Директор, снимая пальто, смеялся:
– Никаких волнений! Посмотрите на этикетку – это торт специально для вас, он на ксилите.
– Не может быть! – изумилась Ф. Г. – И крем тоже? Тогда скорей, скорей к столу! Я уничтожу его, стану вдвое толще, и вам придется увеличить мне зарплату – платить за двух Раневских сразу!
Директор с замом приехали выяснить, когда Ф. Г. собирается выйти на сцену (после больницы).
– А то нам придется искать на «Сэвидж» дублершу! – пошутил Лосев.
– Я не хочу дублерш, – запротестовала Ф. Г. – Когда я знаю, что есть дублерша, у меня возникает чувство, будто спектакль – дорогой мне мужчина, с которым спит другая.
Лев Федорович со Школьниковым не засиделись: откушав чаю и выяснив, когда Ф. Г. сможет играть «Сэвидж», они отбыли, пообещав сообщить позже точные даты спектакля.
– Не позже, а сегодня же! Это очень важно для меня, прошу вас понять это, – напутствовала их Ф. Г. И, едва захлопнулась за ними дверь, сказала мне: – Если они заговорили о дублерше, то, может быть, я им больше не нужна и следует искать другой театр? Я ведь всегда старалась уйти на пять минут раньше, чем меня бросали. – И тут же, без остановки: – Что мы теряем время?! Мы же решили ехать гулять. Я умру без свежего воздуха.
– В центр, к Большому театру, – попросила она таксиста. – Эти проклятые новые деньги, – говорила она, расплачиваясь. – «Ничего не изменится, цены остаются те же», – трубили газеты и радио. Как бы не так! Раньше дашь в такси на чай три рубля и чувствуешь себя миллионершей. Попробуй теперь сунуть водителю тридцать копеек! Со стыда сгоришь под его взглядом!
Мы вышли в садик у памятника Марксу.
– Знаете, как я зову это чудище? – спросила Ф. Г. – Маркс, вылезающий из холодильника. Да, это уже пошло по городу. Как и мое о Новом Арбате – «Вставная челюсть Москвы». Можно гордиться – выхожу на уровень народного творчества. Вот только обидно, когда тянут у меня беззастенчиво писатели и сценаристы. Тут уж плагиат оплаченный!..
Перейдя площадь, мы поднимались по Пушкинской вверх.
–Заглянем на минуту к мадам Абдуловой,– попросила Ф. Г.,– я ей давно обещала. Вы ее знаете – видели у меня. Это вдова Осипа. Как она танцевала с ним фрейлехс[47]! Не на свадьбе, а на эстраде! Это у них был коронный номер. Лиза надевала национальный костюм, повязывала голову платком, и башмаки у нее были такие грубые на толстой подошве. Но главное в другом: она плясала с каменным лицом, никаких эмоций, несмотря на все заигрывания Осипа, впрочем, тоже сдержанные, но очень выразительные. Я смотрела на них и ухала от смеха, как филин: «Ух-ух-ух!» Невыносимо было смешно.
Елизавета Моисеевна радостно встретила нас, показала свою только что отремонтированную квартиру и альбом «Французская салонная живопись XIX века».
– Какая прелесть! – сказала Ф. Г. – И это у нас считалось фривольным. Ах-ах, из-под юбки видна резинка с красным бантиком!
– Фаина Георгиевна, хотите новый анекдот? – вошел Сева, сын Абдуловых. – Англичанин плывет по Темзе. Навстречу ему другой: «Сэр, я доплыву до Вестминстера?» – «Конечно». – «Благодарю вас, а простите, куда плывете вы?» – «Я не плыву, я тону».
Все засмеялись, но громче всех Елизавета Моисеевна:
– Очаровательно, не правда ли? Все-таки не зря говорят о тонкости англичан! Куда же вы, Фаина Григорьевна? А я хотела вам предложить чаю! Я понимаю: прогулка, но раз вы уж зашли…
– Очень мне нужен ее чай, – проворчала Ф. Г. на улице. – Предложила, когда я уже взялась за дверную ручку! – Она взглянула вверх, на огромный серый дом, из которого мы вышли: – Чудище! Крепость, бастион! А двери – только решетки с зубцами, такой, что спускалась сверху, не хватает! И смотрите, сколько уже памятных досок! Вон – Немировичу. Здесь и его квартира, ставшая музеем. Непонятно, от кого они всех охраняли. Тут же жили и живут сейчас артисты. И Любочка, и Сережа Образцов. Противно! Но мне кажется, в этом есть какой-то смысл. Не в том, чтобы оградить артистов от зрителей. А в том, чтобы собрать их всех в одном месте. Представляете, как удобно наблюдать за каждым, подслушивать их разговоры, выявлять «контру». Эту громадину соорудили в середине тридцатых, а в двадцатые годы все было по-другому, вы это знаете.
Я знал, хоть и в университете на все двадцатые отводилась одна обзорная лекция, но «Серапионовы братья», «ОБЭРИУты» с Хармсом, Тынянов с «Кюхлей» и «Смертью Вазир-Мухтара» пользовались особой, почти всеобщей популярностью. Я сказал об этом.
– Вот видите, – подхватила Ф. Г., – вы на них накидывались, хоть они и были «попутчиками», а не пролетарскими писателями! Я могу вам, как живой «обломок империи», точно сказать: никто этими «пролетарскими» в двадцатые годы не интересовался. И вот какая крамольная мысль пришла мне однажды в голову: партийные руководители вовсе не разгоняли этот Пролеткульт, РАПП и прочие уродства – они им не мешали. Им надо было взять в свои руки все эти неподвластные им группки и направления.
– Но ведь уже в начале двадцатых ввели строжайшую цензуру – она могла все контролировать, – возразил я.
– Контролировать – не руководить! Им нужно было другое – поместить каждого под неусыпное око. Вот поэтому они и загнали писателей в одно стойло, которое назвали «Союзом». А потом та же участь постигла и музыкантов, и живописцев, и артистов. «Умница, – сказала мне Анна Андреевна, когда я поделилась с нею своей догадкой. – Только умоляю тебя: никому не сообщай об этом!»
Последнюю фразу Ф. Г. произнесла шепотом, стрельнула глазами влево-вправо и тихо попросила:
– Взгляните, нас никто не преследует?..
Мы зашли в стол заказов Елисеевского.
– Смотрите, виски «Длинный Джо»! Настоящий! Берем немедленно! Если бы я могла его еще и выпить!
У парфюмерной витрины магазина ВТО Ф. Г. остановилась:
– «Советское – значит, отличное»! Если бы вы видели магазины «Коти» или «Шанели»! Впрочем, сейчас я заставлю вас раскошелиться, если мне моих не хватит…
Она сделала широкий шаг к дверям магазина. И застыла.
– Скорее ко мне! – прошептала она, судорожно удерживая что-то в кармане пальто. – Это катастрофа! Лопнула резинка в теплых трусах. Вы представляете, какая сейчас соберется толпа, когда увидят меня стреноженной фиолетовыми панталонами! Скорее такси!
– Но стоянка за углом!
– Я не могу ступить с места! – взмолилась Ф. Г. – Уговорите подъехать сюда, иначе вам придется нести меня на руках и это приведет еще к одной катастрофе!..
После обеда я читал сценарий «Корона Российской империи», в котором режиссер Эдмонд Кеосаян предлагал Ф. Г. сыграть роль тети Сони. «В миниатюре, – написал режиссер в сопроводиловке, – это роль, аналогичная Вашей героине в „Мечте“».
– Нахал, – сказала Ф. Г. – Ничего подобного! Если это и миниатюра, то такова, что ее не разглядеть пол самым сильным микроскопом!.. Вообще я на вас удивляюсь: читаете лекции о кино, а в кино ходите редко.
– Пойти сейчас? – спросил я.
– Не хамите! Лучше расскажите, что там во ВГИКе вам показывают?
Я рассказал, как на последнем занятии с режиссерами удивился, что их оказалось так мало – из группы в пятнадцать человек в аудитории сидело пятеро.
– А где ж остальные? – спросил я.
– Не волнуйтесь, Глеб Анатольевич, они сейчас подойдут – опаздывают, наверное. У нас на первой паре сегодня просмотр по «Истории кино», немой период. Показывали какую-то муть – «Кабинет доктора Калигари», так никого и не было.
– Не может быть! – не поверила Ф. Г. – Но вы хоть им…
– Да, я хоть… Но сколько ни объясняй – не поможет. Это уже другое поколение, и интересует их другое и смотрят они не то, что смотрел и смотрю я.
– Вот, кстати, вы не видели картину Роома «Цветы запоздалые»? – спросила Ф. Г. – На коленях буду вас просить – посмотрите!
– Вместе с вами?
– Я уже. Оттого и прошу вас. Я чуть со стула не упала, когда Ирина Шаляпина, изображая сваху и придя в дом за товаром – «У вас товар – у меня купец!» – вдруг начинает петь! Романс. И как! И зачем?! Напомнить, что у нее знаменитая фамилия? Это непередаваемо! Как, впрочем, и вся манерность фильма тоже.
Ф. Г. взяла со столика томик Чехова:
– Я после этого кошмара кинулась к полке, нашла «Цветы», прочла их, не поленилась. Это же необработанный Антоном Павловичем рассказ – он даже в собрание сочинений его не включил. Эта сегодняшняя тяга к полуфабрикатам, пусть они и принадлежат великим, согласитесь, ненормальна!..
Нина Станиславовна перебила разговор.
– Я на минутку! – сообщила она еще в дверях.
– Но я надеюсь, ты откушаешь с нами чаю? – спросила Ф. Г.
– Конечно, Фаиныш, – она впопыхах расчесывалась, – откушаю, но тороплюсь ужасно: мне еще в театр обернуться надо.
– Ниночка – чудесная, добряк, – сказала Ф. Г., когда через полчаса за Ниной Станиславовной захлопнулась дверь. – Но зачем она приходила – вы поняли? Я – нет.
И настали лучшие минуты дня. Ф. Г. взяла чеховский томик:
– «Письмо к ученому соседу» Антон Павлович тоже не включил в собрание сочинений. Но, по-моему, это – чудо. Хотите прочту?
Я обожаю эту манеру чтения Ф. Г. – вроде бы для себя, нигде никакого нажима, ничто не педалируется, и все вполголоса. Ф. Г. тут и исполнитель, и слушатель одновременно, хохочет вместе со мной, будто все это слышит впервые, иногда повторит удачную фразу – «А, как сказано?». И в заключение:
– Жаль, рассказ мужской – вот записать бы его на радио!
Я стал собираться.
– Погодите! – попросила Ф. Г. – Не оставляйте меня! Я умру от тоски и волнения. Давайте дождемся звонка Льва Федоровича. Любимый директор – человек обязательный, раз сказал, что позвонит, значит, позвонит непременно! Я даже думаю, он звонил, когда я боролась с панталонами на улице Горького.
Звонок – так не бывает – раздался тут же.
– Что с дублершей? – сразу спросила Ф. Г.
– С дублершей? – удивился директор. – Фаина Георгиевна, это была шутка! Извините, если неудачная.