепами отбивает. То есть дает туркам возможность снять с этого участка стены часть сил и бросить их против десанта и других колонн! Суворов и посылает к нему гонца: «Назначаетесь комендантом Измаила!» Представь себе позорище: комендант, который в город войти не смог, за теми вполз, кто крепость взял. Вот в армии слава бы пошла! А вдруг, не приведи Господь, отобьются турки? Как тогда царю-батюшке объяснять обратную сдачу города, комендантом которого ты уже был назначен? Делать нечего, пришлось Кутузову всерьез в атаку идти! Ну и комендантом стать хотелось тоже. Суворов же на его самолюбии играл, а не в любви ему признавался. И правильно делал! Другого командира ему никто не дал бы. Вот тебе и любимый ученик! А потом тыловые крысы, которые дупля не рубят в отношениях между людьми в бою, выдали все за чистую монету. Приспособили к тому смыслу, который хотели изобрести.
Гриншпун хмыкает и качает головой.
— Я тебе и другую байку перескажу, о том, как Суворов Кутузова за хитрость хвалил. Он-де самому Де Рибасу в хитрости не уступит, вот какой молодец! А соль-то в том, кого и с кем сравнивают. Де Рибас — инженер, а не пехотный командир. Строил укрепления и, как всякий иностранец, получающий хорошее жалованье на русской службе, вперед за свои стены и редуты лезть не стремился. Ну, сам понимаешь, на черта ему это было надо? И вот для того, чтобы ни в коем случае в пехотный бой не попасть, он и проявлял хитрость. По уточнении смысла сравнение с Де Рибасом для Кутузова такое «лестное» получается, аж некуда! Двухсот лет как не бывало! Словно Суворов про нашего Кицака сказал!
— А ну напомни мне, что ты против русского штыка имеешь? Суворов его вроде бы тоже полюблял…
— Слушай, ты меня не зли! Суворов учил: «глазомер, быстрота, натиск!» — и в штыки ходил против опоздавшего полностью изготовиться к бою противника, чтоб опрокинуть его, захватить пушки и обозы. И средство это сильное. Ты вспомни единственный раз, как наши в частном секторе наскочили на мулей и схватились с ними в рукопашной! Побили их, прогнали, но сами в каком шоке возвращались? Поглядел на них и сразу понял стихи: «Я только раз видала рукопашный, раз наяву и тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне…» Друнина, кажется, написала… Если б я там был — точно усрался бы. Вот и выходит, что суворовский штык с кутузовским ничего общего не имеет. У Суворова это расчетливая психическая атака, а у Кутузова — «последний парад». Это ж такая прелесть — дать врагу выставить двести пушек, а потом ножичками его доставать, ножичками…
Гляжу на реакцию. Морда непроницаемая. Затем Гриншпун вновь впивается в свою сигарету. Выпустив дым, говорит:
— Знаешь, то, что ты сейчас прогнал, не понравилось мне поначалу сильно. Непривычно слышать такое как-то… Надеюсь, ты не имел в виду, что с Гитлером драться не надо было?
— Нет, такого я в виду не имел! Еще как было надо! Я тебе говорю о том, из-за чего на краю гибели несколько раз стояли. Ведь наша советская власть в этом плане от царской власти в лучшую сторону не отличилась. Во вторую отечественную такое же безвыходное положение народу создала. Товарищ Сталин обезопасил себя до такой степени, что два года фашистов не могли остановить, а кое-где их вообще встречали хлебом-солью… И как только понял, что натворил, бросил клич: «Миленький народ, ты очень храбрый и хороший, веди себя точно так же, как во времена Кутузова и Александра Первого!». Откуда такая, вопреки коммунистической идеологии, преемственность? Дважды, если считать с революцией — трижды разрушили страну, и каждый раз результат был один: те, кто воевал и победил, — в гробу, в лучшем случае едва живы, не у дел. Накипь, которая за их спинами себя с Родиной уравняла, — подлатала под себя историю, вся наверху! До того развелось накипи, что она уже за патриотическими словами прятаться перестала. Обозвалась демократией и свое открытое предательство, четвертое подряд разорение страны, выставила как доблесть… И последнее, самое для меня горькое, — наши тираспольские вожди… Не случайно в Приднестровье об отечественной войне опять вспомнили! Кицаковщина, от которой мы тут волками над убитыми друзьями воем, — это же Кутузовщина в миниатюре! Те же идеи с призывами, та же практика! Что на восточном берегу делает батальон «Днестр», куча других частей, техники?!! Куда ушли отсюда наши танки?!! Наше Тарутино — Ближний Хутор,[34] вот как оно называется!!!
— Ого, какую теорию вывел! Ну, тут я с тобой не согласен! Они же республику создали и гвардию твою тоже!
— Да, создали! Но в трудную минуту распорядиться ее силами разве смогли? Как теперь восстанавливать город и где теперь эта гвардия?! Где цель, которую мы себе ставили? Под румын уже не уйдем, это факт, но…
— Так чего ж тебе еще надо?
— Слово договорить дай! Ты здесь не жил, не понимаешь… То, что для тебя победа — для других потеря! Что под румын не ушли — половина дела, и еще неизвестно, кому в заслугу это ставить… А теперь на вторую половину посмотри: разодрали Молдавию на две части — и все… Как дальше жить в этих лоскутках? Политикам-то нормально, а люди? За такой невнятный результат еще кому-то хвалу петь? Вот удалось бы Костенко поднять за шкирку наших политиков в Тирасполе, глядишь, начали бы мы тогда по-настоящему, за всю республику и весь ее народ драться!
— Ну вот, ты и наболтал на измену! Ты бы осторожнее с этими разговорами был, Эдик!
— А я их с кем попало не веду!
— Почему ты думаешь, что с Костенко было так?
— Потому, что кое-что знаю. Бендеры всегда были мишенью для удара. В Бендерском горсовете и рабочкоме многие это понимали. И политику вели не так, как в Тирасполе. Искали компромисс, чтобы не доводить до бойни, но без уступок для безопасности города, на которые соглашались тираспольские переговорщики. И громкие лозунги против румын, чтобы не равнять с ними и не оскорблять молдаван, не были тут в чести. Заезжих казаков сюда не хотели пускать… В городе возникла СПТ — социалистическая партия труда, которая начала заикаться о том, что не все в коммунистической идеологии правильно. Я кое с кем из них был дружен.
Так вот, Костенко в этих мелких поначалу разногласиях встал на сторону не Тирасполя, а бендерского рабочего комитета. При этом открыто упрекал управление обороны в ошибках, говорил, что переговоры — не самоцель. Если не получается договориться, то обороняться и воевать надо всерьез. И делал это! Поэтому к нему потянулись люди. Много людей. Новая сила возникала, понимаешь?! Вот я и думаю, что ни Кишиневу, ни Тирасполю это не было нужно.
В марте, когда националы начали наступать на Дубоссары, а Россия передала Молдове уйму оружия, в Тирасполе стали думать, что правобережные Бендеры не удержать. И начали со Снегуром за город торговаться. Цель была — разделиться по реке Днестр, по старой границе 1918–1940 годов. Тогда у всех политиканов в кармане победа: националы могут валить в Румынию, а наши смогут кричать как они героически от Молдовы отбились.
Поэтому Тирасполь в апреле договорился с Молдовой о перемирии и разоружении городских формирований, не спросив мнения бендерской гвардии и бендерчан, чем спровоцировал в исполкоме и рабочкоме раздоры. Тогда Когут с Пологовым и Карановым переметнулись на сторону смирновцев, а командование батальона обратилось с открытым воззванием против тираспольских действий. Так Костенко стал неугоден и Кишиневу, и Тирасполю. За это против него возбудили уголовное дело и в конце апреля хотели арестовать… И я думаю, что в июне из Тирасполя нарочно не оказывали помощи, когда националы ударили по Бендерам. Ждали, пока его батальон разобьют. Для помощи были и время, и силы! Это я авторитетно заявляю, потому что знаю, сколько и какой техники было и сколько народу всю ночь, не имея приказа выступать, буквально на стенки лезли, затем самовольно к мостам пошли, но поздно!
А 22 июня, когда Костенко вновь высказал свое особое мнение об атаке на горотдел полиции, все повторилось, и нас оставили без патронов и подкреплений… Ведь тогда ещё никто не знал, что командовать 14-й армией придет Лебедь, и ему из Москвы велят заступиться за ПМР. При Неткачеве наоборот, все к нашему разгрому шло… Вот поэтому бендерского комбата и взяли, когда он в гневе за своих павших ребят открыто пригрозил, что с оставшимися людьми пойдет и сделает со штабом 14-й армии и тираспольским домом Советов то же самое, что румыны сделали с Бендерским горисполкомом! Хоть бы он был жив, и ему действительно удалось бежать, как говорят…
Такую вещь, раз сказал, надо было делать. Потому что наши коммуняки не прощают такие вещи. Они же на словах трещали за народ, а на деле на предательство пошли — сто сорок тысяч населения под власть врагу отдать… Теперь прячут концы, и на Костенко свои ошибки списывают. Пытаются слить на него ту кровь, что пролилась из-за их непоследовательности. С одной стороны кричали за ПМР и Отечественную войну, а с другой сами нашу оборону раскачивали и разламывали. Если бы они Костенко не мешали, а помогали, горотдел полиции давно был бы взят. И румыны бы крупными силами в город не ворвались.