Но Фаина Раневская не нашла в письме точной даты прибытия. А если профессор и его жена приедут раньше, чем до них дойдет ее ответ?
Фаине Георгиевне пришлось звонить в музей и спрашивать, когда они ждут уважаемого профессора из Варшавы. Тут-то ее и ожидал первый сюрприз. Сотрудник музея со всей уверенностью ответил ей, что никакого заграничного профессора они не ждут, потому что не приглашали.
Раневская растерялась, еще раз перечитала письмо подруги. Нет, ничего она не перепутала. Жена профессора писала, что их пригласил именно музей имени Пушкина.
Фаина Георгиевна собралась и поехала туда сама. Оказалось, что о профессоре здесь знают. Директриса музея охотно поделилась с гостьей новостями. Она сказала, что за последние три года профессор оказал неоценимую помощь музею в плане оформления экспозиций, передал много ценных дубликатов. Но в Москву его никто не приглашал. Это точно.
Раневская не могла в это поверить. Конечно, профессор и его жена – люди в возрасте, старше самой Фаины Георгиевны. Но не могла же женщина ошибиться. В письме все изложено связно и понятно. Нет никаких подозрений на старческий маразм. Должно же быть какое-то объяснение!
Фаина Георгиевна попросила сотрудников музея поднять всю переписку с профессором, черновики писем ему, которые должны были сохраняться. Отказать в этом известной актрисе директорша не смогла.
Они вместе пересматривали бумаги более часа, искали непонятно чего.
И вдруг Фаина Раневская победно восклицает:
– Есть! Вот смотрите!
Артистка и директриса прочли такие строчки: «Будем рады видеть Вас с супругой в нашем музее. Нам очень будет полезна Ваша консультация, которую Вы сможете нам дать прямо на месте, после реального осмотра нашего музея».
– Вот же приглашение! – радостно вскричала Раневская.
– Это не приглашение, – сурово воспротивилась директриса. – Это обычный знак вежливости. Как мы можем кого-то позвать без согласования с Министерством культуры? Приглашение, знаете ли, это серьезный документ. Он печатается на специальном бланке, скрепляется подписью и печатью. Если так всякий начнет поступать, то мало ли кого в страну наприглашают!..
Фаина Раневская опешила. Она не могла поверить в то, что слова, написанные в письме, не являются приглашением. Для каждого нормального человека это очевидно. А вот директриса музея считала их просто знаком вежливости.
Фаина Георгиевна еще раз внимательно перечитала письмо, смерила критическим взглядом дородную тетку и сказала тоном, не терпящим ни малейших возражений:
– Вам, голубушка, с таким подходом к эпистолярному жанру нужно работать не директором музея имени Пушкина, а весовщицей на скотобойне.
Из музея Раневская направилась прямиком в Министерство культуры и без особых проблем прорвалась через заслон в виде секретарши. Министр ее узнал и поспешил спровадить очередного посетителя.
– Вы знаете, что к нам едет профессор, известнейшая в мире фигура в области древней культуры?
Министр ничего не знал. Раневская обрисовала ситуацию, продемонстрировала перед министром копию письма из музея с недвусмысленным предложением и письмо-оригинал, полученное ею от жены профессора.
– Но поймите нас правильно, – принялся обороняться министр. – Такие визиты оговариваются заранее. Мы должны были пригласить профессора официально. Согласовать даты. Разработать программу посещения, семинар там, лекцию, все прочее. Такие дела, простите, с бухты-барахты у нас не делаются, – заключил он уже уверенно и солидно.
– Прекрасно, – ответила Фаина Раневская. – У меня к вам больше нет вопросов. Я все поняла. – Актриса поднялась и направилась к выходу.
– Простите, э-э-э, Фаина Георгиевна, а что вы, собственно, собираетесь делать?
Министра испугал ровный голос Раневской и то, как она спокойно, ничего больше не спрашивая, покидала его кабинет. Фаина Георгиевна должна была еще чего-то требовать. Да и ситуация не разрешена до конца!
В самом деле, что делать с решением профессора приехать в Москву? Нужно же написать ему, рассказать, что вышло недоразумение. Все мероприятия в музее имени Пушкина расписаны на два месяца вперед. Прямо сейчас принять уважаемого гостя никак невозможно.
Фаина Раневская остановилась, полуобернулась и сказала:
– Как что? Сейчас телеграфирую профессору и спрошу, когда его ожидать на вокзале.
– Не понял. А что дальше? – Высокопоставленный чиновник явно растерялся.
– Как что дальше? Приму свою подругу и ее мужа у себя в квартире! Ничего, что тесно. Они старенькие. Как-нибудь вдвоем на кушеточке поспят. Сама на кухне себе постелю. Подумаешь, если он ученый мирового масштаба, не заказывать же ему гостиницу! У нас ведь в Советском Союзе все равны, не так ли? Очень правильно будет профессора и его жену, которым музей должен был бы выплатить вознаграждение за оказанные услуги, принять в нашей советской квартире. Чтоб нос не задирал, чужестранец! – И Фаина Раневская, не давая опомниться министру, вышла из кабинета.
Сотрудники министерства приехали к ней домой через час.
Телеграмму Фаина Раневская и в самом деле дала. Она спросила, когда ее подруга и профессор намерены посетить Москву, и получила ответ: через десять дней.
Этого времени Министерству культуры и музею имени Пушкина вполне хватило на то, чтобы организовать и встречу профессора, и программу его пребывания. Визит в действительности прошел интересно. Сотрудники музея были очень благодарны ученому за его советы.
За день до отбытия профессора из Москвы Раневскую вызвал к себе министр. Но не звонком от секретарши. Он прислал за ней машину! Когда Фаина Георгиевна вошла в кабинет, министр поднялся ей навстречу. Он поблагодарил актрису. Вот, мол, и славно, что вы немножко нас всех тут встряхнули, заставили шевелиться, хороший урок и все такое.
Потом министр протянул гостье бумагу и попросил:
– Вы, Фаина Георгиевна, как хорошая подруга, пожалуйста, передайте это профессору. Понимаете, на границе у него могут возникнуть всякие вопросы по поводу визита.
Это было приглашение прибыть в Москву, в музей имени Пушкина. Совершенно официальное, с печатями и подписями, сделанное задним числом.
– Послушайте, а может, мне лучше самой обратиться к нашим пограничникам? – спросила Раневская.
– Нет, дорогая Фаина Георгиевна, там без бумажки вы не человек, – вынужден был признать министр культуры.
– Уговорили, – Раневская улыбнулась и взяла приглашение.
Фаина Раневская и агент государственной безопасности
Сталин умер. Его смерть стала тем самым событием, которое сорвало черное покрывало страха с советских людей. Потом было развенчивание и осуждение культа личности, арест Берии, и наступила самая настоящая оттепель. После зимнего ужаса, сковывающего сознание человека, пришла весна. У жителей страны появилось чувство относительной безопасности.
Нам сегодня трудно даже вообразить, как жила творческая и ученая интеллигенция СССР в тридцатых-пятидесятых годах минувшего века. Нам не понять того чувства страха, с которым каждый ложился спать и вставал. Мы не можем себе представить радости человека, к которому ночью не приехала черная машина, не раздался стук в дверь.
Агенты Берии работали по ночам. Аресты начинались обычно после полуночи. Черный автомобиль, тихо фыркая, подъезжал к подъезду, противно, по-поросячьи, коротко взвизгивали тормоза. От этого звука мгновенно просыпался весь дом. В каждой квартире головы взрослых людей отрывались от подушек, сердца начинали стучать в бешеном ритме или замирали. Мужчины и женщины вслушивались в гулкие шаги, раздававшиеся в коридорах: к кому? Кого на сей раз?..
Взять каждого могли в любой день. Не было той силы, которая давала бы гарантию безопасности. Арестовывались жены высших партийных руководителей, генералы и маршалы, ученые и доктора, народные артисты и писатели.
Донос – вот что было основанием для ареста в пятидесяти случаях из ста. Каждый человек в Советском Союзе мог написать его на своего товарища, соседа, руководителя. Указать там, например, что сосед плохо отзывался о Сталине, назвал его усатым. Что угодно мог написать. Это уже соседу потом, после ареста, нужно было доказывать, что он говорил еще, кроме этих слов, кто его научил этому, каков полный состав антисоветской группы?
Матерью всех доказательств было признание арестованного. Оно добывалось элементарно. В ход шли угрозы расправы над родными, пытки, издевательства.
Но написать донос мог не только ты. Некие бдительные персоны могли состряпать его и на тебя.
Вот так и жили.
После смерти Сталина и ареста Берии исчезла та самая страшная структура, которую они олицетворяли собой, – НКВД. Народный комиссариат внутренних дел перестал существовать. Его функции были разделены, появилось простое Министерство внутренних дел. А вот следить за шпионами, которые в Советском Союзе были всегда, должен был Комитет государственной безопасности. Сокращенно – КГБ.
Методы действия бывшего НКВД были признаны неэффективными. Да и надобность в новых лагерях пока отпала. Заключенные понастроили уже предостаточно бесполезных каналов и дорог.
Но задачи перед вновь созданным комитетом стояли сложные. Кроме ловли всяческих шпионов, КГБ должен был четко знать, чем дышит советский народ, о чем говорит, какое у него настроение, какие анекдоты люди рассказывают.
В принципе, вполне нормальная такая задача. Если вы будете это знать, то вам куда как проще станет руководить. Да и за всякими подозрительными субъектами можно без труда вести наблюдение.
Но как такое узнать? Доносы – это ложь в девяноста девяти случаях из ста. Тут нужна чистая информация, правдивая и полная!
Комитету недостаточно знать отдельные факты какого-то дня жизни академика Пчелкина. Ему нужно все! С каким настроением пришел, с кем встречался, кому звонил, о чем говорил.
Что, он закрывался с лаборанткой Зиночкой?! Так-так! На сколько минут? Кстати, куда пошла после лаборантка Зиночка? В туалет или, не заходя туда, выбежала из института и села в такси, будто бы случайно стоящее на улице? А что она унесла с собой в трусиках?