После сороковин П.Л. мы уедем в санаторий. Мы нуждаемся в отдыхе и смене обстановки. Я сразу же стала составлять список книг, которые хотела бы взять с собой, но сестра сказала, что в здешних санаториях (во всяком случае, в тех, где бывает она) шикарные библиотеки. Кроме того, там ежевечерне показывают кино, проводятся творческие вечера и пр. «Хоть бы там не было никого знакомых», – вслух мечтает сестра. Сомневаюсь, что такое возможно. Вся московская bohème и весь beau monde – в знакомых у сестры и, частично, уже и у меня. Чтобы не встретить знакомых, нам надо ехать в какой-нибудь санаторий для шахтеров. Удивительно, но шахтеры и нефтяники считаются здесь элитой рабочего класса и очень хорошо зарабатывают. А раньше эти работы считались наихудшими из-за тяжести и низкой оплаты. Что же касается зарплат, то парадоксом всех парадоксов является то, что дипломированный инженер получает гораздо меньше рабочего. Сестра говорит, что таким образом государство наглядно демонстрирует «гегемонство» пролетариата. Только в армии сохраняется логика, там чем выше звание, тем выше жалование.
Много говорят о воздушном параде, который должен состояться 9-го. Ходят слухи, что один или два самолета разбились в ходе репетиций. Ниночка советует уехать на выходные «подальше от Москвы». Сестра ответила на это, что с ее счастьем от беды уехать не получится. Долго вспоминали, есть ли в русском языке выражение, похожее на «Эр зол гандлен мит тахрихим, волт мен ойфгегерт штарбн»[43], но кроме «у него все из рук валится» ничего не вспомнили. Ниночкины опасения кажутся мне преувеличенными. Парад будет далеко от нас, где-то на северо-западе, да и к тому же самолеты в наше время летают повсюду. Наш век – век железных птиц. Nicolas ворчит, что лучше бы «они» вместо самолетов научились бы делать хорошие швейные машинки и радиолы. Nicolas любит классическую музыку, у него неплохая коллекция пластинок.
Глядя на фотографии Хрущева или видя его на экране (что за манера предварять показ любого фильма скучнейшей хроникой?!), неизменно поражаюсь тому, насколько его образ не соответствует общераспространенному представлению о руководителе государства. Невзрачность его идет изнутри и очень гармонично накладывается на внешний облик. Отношение в народе к нему соответствующее. Сравнивать генерала де Голля и Хрущева – это все равно что сравнивать сокола с курицей.
Воздушный парад закончился благополучно. Во всяком случае – для нас. Мы провели весь день дома. Соседи звали в гости, но сестра отказалась – ей нездоровится. Она раскладывала пасьянс, а потом захотела показать мне карточные фокусы, которым ее научили на заре актерства. Руки дрожали, карты то и дело падали на пол, но я все равно восхищалась. Ниночка обещала привести к нам какую-то Сусанну, которая виртуозно гадает на картах и кофейной гуще. Я было загорелась, но сестра ехидно поинтересовалась, не украдет ли у нас чего эта Сусанна, и Ниночка обиделась. К счастью, обижалась она недолго (Ниночка вообще отходчива, иначе бы не смогла бы столько лет дружить с сестрой), но о гадалке больше речи не заходило. А я была бы не прочь узнать свое будущее. Чем меньше его остается, тем больше хочется о нем знать. В Таганроге все гадали у мадам Зорбалы, считалось, что все остальные гадалки – шарлатанки и обманщицы, а мадам Зорбала действительно видит будущее. Я дважды ходила к ней до замужества, но оба раза от дверей поворачивала назад, потому что страх вдруг охватывал меня и не пускал дальше.
«Будь сильной!» – говорил мне отец. Он и сестре это говорил. И братьям, и матери. Я чувствую себя сильной до тех пор, пока рядом со мной есть кто-то, на кого можно опереться. Если сказать точнее, то я слаба. Речь идет не о физической слабости, а о духовной. Мне всегда было трудно настоять на своем, я скорее предпочту уступить, меня снедает желание поладить со всеми. Спокойствие я ставлю выше всего.
– Журналисты – прирожденные сплетники, у них это в крови, но надо же держать себя в рамках! – сердится сестра, вставляя через два слова на третье что-либо непечатное.
Причина – подруга Татьяна (по выражению сестры – «заклятая» подруга) передала лично или через кого-то Любочке Орловой слова сестры, которые передавать не стоило. Любочка обиделась и сделала сестре выговор по телефону. Сестра, разумеется, не осталась в долгу. Татьяне тоже досталась, но она из тех людей, про которых у нас дома говорили: «Ме зол им афиле бренен ун бротн»[44].
День рождения у Сергея. Не поздравить нельзя, мы же соседи и дружим. Сходили, поздравили, посидели немного и тихо ушли.
Сороковины П.Л. отмечали у Елочки. Ощущалась некая напряженность, о причинах которой мне бы не хотелось распространяться. Все вспоминали, а я слушала. Вечером сестра сказала, что раны, может, и заживают, а пустоту в душе не восполнить ничем. Искренне желаю стать для сестры другом. Пусть и не таким, как П.Л., с ней никто не сравнится, но другом. Душевная приязнь важнее голоса крови. Да и есть ли у крови голос? Достаточно вспомнить про отношения нашей матери с дядей Самуилом, чтобы понять, что голос крови есть не что иное, как условность. Голос крови не помешал российскому и германскому императорам воевать друг с другом, голос крови не помешал Константину Макронаки пустить по миру родного брата… Ништ верт кейн цибеле[45].
Завтра мы уезжаем в санаторий. Я уже собрала вещи. Любое путешествие, пусть даже и самое небольшое, волнует меня и настраивает на сентиментальный лад. Поняла, что мне будет жаль расставаться с Nicolas, с моей комнатой, с Москвой. Я уже обжилась, и теперь здесь мой дом, который мне жаль покидать. Partir, c'est mourir un peu[46]. По возвращении надо будет заняться обновлением гардероба. Здесь это не так-то уж просто сделать. Приличное готовое платье купить невозможно, приходится шить «штучное» (так говорили когда-то, а сейчас уже не говорят). Хороших же портних мало, «одни швеи», как выражается сестра. Видела я результат труда этих «швей» – сплошные морщины. В былые времена с портнихами было не в пример легче. Во всяком случае, я не помню, чтобы среди них были неумехи. Были мастерицы высочайшего разряда, способные сшить любое платье из любой материи, и были просто портнихи, но шили они как следует. Стежок у них был как стежок, шов как шов. Чтобы у ровно стоящего человека морщила спина? Чтобы décolleté съезжало набок? Вообразить невозможно, а здесь это чуть ли не в порядке вещей.
Ожидания мои были скромны до предела, но все же мне рисовались совершенно иные картины. Дешевые меблированные комнаты Парижа – роскошные залы, в сравнении с убожеством, в котором мы живем. Половики пыльные, кровати нещадно скрипят, из окон дует, тараканов я уже видела, всерьез опасаюсь встречи с клопами. К завтраку мы не успели, обед и ужин были сносными, но un éventail de plats оставлял желать лучшего. Два супа, три гарнира… А про то, что здесь называется кофе, и писать не хочется.
Что хорошего. Природа умиротворяет. Не слышно шума городского, и полночная луна видна в окружении звезд, большинство из которых в городе и не разглядеть. От реки веет прохладой, слышно пение птиц. Публика приличная, знакомые, конечно же, есть.
Нервы – струны актерства. Не принимая образа близко к сердцу, невозможно его воплотить. Не может быть актерской игры без переживаний. Снобическая манера не может заменить таланта. Смотрели сегодня «Вассу Железнову». Не понравилось. Трагическая история незаурядной женщины, окруженной низкими людьми, превратилась в какую-то… даже слова подходящего подобрать не могу. Сестра, первой сыгравшая Вассу на сцене, не пошла со мной смотреть картину, поскольку уже видела ее. Это должно было послужить для меня сигналом, потому что хорошие картины сестра может смотреть по нескольку раз, но не послужило. Сожалею о напрасно потраченном времени. Надеюсь, что завтрашняя картина будет лучше. Я видела очень мало здешних фильмов. Понемногу восполняю этот пробел.
Прекрасный день, тихий, солнечный, теплый. С огромным удовольствием гуляли и до обеда, и после. Солнце ласковое, едва заметный ветерок. Сколько же радости! Я очень люблю природу, настоящую, а не ту жалкую пародию, что пытаются устроить в городах. И чем старше я становлюсь, тем сильнее я люблю природу, а может, и саму жизнь. Только вот отчего-то совсем перестала думать о смысле жизни. Живу так, как живется, радуюсь сегодняшнему дню, а о завтрашнем не тревожусь. Беспечность овладела мною, и я ей с удовольствием поддаюсь. К сестре понемногу возвращаются силы, она выглядит гораздо лучше. В субботу ждет гостей, незнакомую мне супружескую чету, которые снимают на лето дачу неподалеку от санатория. Они не актеры и, насколько я поняла, вообще далеки от искусства.
Приезжали гости, Аркадий и Соня. Он – зубной техник, а она работает товароведом в Сороковом гастрономе. Судя по апломбу, с которым она произносит название своего места работы, магазин этот не из последних. Ужасные люди – глупые, чванные, хвастливые. Аркадий долго и с подробностями жаловался на то, как ему трудно работать, затем сказал, что если бы не транжира-жена, то он давно стал бы миллионером (Соня при этом кокетливо сложила губы бантиком и потупила взор), и начал нахваливать себя.
– Ко мне из Средней Азии приезжают зубы делать, с Дальнего Востока приезжают, ну а в Одессе, кроме меня, никого больше не признают…