Фаина Георгиевна попыталась отговориться:
– Все хорошо. Есть мелкие бытовые неурядицы. Но у кого их нет?..
Храпченко замолчал, присел за свой стол и заявил:
– Фаина Георгиевна, зачем же вы меня пытаетесь обмануть? Я прекрасно знаю, что вы сейчас без работы. Я понимаю, что значит для московского актера оказаться без работы.
Раневская сказала, что так оно и есть. Она ушла из театра Красной армии и вернуться туда не сможет, потому как очень сильно разругалась с режиссером. В Малый театр актриса прийти не смогла, несмотря на приглашение режиссера. Труппа сделала бы его виноватым в том, что положение некоторых актеров с ее приходом ухудшилось. Нет, так не получится.
– Тогда я беру на себя ответственность вместо режиссера. – Храпченко улыбнулся, быстро что-то написал на листе бумаги, потом протянул его Раневской. – Прочтите.
Фаина Раневская стала читать: «Приказываю принять в труппу Малого театра Раневскую Ф.Г.».
– Да вы что, Михаил Борисович! – вскрикнула Фаина Георгиевна. – Кем же я буду, если вы назначите меня в труппу таким вот образом? Миленький, вы же меня в гроб кладете сразу. – Она улыбнулась и продолжила тише: – Спасибо вам большое, но этого делать никак не следует. Нельзя меня назначать приказом, это будет очень болезненно для всех остальных. И для актеров, и для режиссера, и для меня. Вы же сами понимаете!..
– Да, понимаю, – чуть задумавшись, ответил Храпченко, разорвал лист со своим приказом и выбросил обрывки в урну для бумаг. – Но как же мне вам помочь в таком случае? Впрочем, есть выход. Вот такой!.. – Михаил Храпченко вытянул из стопки второй лист бумаги и быстро написал на нем несколько строчек. – Вот вам другой приказ. Я подписал его. Значит, он обязателен для выполнения всеми, кого касается.
Фаина Раневская взяла этот листок, стала читать. Брови у нее удивленно поднялись. Она растерялась. И было от чего.
В приказе значилось: «За вынужденный прогул выплатить жалованье актрисе Ф. Г. Раневской за год полностью, с момента ее ухода из театра Красной армии».
– Я не могу взять это, Михаил Борисович, – тихо произнесла Фаина Раневская. – Я очень благодарна вам, но этих денег принять не могу.
– Постойте, Фаина Георгиевна, – возразил Храпченко. – Вы не смогли работать только потому, что вас пригласили, но не взяли в труппу. Это не ваша вина. Налицо вынужденный прогул. Государство должно компенсировать вам те потери, которые вы понесли.
– Все так, уважаемый Михаил Борисович, конечно. – Раневская грустно улыбнулась. – Но этих денег я не заработала, поэтому не могу их взять. Вот такая диалектика. Для меня это уже не помощь, а покровительство. Извините, вы – умный и чудесный человек, вы интеллигент и должны меня понять. Что может быть хуже для актера, чем покровительство высокого чиновника? А вы ведь – очень высокий чиновник, несмотря ни на что. Вы же меня понимаете?
Михаил Храпченко несколько мгновений смотрел в чуть грустные глаза Раневской. Потом он медленно разорвал и этот листок бумаги.
– Вы, Фаина Георгиевна, первый человек, который заставил меня дважды в один день отменить мои же приказы. Такого в моей практике прежде не случалось, – заявил он.
– Да что вы, Михаил Борисович!.. – Раневская привстала со стула. – Это не я отменила, а ваша воспитанность. А она творит с людьми странные вещи, порой очень непонятные для окружающих.
Они не расстались друзьями. Не нужно думать, что после того случая Храпченко особо пристально следил за актрисой, ее карьерой, посылал ей цветы. Нет, этого не было. Для Михаила Борисовича это был один из рядовых эпизодов в его работе.
А вот для Фаины Раневской это был совсем не простой эпизод. Об этом случае каким-то образом узнали. Должно быть, проболтался кто-то из окружения Храпченко. Раневскую не единожды упрекали в том, что она сглупила. Мол, нужно было требовать и первого, и второго.
Фаина Георгиевна улыбалась и негодовала в ответ:
– Брать незаработанные деньги от мужчины – все равно что просить подаяние на паперти.
Вот такая была история. Впрочем, тут есть еще один эпизод, последний штрих. Я случайно отыскал его в мемуарах, автора которых уже и не помню. Этот человек вспоминает, как в пятидесятых годах был вместе с Храпченко в театре.
Во время спектакля Храпченко обернулся к нему и шепнул:
– Обратите внимание на Раневскую. Однажды она преподала мне такой урок культуры, который я не получал ни от одного профессора!..
Фаина Раневская и Сергей Михалков
Пожалуй, первым человеком, открыто высказавшемся о Михалкове отрицательно, была Фаина Раневская.
Сергей Михалков – поэт-легенда. Для одних. Все советские дети знали стихи про бесстрашного высокого-превысокого милиционера дядю Степу. А взрослые? Вы сейчас будете смеяться, но под слова Сергея Михалкова страна вставала и ложилась спать. Да Россия просыпается под них и сегодня! Гимнюк – вот такое прозвище имел Сергей Михалков среди некоторых своих коллег-поэтов, не испытывавших к нему дружеских чувств.
Да-да, слова самого первого гимна СССР, конечно же, с упоминанием там великого Сталина, написал Сергей Михалков. Пусть и в соавторстве с кем-то малоизвестным. Потом Сталин умер. Нужно было срочно менять текст гимна. Михалков предложил свои услуги, и за самое короткое время Сталин оттуда исчез. А Ленин остался. Что партии и требовалось.
Потом не стало партии и Союза Советских Социалистических республик. Осталась только Россия и по уголкам от нее – независимые республики. Опять новый гимн давай, дядя Степа. И он его спокойно написал.
Михалков почему-то ругал Сталина только после его смерти, восславлял коммунистическую партию, действующую уже без этого упыря. В 1991 году он бросился клеймить коммунистов. Но это уже после провала путчистов. До этого он был одним из немногочисленных творческих людей, вставших на их сторону.
Но путч провалился, а потом в стране началась такая неразбериха, что свои стали стрелять в своих. Кое-как улеглось, в стране воцарился мир. Пушки танков больше не били прямой наводкой по Дому Советов. Нужно было строить новое гражданское общество, прививать ему иные ценности. Начинать решили с гимна и обратились к Михалкову.
И вот он уже писал новый гимн России без коммунистов. Когда текст был утвержден, Сергей Михалков в своих интервью с той же самой детской непосредственностью утверждал, что написал гимн православной России, а сам всегда был человеком глубоко верующим. При этом никто, глядя ему в глаза, не смог бы сказать, что он лукавит, говорит неправду.
Сергей Михалков вдруг заинтересовался своим прошлым. Конечно же, оказалось, что он – выходец из дворянской семьи! Теперь народный поэт гордился этим.
Надо сказать, что практически противоположные мнения о Михалкове всегда стоят рядом. Одни с пеной у рта готовы доказывать, что он – самый беспринципный из поэтов и прозаиков, настоящий хамелеон времен как Советского Союза, так и новой России. Другие с не меньшим рвением станут говорить о его особом мироустройстве, которое базировалось на почти детской непосредственности восприятия мира. Мир менялся, вместе с ним становился иным и поэт Михалков. В душе он всегда оставался ребенком, которому нужно было рассказывать и показывать. Но не убеждать и не учить.
Как всегда бывает, правда наверняка скрыта где-то между этими полярными мнениями, но не обязательно в самой середине. Мы же воздержимся от оценки личности Михалкова. Единственное, о чем невольно вспоминается всякий раз, когда говорят об этом человеке: свое мнение не меняют никогда только идиоты и трупы. Согласны с этим?
Его взлет произошел стремительно. Вначале появился тот самый дядя Степа, а потом Михалков написал «взрослое» стихотворение «Светлана». Так звали дочь Сталина.
Что в этом стихотворении? Много разного. Отец. Дочка. Девочка не спит. Он ее уговаривает. Беспокоиться не о чем. Наш покой сторожит пограничник. В общем, отец-защитник и его дочь, которую он охраняет. А матери как будто и нету.
Сталин не мог не прочитать стихотворения с таким заглавием и остаться равнодушным к нему, потому что написано оно было талантливо. Вскоре Сергей Михалков был принят в Союз писателей СССР.
Так началась его стремительная карьера. Он пишет много разного: стихи, сценарии, прозу. В 1939 году поэт получает первый орден Ленина.
В жизни Сергея Михалкова было много тех эпизодов, за которые его будут после нещадно громить, стыдить, укорять. Ему вспомнят, как он с гневом обрушивался на Анну Ахматову. Да, было, критиковал со всем запалом, набросился на ее стихотворение, напечатанное в газете «Правда».
Потом роман «Доктор Живаго» партия посчитала вредным, самого автора, Пастернака, назвала диссидентом. Из-под пера Сергея Михалкова вышла острая басня. В ней упоминается «некий злак, который звался Пастернак».
Он был участником той травли, которая разгорелась в СССР против Солженицына и других диссидентов. Михалков писал острые статьи в ответ на решение Нобелевского комитета о присуждении премии по литературе Александру Солженицыну.
Но вот прошло время, и тот самый Михалков уже заявил, что нужно поднимать вопрос о присуждении Государственной премии тому самому Александру Солженицыну за «Архипелаг ГУЛАГ». Переродился? Или просто открылись те самые глаза, непосредственно смотрящие в мир? Кто знает.
Но самое интересное вот в чем. Михалков всегда, при любых условиях утверждал, что если он что-то говорил или совершал какие-либо поступки, то делал это исключительно из своих убеждений.
Уже в шестидесятых годах минувшего века некоторые представители творческой среды считали его откровенным приспособленцем. Один из поэтов скажет про него, что той Божьей искрой, которую он несомненно имел, Михалков освещал свой карьерный путь. Кто знает, где настоящая правда?..
Но это потом, позже. Во время войны Сергей Михалков работал корреспондентом газет «Во славу Родины», «Сталинский сокол» и радио. Он отступал до Сталинграда, был награжден орденами и медалями.