Ф. Г. вся сжалась внутри: «Кажется, я перегнула палку». Но директору сказала:
– Решайте сами.
– Ну, не могла я дать обратный ход – гордость не позволила, – объяснила Ф. Г. мне. – Я решила: будь что будет. В конце концов, кто может у нас сыграть эту роль? Разве что Вера? Но она больна, а на других я не соглашусь. Нет, не соглашусь. Если, конечно, меня спросят.
И расплакалась. Я редко видел ее такой.
– Расстаться с Сэвидж – потерять любимого ребенка, – сказала она, промокая глаза платком. – Вырастить его и вдруг оказаться ему ненужной? Играть с кем-то в очередь – не умею. Для меня это – все равно что ложиться к любовнику, зная, что вчера он в этой же постели спал с другой. И не замечать, что он пахнет духами соперницы, а на его рубашке следы чужой помады. – Ф. Г. неожиданно рассмеялась. – Ничего себе у меня фантазия! Так и до сумасшествия недалеко.
Но Лосев, получив разрешение («Решайте сами»), начал действовать. И предложил роль Сэвидж Орловой. Ее кандидатуру Ф. Г. никогда не брала в расчет:
– Да и не согласится она! Любочка достаточно прагматична, чтобы сознательно пойти на провал. Перепады от эксцентрики к лирике, от фарса к трагедии, от буффонады к исповеди никогда не были ей под силу!
Вскоре Ф. Г. сообщили, что демарш дирекции Любовь Петровна отвергла:
– Неужели вы думаете, что я возьмусь за Сэвидж, не получив приглашения самой Фаины Георгиевны?!
– Ну, что я вам говорила! – Ф. Г. явно ликовала. – Любочка никогда не согласится на непосильную для нее роль, да еще после того, как другая справлялась с ней, скажем, не без успеха!
Потом, подумав, усмехнулась:
– Или это только игра? Тонкая настолько, что сразу и не разглядеть?
В тот день она не раз возвращалась к этому:
– Ну не могу я расстаться с Сэвидж. Не могу оторвать ее от себя!
Увы! Прошло немного времени, и Любовь Петровна начала репетировать любимую роль Раневской.
Ия Саввина уверяла, что Ф. Г. позже сказала ей:
– Когда я по многим причинам не могла больше играть миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж.
Попробуй тут разберись в актерской психологии! Незадолго до смерти Любовь Петровна написала уже из больницы:
«Моя дорогая Фаина Георгиевна! Мой дорогой Фей!
Какую радость мне доставила Ваша телеграмма. Сколько нежных, ласковых слов. Спасибо Вам!
Я заплакала – это бывает со мной очень-очень редко. Ко мне пришел мой лечащий врач, спросил: „Что с вами?“ Я прочла ему Вашу телеграмму и испытала гордость от подписи Раневская, и что мы дружим 40 лет…
Доктор смотрел Вас в „Тишине“ и до сих пор не может Вас забыть. Спросил, какую Вы готовите новую роль. И мне было так стыдно и больно ответить, что нет у Вас никакой новой роли. „Как же так? – он говорит. – Такая актриса, такая актриса! Вот и вы говорите, у вас нет новой роли. Как же это так?“…
Я промолчала, а когда он ушел, долго думала, как подло и возмутительно сложилась наша творческая жизнь в театре. Ведь Вы и я выпрашивали те роли, которые кормят театр. Ваша „Тишина“, Ваша „Сэвидж“, которую Вы мне подарили. Мою Лиззи Мак-Кей протолкнула Ирина Сергеевна, Нору – Оленин, репетировали ее как неплановый спектакль. Приказ на „Лжеца“ я вырвала почти силой от Завадского.
Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство. Разоблачать гения с бантиком и желтым шнурочком.
Но… У нас не те характеры. Достоинство не позволяет».
Что случилось потом
Что произошло дальше, я до сих пор понять не могу.
– Прежде чем отдать книгу в издательство, надо показать ее друзьям, – решила Ф. Г. – Хорошо бы не близким, а таким, которые вынесли бы объективное суждение. Не льстили бы ни мне, ни вам. Это будет вроде генеральной репетиции – мы проверим рукопись.
– Но для этого нужно хотя бы перепечатать ее на машинке, – сказал я. – И может быть, стоит еще раз посмотреть, справедливо ли оказались вычеркнутыми многие записи? Мне кажется, из книги ушло немало интересного.
– Для кого интересного? – вспыхнула Ф. Г. – Вы опять за свое? Я не раз повторяла: мне никто не давал права рассказывать о людях, которых уже нет на свете! И захотели бы они этого, если бы могли сегодня выразить свою волю?!
– Все, все, все! – Мне не хотелось затевать старый спор. – Если вы найдете хотя бы одну запись, где вы рассказываете о ком-либо, не связанном с вами, или о том, в чьей судьбе вы не принимали участия, сдаюсь раз и навсегда!
Я опасался другого: как будут восприняты резкие суждения Ф. Г. не о мертвых, а о живых. В частности, участники спектакля «Странная миссис Сэвидж» наверняка не смогут согласиться со всем, что говорит Ф. Г. А после всех сокращений спектакль этот занял в книге (если она состоится!) главное место.
– И отлично! – сказала Ф. Г., выслушав мои сомнения. – Миссис Сэвидж – главная роль не только в пьесе, но и в моей сегодняшней жизни. И рассказ об этом – самое интересное! Для истинных поклонников театра, конечно, а не для тех, кто собирает актерские сплетни! А партнеры мои просто не имеют права на малейшую обиду! Сколько я потратила сил на то, чтобы они играли лучше! Говорила, убеждала, подлизывалась, умоляла, доказывала! И что же? Моих «вливаний» хватало на один-два спектакля, и все возвращалось на круги своя. Отсутствие профессионализма погубит не только наш театр – поверьте мне! И если эта истина дойдет до будущих читателей – что может быть лучше?
И все-таки мы еще раз сели за рукопись. Потратили на это целый день – с утра до поздней ночи. И при этом Ф. Г. просила меня читать только те записи, что она «вымела железной метлой». Несколько изъятых страниц согласилась восстановить и заключила:
– Все. Сдавайте в перепечатку!
Мне было грустно: половина того, что представлено сегодня в книге, тогда осталось «в корзине».
Я отнес рукопись машинистке, и начались лихорадочные дни. Ф. Г. звонила с утра:
– Ну что ваша машинистка? Печатает? Вы хоть поинтересовались, сколько у нее уже готово?
На следующий день:
– Я не понимаю! Вчера вы сказали «сто страниц» и сегодня «сто» – это те же, вчерашние, или новые? Ваша машинистка так и будет печатать в час по чайной ложке?
– Олечка печатает очень быстро, – защищался я, – но она еще и на работу ходит – в машбюро радио.
– Умоляю вас, скажите ей, что я места себе не нахожу, все жду вас с готовой рукописью. Скажите ей: она лежит и бредит, ну что же он не едет, ну что же он не едет?..
И сколько было радости, когда Ф. Г. наконец держала рукопись в руках, разглядывала странички, любовалась абзацами и тирешками, начинавшими прямую речь:
– Как складно получилось! И просторно. Терпеть не могу, когда страницы заполнены сплошняком текстом – вздохнуть негде! А вы читали? Ошибок нет? А то скажут: «И чего эта малограмотная старуха полезла в писатели?! Со свиным рылом в калашный ряд!» Кстати, фотографии для книги буду отбирать только я – ни одной носатой не допущу, не надейтесь!
Первым читателем решили (после бурного обсуждения) сделать Феликса Кузнецова: мы с ним учились в МГУ, работали в то время в одной редакции – в литдрамвещании.
– И вообще он человек солидный, не в пример вам, – сказала Ф. Г., – авторитетный! Ведущий литературный критик – это вам не хухры-мухры!
Получив согласие Феликса («Конечно, прочту. Про Раневскую – это же страшно интересно – личность легендарная!»), я отвез ему рукопись, и мы стали ждать результата.
– Не звонил? – осведомилась Ф. Г. на следующий день. – Занятой человек. Пока он соберется, я изведусь! Чтоб ему пусто было!..
– Фаина Григорьевна, побойтесь Бога! – взмолился я. – И суток еще не прошло! Что же, по-вашему, человек должен бросить все и накинуться на рукопись, пока ее всю не одолеет?
– Ну, не всю, но хотя бы десять страниц! Ну, правда же хочется знать, что он скажет! – вздыхала Ф. Г.
Феликс позвонил на второй день:
– Я тебя поздравляю. Вчера мы с Люсей (это его жена) начали читать вечером, передавая друг другу по страничке из рук в руки, читали до двух ночи – не могли оторваться, пока не кончили. Я же говорил тебе, что Раневская – личность легендарная! В рукописи надо кое-что немного подчистить – это редакторская забота, и книгу ждет успех. Настоящий успех, уверен!
– А можно я с ним поговорю? – спросила Ф. Г., когда я передал ей мнение Кузнецова. – У меня есть к нему несколько вопросов, которые вы, конечно, задать не сообразили.
Вопросы оказались разные – Ф. Г. хотела развеять свои сомнения, но была и просьба, показавшаяся мне странной.
– Феликс Феодосьевич, – сказала Ф. Г., – простите меня за бестактность, но если понадобится подтвердить ваше мнение в более широком кругу, сможете вы это сделать?
– Без всякого сомнения! – ответил Феликс.
И случай для этого представился скорее, чем он ожидал. Хотя круг оставался прежним. Но это впереди. А тогда…
– Итак, – сказала Ф. Г., – первый ход сделан. С вашей стороны в игру вступил Феликс Кузнецов, с моей… Я долго мучилась, кто? Первое, что пришло в голову, – Танька Тэсс. Мы столько лет дружим, она столько обо мне знает! Я вам не рассказывала, как она повела меня в гости к Щепкиной-Куперник? О, это была история!
Татьяна Львовна – чудо! Человек XIX века! Образованнейшая женщина, полиглот, рядом с ней мы все неучи! И поэтесса! Как блистательно она перевела стихотворные пьесы! Один ее Ростан чего стоит! Для меня Сирано может говорить только словами Щепкиной-Куперник И во всем, что она делала, такая утонченность старинной культуры!
Я была несказанно счастлива, когда попала в ее дом, в котором нельзя обнаружить ни одного предмета меньше пятидесятилетней давности. Всевозможные антикварности окружили меня. И коньячные рюмки – таких вы никогда не видели: на длинных-длинных ножках с чуть подкрашенным стеклом чайного цвета. И помешалось в них с наперсток «Наполеона».