учшие» — и на той и на другой стороне. «Лучшие» восстают против «лучших». Бесспорно, картина эта алогична и парадоксальна в своей основе. Если в общине есть «лучшие» люди, то, очевидно, должны быть и «худшие», но о них Гомер как будто ничего не хочет знать.[225]
Итак, основной социологический парадокс гомеровской поэзии состоит в том, что аристократия в ней практически подменяет собой общину и, если можно так выразиться, уподобляет ее себе. Поэтому как в «Илиаде», так и в «Одиссее» масса рядовых воинов или граждан (в сценах мирной жизни) оказывается состоящей из людей, которых поэт называет άριστοί, εσθλοί, ήρωες.[226] По этой же причине аристократы выступают обычно от лица народа, как выразители его чаяний и настроений (единственное исключение из этого правила опять-таки — Терсит), а свойственные аристократии формы социальной организации: патриархальная большая семья, мужской союз (гетерия) и являющаяся его коррелятом в военное время дружина, безраздельно доминируют в эпосе, оттесняя на задний план все другие виды общественных связей.
Как было уже показано на примере Трои, патриархальная семья — ойкос — является основной структурной ячейкой гомеровского общества и своеобразным центром того микрокосма, в котором протекает повседневная жизнь героев поэм.[227] Достаточно трудно на основании рассеянных в тексте «Илиады» и «Одиссеи» отрывочных замечаний о семьях отдельных героев составить ясное представление о размерах и составе типичного эпического ойкоса. Известное описание дома Приама (Il. VI, 242 слл.) слишком явно тяготеет к сказке и едва ли может быть признано показательным для семейных отношений во времена самого Гомера, хотя в более ранний период подобного рода гипертрофированные, основанные на полигамии семейные коллективы, охватывающие не только взрослых уже женатых сыновей домовладыки, но и замужних его дочерей с их мужьями, вероятно, были нормой повсеместно в Греции.[228] С другой стороны, нельзя считать типичным и «род Аркесия», в котором каждое очередное поколение представляет один единственный отпрыск мужского пола (Od. XVI, 117). Сам поэт подчеркивает необычность этой ситуации, давая понять, что нормальной в его представлении является моногамная семья, включающая в себя несколько взрослых представителей ее мужской линии, по крайней мере в одном поколении (ibid., 97, 115). Ее образцом на той же Итаке может служить семейство старца Египтия, в котором два, очевидно, уже взрослых сына живут вместе с отцом и сообща ведут хозяйство, в то время как третий и, вероятно, младший по возрасту Еврином «шатается с женихами» (Od. II, 21 сл.). Аналогичный характер имеют, судя по всему, ойкосы Нестора и Алкиноя в «Одиссее», ойкосы Пантоя, Антенора и пр. в «Илиаде».[229]
Кроме свободных членов семьи, связанных родством или брачными узами с ее главой, ойкос включал в себя еще две важных социальных категории: рабов и слуг. О гомеровском рабстве написано уже достаточно много,[230] и мы можем не касаться здесь этой темы. О слугах же речь пойдет ниже (с. 80 слл.).
Доминирующее положение, которое занимает в жизни гомеровского общества самодовлеющий патриархальный ойкос, в значительной мере обусловлено тем, что за его пределами поэт не показывает нам никаких других родственных объединений высшего порядка, которые могли бы не только конкурировать с ойкосом, но и подчинить его себе. Как в «Илиаде», так и в «Одиссее» Гомер упорно избегает каких бы то ни было упоминаний о роде. Нигде в эпосе мы не найдем указаний на то, что поэту была известна родовая собственность на землю или какие-нибудь другие виды имущества, нигде не говорится об общих собраниях членов рода и обсуждении ими каких-то важных для них вопросов. Вообще род ни разу не выступает у Гомера в виде четко оформленного социального организма, имеющего определенную внутреннюю организацию, свои законы и обычаи, короче говоря, все те черты и признаки, которые приписывает ему Морган.[231] В тех случаях, когда, как это бывает, например при кровной мести, в подлинно родовом обществе предполагается вмешательство рода как союза сородичей, на эпической сцене появляется достаточно аморфная и неопределенная по своим очертаниям группа близких и дальних родственников (κασίγνητοι, ανεψιοί), к которым присоединяются также свойственники ("εται);[232] друзья (εταίροι) и в некоторых случаях соседи (γείτονες). "Εται и ε'ταΐροι встречают героя когда он с победой возвращается с поля битвы в свой лагерь (Il. VII, 295). Κασιγνητοι и εται предают земле его останки если он погибнет в бою (Il. XVI, 456; ср. XXIV, 793, где последний долг погибшему Гектору воздают его κασιγνητοι θ εταίροι τε). Γείτονες и εται собираются в доме, когда его хозяин устраивает свадебный пир (Od. IV, 3, 16). "Εται и ανεψιό вмешиваются в ссору отца с сыном и пытаются их помирить (Il. IX, 464 слл.). Но особую важность приобретает наличие широкого круга родственников в таких критических ситуациях, как кровная месть или гражданская распря (Od. XV, 272 сл.; XXIV, 434 сл.). Человек, лишенный родственников, практически беззащитен перед произволом и насилием (Od. XVI, 115; ср. Il. IX, 648), и, напротив, тот, у кого их достаточно много, способен решиться на любое беззаконие и спокойно пренебрегает волей общины (Od. XVIII, 139 слл.; ср. Il. V, 474).
Необходимо еще раз подчеркнуть, что во всех этих случаях речь идет не о роде в собственном значении этого слова, а лишь о группе семей (ойкосов), связанных между собой как узами крови, так и брачными или просто дружескими союзами. Соответствующая этим отношениям форма социальной организации должна представлять собой некую промежуточную стадию на пути от большесемейной общины к соседской, но никак не род, поскольку в этом последнем не может быть никаких родственников по браку, а узы кровного родства, связывающие всех его членов в единый коллектив, не поддаются точному определению. По существу само понятие рода употребляется в поэмах лишь в чисто генеалогическом смысле, в тех случаях, когда нужно определить происхождение кого-нибудь из героев (Il. XX, 213 слл.).[233] Род как социальная группа, определенная единица общественного деления Гомеру практически неизвестен,[234] и это едва ли случайно. Можно предположить, что утратив еще в эпоху миграций свою экономическую целостность и уступив место основной хозяйственной ячейки общества моногамной патриархальной семье, род в дальнейшем оказался не в состоянии выполнять и свою основную социальную функцию — функцию контроля и организации взаимопомощи. Греческий γένος гомеровского периода был, по-видимому, организацией в основном культового характера и по этой причине остался вне поля зрения создателя героического военного эпоса отнюдь не склонного к пустому благочестию.[235]
Что касается других «звеньев органического ряда», как Морган называет филы и фратрии, то и о них мы можем почерпнуть в поэмах лишь самую скудную информацию. Сам Морган и другие сторонники теории «родового быта» гомеровских греков обычно охотно ссылаются на известные строки II песни «Илиады» (362 слл.), в которых Нестор советует Агамемнону построить воинов по филам и фратриям с тем, чтобы они, «сражаясь сами по себе» (κατά σφέας μαχέοντες), могли проявить себя с лучшей или с худшей стороны.[236] Лишь немногие из них обращают, однако, внимание на то, что этот совет Нестора, так же как и другие подобные его наставления, остается без всяких последствий. Осыпав мудрого старца пышными комплиментами, Агамемнон тем не менее ни во II, ни в последующих песнях ничего не предпринимает для того, чтобы на практике осуществить этот важный стратегический замысел. Никаких упоминаний о филах и фратриях мы больше во всей «Илиаде» не встречаем. Вместо них в качестве главной и единственной боевой единицы как в ахейском, так и в троянском войске постоянно выступает дружина (εταίροι), явно не имеющая прямого отношения к гентильным объединениям какого бы то ни было толка. Слова Нестора, таким образом, должны быть по всем признакам отнесены к категории άπαξ λεγόμενα и нуждаются в специальном объяснении. Сам замысел Нестора едва ли может быть понят как какое-то тактическое новшество.[237] Царь Пилоса — старейший из ахейских героев, проживший три обычных человеческих жизни. В его житейской мудрости преломляется забытый опыт минувших поколений. В аналогичном эпизоде IV песни (297 слл.) мы видим его ратующим за возвращение к древней микенской тактике сражения на колесницах. Фратрия, как показывает ее название, образованное от исконно индоевропейского, не сохранившегося в греческом языке слова «phrater», принадлежит к числу древнейших социальных институтов, по крайней мере, среди ионийской ветви греческой народности.[238] Очевидно, то же самое можно сказать и о филах.[239] Однако упоминание о филах и фратриях (Il. II, 362) нельзя понять и как отголосок давно забытого прошлого, древний боевой порядок, который Нестор противопоставляет здесь не оправдавшей себя в течение десяти бесплодных лет Троянской войны тактике дружин.[240] Построение гражданского ополчения по гентильному принципу практиковалось во многих греческих государствах, в том числе в Афинах и Спарте, вплоть до конца архаической эпохи.