Чтоб брат твой не пропал».
«Минут за пять — сраженье б дать,
Но шанс ужасно мал».
«Беда, когда кровь как вода,
А сердце словно сталь».
«Ах, пожалей — уж много дней
Как я бесчувствен стал.
Желанье сердца просто — поймать бы
рыбы вдосталь,
Но злоба все растет.
С тьмой окуней — не стал добрей,
Скорей наоборот».
«Вернуться б в Твифорд, в нашу школу,
Жить с розгой веселей!»
«И так веселый — гонял в футбол он,
Сиди средь карасей».
В речной водичке — беспечней птички,
Бездельник ты, игрок;
Прозрачна леска и прелестна
И лучше книжных строк.
Лишь удочка над головой,
Готовая упасть,
Ты здесь пожил, корпел, учил —
Уж научился всласть.
Но где форель-старуха — курноса,
с белым брюхом?
(Не вспомню без улыбки.)
Люблю я, брат, ее сто крат
Сильнее прочей рыбки.
Хочу к обеду, между прочим,
Ее зазвать из речки,
Коль жарко очень — черкну ей строчку
И мы назначим встречу.
Она не выходила в свет,
Не знает обращенья,
Кто как одет — и то секрет:
Возьму ее в ученье.
Доносит ветер: «злой», «любезный»,
«Страдаю пуще зверя»,
А брат же с логикой железной
Ответил: «Я не верю».
«Что-что? Прелестней плавать всюду,
Чем вдавливаться в ил?
Взгляни на блюдо, где рыбок груда, —
Как натюрморт сей мил!
Что? В грязной тине — тебе противно
Их плаванье, мерцанье?
Ах ты дурак! Ведь их пора
Убить, не созерцая.
Всяк пустослов устал от слов
О красоте творенья:
Как мчится птица — форель резвится,
Ликуя от движенья.
Так насладись, взирая ввысь,
Живешь в прелестном зданье.
Но слаще речь — как рыб подсечь,
Чем вздор о мирозданье.
Все говорят: кому дан ум,
Тот любит божьи твари.
Зачем же ум, когда нет дум,
Как их ловить и жарить».
«Дом и друзей — возьми скорей
Из банки — денег груды,
Противен кров средь плавников,
Спаси меня отсюда!»
Сестра из дома вышла смело,
Чтоб братьев повидать,
Когда ж узрела — как плохо дело,
То начала рыдать.
«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
«Трубастый голубь там в реке
Молчит, а я не рад».
«От голубя напрасно ждешь
Ты песенок, к тому же
На голубятню не похож
Загон, где я погружен».
«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
Он крикнул: «Младший брат в реке.
О горе мне и ад!
Я зол. И звать пора
Мне смерть, и не одну.
Прощай, прощай сестра,
А я пошел ко дну».
«Когда же ты придешь назад?
Скажи мне, милый брат!
Ведь блюда с рыбою стоят
И ждут, что их съедят».
И сердце вдруг разорвалось,
И молвила печально:
«Один промок насквозь-насквозь.
Другой — придет ли к чаю?»
Леди ковша
Он вечером допил фиал
И на холме, как царь, стоял
И совершил свой путь к Морскому
Параду с грустью и тоскою.
(То есть к отважным Морякам,
Что «маршируют по волнам»,
Точнее — здесь виднелась гавань
Для тех, кто не умеет плавать.)
Итак, он в город шел блуждая,
Аллеи шагом измеряя,
А путь домами так стеснен,
Что кажется, они поклон
Друзьям через дорогу шлют:
«В бой, друг! Увидимся мы тут».
Прошаркал лестницей крутой,
Парящей в небе над землей,
Сюда взойдут бедняк, богач
И время — медленно, не вскачь.
Он был внимателен к наряду,
На волосах его — помада,
И был — лентяи подтвердят —
Наиредчайший в мире франт.
Все, видя, как идет он томно,
Родов стариннейших потомком
Его сочли, не зная — он
В кухарку — да, в нее влюблен!
Он на брегах стоял, вдыхая
Беспечность зыбких волн без края,
Внимая, как напевен шквал,
Печаль здесь преодолевал.
Причитания
«Доверившись „Хильде“
Пропала под Уитби,
А звали Матильдой,
У меня ж с горя рак и тик.
„Голиаф“, захвати!
Мое горе азартно,
И не, — сказал плакальщик, —
Пройдет и до завтра.
Называла „мой Ослик“,
(Вам меня не понять),
И подумал я после,
Что должна ж подождать.
Шел я следом везде,
Когда — помните ль — я
Вдруг подумал: а где
Булавка моя?
Костюмер же неряха —
рукою в паштет.
Я тебя потерял
И обратный билет».
Она думает: «Сэр,
Вы смешны». — «Там, на „Хильде“,
Потерял несессер
И тебя, о Матильда!»
Булавку взял, что в галстук вдета,
И положил в карман жилета.
И, голову прижав к руке,
Уснул, устав, прям на песке.
Она — воспетый ему бред
[Рукопись этого трогательного фрагмента была найдена среди бумаг хорошо известного писателя, автора трагедии «Это Вы или Я?», а также двух популярных романов — «Сестра и Сын» и «Наследство племянницы, или Благодарный Дед».]
Она — воспетый ему бред
(Я не хвалюсь напрасно);
А если у него рук нет,
Что может быть ужасней?
Вы посетили ее дом,
Ко мне зашли непрошено.
Она, хоть в облике ином,
Все та же, что и в прошлом.
Никто не скажет нам о всех,
Кто толпами ходил,
И потому, в автобус сев,
Ногами семенил.
За правдой — ей и слово вторит —
Он не ходил доселе,
Когда ж она ход дел ускорит,
Что будет с вами всеми!
Ей дали — раз, мне дали — два,
Три дали нам двоим.
Все от него вернулось к вам,
Хоть было все моим.
Когда бы мы имели шанс
Участвовать в истории,
Сказал бы — на свободу вас,
Как мы — вы на просторе.
Не должен знать, короче,
Что ею он любим.
Секрет такой от прочих
Мы верно сохраним.
Фотографии экстраординарных событий
Она, не вняв моим мольбам,
Неравнодушна к волосам
И рвет их мне. Ах, где краса!
Она слепа и не мудра,
Но как-то раз была добра,
Жизнь изменяет ум и нрав.
Я сватался — отказ в ответ
Лишь получил. «Но это ж бред!» —
Ей говорю. Она мне: «Нет».
Но мир стоит, как был устроен,
И если б мог — уж не настроен
Вновь свататься — так лучше втрое!
От факелов спасаюсь бегством,
И атом мечется средь бедствий,
А мозг мой жжет огонь небесный.
Ее душа кремень, гранит,
Меня ее взгляд опалит,
Мой рок со смертью насмерть слит.
Лэ, исполненные тайны, фантазии и юмора
Я грезил в мраморных палатах,
Мокрицы ползали на лапах,
Качаясь, а вокруг был запах
Почившего недавно сыра,
Озябший ветер дунул сыро,
И чхал я долго и настырно.
Здесь были странные шпалеры,
На них лишь ужасов примеры
Да лжи из социальной сферы.
Один предстал здесь знатоком,
Кричит хвастливо о пустом,
Ему ж кивают париком.
А вот еще мрачней одни:
Не знали игр в былые дни,
В трудах не видя западни.
Ведь в их груди лишь глыбы льда
А жертвы их сидят всегда
Все, сбившись в стайку и рыдая.
Другой цветет, как брег реки,
А травы буйны, высоки,
Но зелень эта — сорняки.
О зле вещает птичий свист,
Он в кислом воздухе повис,
И в западню всех манит бриз.
Не слышат звери трели эти,
И вы их дивной лжи не верьте:
Здесь красота — приманка смерти.
Дух на глазах распался, в то же
Мгновенье уловил я все же
Виденье призрачного ложа.
На нем калеки спят вдвоем,
Что рождены твоим пером,
Юрист, но спят уж вечным сном.
Слугу раз принял Ричард Ро,
А тот бессвязно плачет: «О!
Как ей служить при Джоне До!»
«Я возбуждал угасший разум,